Тореадоры из Васюковки (2004) Страница 38

Под стеной в зарослях — таинственная темнота, оттуда веяло сыростью, холодом, прелой листвой...

— Вот где играть в сыщиков-разбойников! — с завистью прошептал мне Ява. Я кивнул. Да-а-а, в сыщиков-разбойников здесь... действительно!

Впереди ослепительно блеснул на солнце золотой купол какой-то колокольни. А справа от него... Знакомое дело! Мачты высоковольтной линии. Мимо нашей деревни эти гигантские железные аисты шагают через всё поле до самого горизонта.

Мы спустились к колокольне. Тяжёлая железная решётчатая врата была открыта, и сводчатый проход вёл во внутренний двор Лавры.

Валька уже хотела пройти мимо ворот, как вдруг Ява сказал:

— Может, зайдём хоть на минутку — посмотреть?

— Эх! — раздражённо поморщился я. Мне не терпелось как можно скорее решить уже что-то с часами. Но я взглянул на Яву — его глаза горели почти таким же зелёным огнём, как у тех кошек, что прятались между сараями.

И я понял... Эта крепостная стена, бойницы, эти старинные камни, которыми вымощен двор... — всё это уже, наверное, населялось в его воображении таинственными незнакомцами, ворами, шпионами. И уже звучат в Явином немом сердце выстрелы, и «руки вверх!», и шум погони, и... всё, что нужно в приключенческих фильмах.

Спорить с ним сейчас — только время терять.

— Мы только посмотрим — и всё, — умоляюще-нежно взглянул он на меня.

— Пожалуйста, пожалуйста! Вы ж, наверное, тут никогда не были. Пошли, — затараторила Валька. Пришлось зайти.

— Здесь Лавра заканчивается... — объясняла Валька. — Это колокольня над дальними пещерами. А это храм Рождества Богородицы.

Но она могла и не объяснять. Всё это можно было прочитать на специальных табличках. Что Ява и сделал, по своей любимой привычке.

— Храм Рождества Богородицы, построен в 1696 году в стиле барокко... — вслух прочитал он.

— Аварийное барокко, — сказал я. — Капремонта требует.

И впрямь, рядом с выкрашенной в золотистый цвет колокольней церковь Рождества Богородицы выглядела жалко и запущенно: купола облупленные, почерневшие, стены потрескались, стёкла в окнах побиты. Вокруг церкви стояли ржавые, покосившиеся строительные леса из водопроводных труб. Казалось, и леса такие же древние, как и сам храм. Вход в церковь был замурован кирпичом.

Небольшой дворик у церкви был окружён крепостной стеной с несколькими квадратными зарешеченными окошками и узкими бойницами. Здесь, в зелёной тишине между деревьями, были старые могилы — виднелись кресты, железные ограды, мраморные памятники...

— Надо будет посмотреть, — вздохнув, сказал я. — Но сейчас пойдём к тому Валерьяновичу.

— Пошли, пошли, — подхватила Валька.

Мы вышли из ворот и вдоль крепостной стены спустились ещё ниже.

Ну и в красивом же месте когда-то монахи построили Лавру! Стоит она среди буйной зелени, на крутом берегу над Днепром, и отсюда глазом трудно охватить весь простор, синюю бескрайнюю даль.

Вьющейся тропинкой мы спустились на асфальтовую дорожку, и та вывела нас на узенькую, кривую улочку, где среди зелени садов стояло несколько старых, вросших в землю, покосившихся мазанок. И только по телевизионным антеннам над каждым домиком можно было догадаться, что это жильё современное, а не из времён Шевченко.

Возле одной из таких мазанок, пожалуй, самой ветхой, Валька остановилась. На маленьком, или, как теперь говорят, малогабаритном дворике копались, нервно дёргая головами, белые грязные куры, и важно, по-директорски, расхаживал пёстрый петух с лихо набок сдвинутым гребнем. Ни грядок с овощами, ни смородиновых или малиновых кустов, как у других хозяев на этой улице, здесь не было. Только цветы: розы, пионы, ирисы, флоксы — чего только душа пожелает.

И маленький домик, как игрушечный, стоял в этом цветнике. Стены домика были по-сельски аккуратно выбелены, а подоконник выкрашен синькой, и по-сельски на стене под крышей висели пучки каких-то сушёных трав.

Мы зашли вслед за Валькой во двор и ступили на скрипучий деревянный крылечек, который был почти вровень с землёй — без ступенек. Валька постучала. Никто не откликнулся. Валька пожала плечами, потом подошла к окну и, приложив ладонь козырьком ко лбу, прильнула к стеклу.

— Нет, знаете... — неловко сказала Валька. — Наверное, поехал на Куренёвку к племяннику. Он, когда чувствует себя хорошо, иногда в воскресенье туда ездит. Но он скоро будет, не волнуйтесь. Он всегда уезжает с утра, а после обеда возвращается...

Наверное, надо было бы расстроиться, что мы не застали его, но всё вокруг было такое родное, близкое, что я сразу поверил — человек, который здесь живёт, обязательно должен нам помочь. И я был готов ждать хоть до вечера. Валька сказала:

— Пойдёмте ко мне. Я вам покажу свои книжки. И фотографии. У меня целых два альбома. Он скоро придёт, не волнуйтесь.

Она говорила таким тоном, словно чувствовала себя виноватой за то, что Максим Валерьянович чувствует себя хорошо и отправился к племяннику на Куренёвку. Мы пошли обратно.

Странное было ощущение от всего, что мы видели.

Только что — шумная городская улица с троллейбусами, потом вдруг — церкви, тишина, кресты, старые могилы, потемневшая крепостная стена, потом — хоп! — в небо вонзились мачты высоковольтной линии, потом неожиданно — кривая деревенская улочка, халупа Максима Валерьяновича, куры кудахчут, розы у окна, подсолнух. А внизу — набережная, по которой трамваи, машины, автобусы, мотоциклы. Справа — гигантский мост имени Патона. Слева — метро прямо из-под земли летит через Днепр по красивейшему мосту ровной стрелой к горизонту. И как всё это, старое и новое, переплелось — просто диво!..

Мы дошли до сараев. На одном из этих двухэтажных «кораблей», на перилах мостика, что тянулся вдоль второго этажа, сидел широколицый, круглоголовый парень в клетчатой рубашке и синих брезентовых штанах, которые сразу привлекли моё внимание.

Я таких штанов ещё не видел. На них было полно блестящих металлических заклёпок, будто штаны были не из ткани, а из железа, не сшиты — а склёпаны. Увидев того парня в «железных» штанах, Валька закричала:

— Эй, Будка, ты опять вчера нам звонил! Слушай, если не прекратишь — увидишь, что будет!

— Отвянь! — сказал Будка и плюнул сквозь зубы.

— Вот увидишь, увидишь! — не унималась Валька.

— Закрой свою пасть и не греми костями! — с презрением скривился Будка.

— А это что такое? — ледяным голосом спросил Ява. Я увидел, как он побагровел. Нам всё стало ясно и без её объяснений, но мы всё же дождались, пока Валька сказала:

— Да вот взял себе моду — звонит и убегает. Развлекается!

Ява бросил на меня взгляд-молнию, от которого у меня внутри всё заныло:

— Павлуша, пошли!

Мы ринулись к деревянным ступеням, что вели на второй этаж сарая.

— Да куда вы, ребята! Не надо! Он вам сдался! Будете ещё связываться с хулиганом! — закричала Валька (она думала, что нас движут лишь рыцарские благородные чувства). Но мы, не слушая её, быстро затопали вверх по ступеням, как матросы при тревоге. Убегать Будке было некуда, да он и не собирался. Он лишь слез с перил и стоял, опершись на них спиной, скрестив руки на груди. Он был нашего возраста, может, чуть старше, но крепче и шире в плечах, чем каждый из нас. Но мы с Явой на своём выгоне и не таких противников знали.

— Звонишь, значит! Убегаешь, значит! — шипел Ява, приближаясь к Будке.

Будка даже позу не сменил, так и стоял, скрестив руки. Только процедил сквозь зубы:

— Не тяни щупальца, а то лапы откинешь! Я занимаюсь самбо и знаю такие приёмчики, что сейчас полетите вниз, как груши.

— П-посмотрим! — прошипел Ява и вдруг схватил Будку за ухо, не двумя пальцами, а всей пятернёй. Будка дёрнулся и хотел ударить Яву в живот, но тут Ява одной свободной рукой, а я обеими — схватили его за руки.

И одновременно я наступил ему на одну ногу, а Ява — на другую — чтобы он не мог отбиваться ногами. Мы такое «самбо» с детства знали. Будка изворачивался, пытался вырваться, но мы держали его, как в тисках. Ява мял ему ухо и приговаривал:

— Скажи спасибо, что мы тебя по роже не лупим. Мы тебе просто... просто передаём то, что тебе положено. Нас один человек просил передать.

Сначала Будка только процедил:

— Хв-ватит!

Потом он вырывался молча, только пыхтел. Потом в его глазах выступили слёзы, и он взмолился:

— Отпустите! Ну! Отпустите! Ну!

— А будешь ещё звонить? Будешь?

— Н-не буду... — всхлипывая, проблеял Будка. Мы подвели его к ступенькам и отпустили. Я не сдержался

и пнул его коленом.

И он загремел своими клёпаными «железными» штанами аж донизу.

Поднялся, отбежал, обернулся и, размазывая по широкой физиономии слёзы, закричал:

— Ну, подождите, подождите, я вас ещё поймаю! — потряс кулаком и исчез.

Валька и братик Миколка встречали нас внизу, как героев-космонавтов. Будто мы спустились не с сарая, а с самолёта Ту-104 в Бориспольском аэропорту. Не хватало только цветов и духового оркестра.

Братик Миколка аж подпрыгивал от восторга:

— Вот это круто! Вот это круто! У нас все пацаны Будки боятся, а вы... вот это да! Всем расскажу...

Мы делали вид, что для нас это мелочь и ничего особенного.

— А почему он Будка? Такое странное имя... — поинтересовался я.

— Это его по-уличному так. Видели, какая у него рожа? Настоящая будка. А вообще его Толик зовут... Отвратительный он... Нехороший... — Братик Миколка сказал это с явным отвращением: видно, ему от Будки часто перепадало.

Вдруг Валька вскрикнула:

— О, Максим Валерьянович идёт!

Из подворотни, опираясь на тяжёлую палку, медленно шёл высокий мужчина.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. Максим Валерьянович

Если бы не эта тяжёлая походка, сразу и не скажешь — старый он или молодой — такие живые весёлые чёртики прыгали в его искристых, цвета чистого неба глазах. О лысине и намёка не было — пепельно-седые волосы ровненькой мальчишеской чёлкой спускались почти до середины лба. Лицо, как яблоко, красно блестело на скулах.

Всё это придавало ему какой-то «дедедедовский» вид. И снова, как на пляже, я подумал — сколько же в Киеве таких мальчишеских дедушек.

— Здравствуйте, Максим Валерьянович, а мы как раз к вам приходили! — бросилась ему навстречу Валька.

— Привет, привет! Что случилось? — белозубо, во весь комплект вставных зубов, улыбнулся нам Максим Валерьянович.

— Ой, очень серьёзное дело, очень серьёзное, — затараторила Валька. — Вы должны нам помочь.

— Прямо так? Что ж, я к вашим услугам, мои дорогие друзья! Всё, на что способны мои семьдесят шесть лет — всё для вас сделают, будьте уверены, — сказал старый артист.