Тореадоры из Васюковки (2004) Страница 35

Глаза аж болят смотреть. И голова кружится. Как тут кого разглядишь в такой толпе. Единственная надежда — что нас заметят.

И такой у меня был жалкий вид, что какая-то женщина вдруг наклонилась ко мне, сказала: «Бедный ребёнок», — и неожиданно сунула мне в руку три копейки. Меня всего передёрнуло — она решила, что я попрошайничаю. Очнулся — от женщины и след простыл. Так я и остался с тремя копейками… До чего же я дошёл, Боже мой!.. Хорошо хоть Ява не видел — из-за людей мы друг друга не замечаем. Я тут же вскочил и, стоя, начал оглядываться, а руку сзади спрятал — чтоб, не дай Бог, ещё кто-нибудь не подал милостыню.

Начало темнеть. Людей становилось всё меньше и меньше. А артиста всё нет. Живот у меня урчит от голода. Мы же, кроме мороженого, ничего не ели. Подошёл ко мне Ява:

— Слушай! Мы с тобой два болвана! Что мы тут стоим? Он же артист? Значит, завтра пойдём по театрам и найдём его. Тем более, мы знаем, что он царя играет.

Вот так номер! Почему я сам до этого не додумался! Будто солнце взошло в моей душе! Ну и Ява! Вот умница! Башка у него варит! Сообразительный парень! Конечно, пойдём завтра по театрам (в Киеве всего-то пять-шесть театров), найдём нашего артиста, отдадим ему часы, всё расскажем как есть (и про утопленника, и про всё остальное).

Как хорошо жить на свете, когда нашёл выход из, казалось бы, безвыходного положения!

— А ну-ка, давай хоть рассмотрим как следует, что за часы, — сказал Ява.

Встали мы под фонарём (фонари уже загорелись!) и давай рассматривать.

Ловкие часики! Круглые, плоские, как пятак, а циферблат чёрный, и вместо цифр — золотые черточки. И стрелки тоже золотые. И стрелок не две, а целых три. Третья — длинная и тонкая, как волосинка, — бегает по всему циферблату — секунды отсчитывает. Красивые часы. Таких мы ещё не видели.

— Ну-ка, — говорит Ява, — примерь.

— Не хочу.

— Да чего уж. Раз всё равно будто украл, так хоть поноси немного. Завтра уже не доведётся.

— Не хочу я чужие часы носить.

— Глянь ты какой гордый — без хлеба, да над рекой… Ну, раз такой гордый, тогда я поношу.

И он взял у меня часы, надел на руку — и сразу стал будто на пять лет старше. Даже лицо у него посолиднело — стало серьёзным, строгим. Он шёл и гордо нёс руку с часами, отставив её в сторону, прямо и неподвижно, как палку, и украдкой поглядывал на неё. Иногда сгибал её в локте и подносил к глазам — смотрел, сколько времени. А меня будто и не замечал, не говорил ни слова, как будто меня и на свете нет.

И стало мне обидно и досадно, что я сам не надел часы. Ведь часы, можно сказать, «мои», я все душевные муки из-за них перенёс… А носит их Ява, да ещё и важничает, сатана…

Когда мы прошли всю набережную и подошли к мосту имени Патона, я не вытерпел и сказал:

— Хватит! Давай сюда! Снимай! А то ещё… испортишь. А мне отвечать.

Вздохнув, Ява нехотя снял часы и снова стал на пять лет моложе и несолидный — таким, как был.

Я спрятал часы в карман и только тогда успокоился. Потом вспомнил:

— Я же забыл тебе сказать: на мосту мне какая-то тётя три копейки дала.

— О! — встрепенулся Ява. — Так чего ж мы пешком идём! Можно было трамваем доехать. А то я уже ноги еле волочу.

— Но ведь это же милостыня, ты что, с ума сошёл! Кто же на милостыню трамваями катается!.. Тётка мне милостыню дала, понимаешь, — подумала, что я попрошайка!

— Ха-ха! Забавно! — наконец дошло до Явы. — И что ты с ними будешь делать?

— Вот я и не знаю...

Правда, положение было неловкое. Взять себе? Ни за что!.. Выбросить? Деньги только буржуи выбрасывают. Думали мы с Явой, думали — и решили: отдадим какому-нибудь настоящему нищему...

— А с часами это даже интересно получилось! — с энтузиазмом сказал Ява, и в глазах у него блеснул охотничий огонёк. — Просто супер! Это ведь почти как ловить вора! Между прочим, очень важно, что мы знаем, где он живёт. В тринадцатой квартире…

— Очень важно! — усмехнулся я. — Да ты знаешь, сколько в Киеве тринадцатых квартир? Чтобы все обойти — нам жизни не хватит…

— Всё равно — это очень интересно… — не сдавался Ява. — И похоже — как ловить вора… Только наоборот… Наоборот, понимаешь… Воры разыскивают потерпевшего, чтобы отдать ему то, что украли. Кино! Скажи?!

— Сейчас тебе будет кино, увидишь, что тётя скажет. Она, наверное, уже с ума сошла от волнения…

…Тётя нам ничего не сказала. Она молча лежала на диване с компрессом на голове. Сказал нам дядя… Он сказал:

— Если бы вы, оболтусы, были мои сыновья, я бы сейчас так вам надавал по мягкому месту, что вы бы завтра в штаны не влезли. А так как я не имею на это права, то просто говорю: если ещё хоть раз что-нибудь такое — я немедленно покупаю вам билеты и в тот же день отправляю назад в Васюковку. Я из-за вас вдовцом становиться не собираюсь. Тётка чуть не умерла от переживаний. Видите, лежит вон…

Мы стояли, понурив головы, и что-то бормотали про то, что были в кино, потом катались на чёртовом колесе, а потом… были в гостях у одной знакомой девочки (Валя Малиновская, честное слово, вот точный адрес… можете проверить) — и как нас там хорошо приняли, и угощали, и телевизор показывали, и не хотели отпускать, и… мы больше не будем!

Потом мы выпили чаю («мы же в гостях вот так наелись») и голодные завалились спать.

…Мы лежим и не можем уснуть.

На меня находит приступ запоздалого раскаяния. Совесть точит мою душу, как шашель дерево.

— Вот как паршиво получается! — с горечью шепчу я. — Хотим стать героями, а только и делаем, что врём, обманываем, хитрим… Сколько всего за один день! Артиста обманули, обокрали, милицию на уши поставили, трёшку спустили, тётке соврали, дяде соврали, даже… милостыню взяли. Неужели, чтобы

стать героем, надо столько врать и столько делать нечестного? Если так, то весь наш героизм ни гроша не стоит! Какой-то враньём пропитанный героизм. А настоящие герои — прежде всего честные, благородные люди. Кармелюк, Довбуш, граф Монте-Кристо, капитан Немо, Котигорошко… Никогда они не врали. А мы — вруны и воришки…

Ява вздыхает и соглашается:

— Ага. Что-то мы разошлись… вообще… Давай больше не будем.

— Давай, конечно, давай, — говорю я, — но надо придумать что-то, что бы нас сдерживало. Давай поклянемся (может, даже кровью), что больше не будем врать. И договоримся: если не можешь или не хочешь сказать правду — молчи, хоть расспрашивают, хоть требуют — молчи и всё.

— Ладно, — подхватывает Ява. — Только кровью мы уже клялись — не помогает. Давай так: если всё-таки соврал, не удержался — тогда другой даёт ему три затрещины прямо в лоб. Причём немедленно и где бы это ни было: на улице, в школе, на уроке или даже в президиуме на собрании. И не имеешь права уворачиваться или отбиваться — ни в коем случае. Священный закон! За первую ложь — три затрещины, за вторую — шесть, за третью — двенадцать, и так далее.

Это даже интересно будет. Будет развивать силу воли, а для героизма это тоже важно.

Ява всегда должен был придумать что-то оригинальное. И сейчас я подозревал, что ему не столько хотелось отучиться от вранья, сколько — чтобы было интересно. Но я не стал спорить — лишь бы результат был хороший.

На этом мы и договорились.

И, чувствуя себя честными уже почти на сто процентов, мы спокойно уснули.

ГЛАВА ПЯТАЯ. Ищем царя — незнакомца из тринадцатой квартиры. Встреча в театре. Величие и падение Явы Реня

Утро началось с неожиданности. Когда я проснулся, Ява уже был одет (он встал раньше меня). Одеваюсь, смотрю — он мне подмигивает и кивает головой: мол, пойдём, есть секрет. Пошёл я за ним в туалет.

Ява прищурился на меня подозрительно и тихонько говорит:

— А чего ж ты утаил, что твой дядя в контрразведке работает? — и пальцем на руке делает щелчок — мол, готовься к затрещине. Я вытаращился на него:

— В какой контрразведке?

— В той, — говорит, — которая шпионов ловит.

— Ну ты даёшь! — говорю. — Совсем с ума сошёл на этих шпионах.

— Ничего я не сошёл, — говорит он. — Думаешь, я дурак? Оружие выдают только милиционерам (раз!), пограничникам (два!) и контрразведчикам (три!). Это я точно знаю. А твой дядя не милиционер и не пограничник — значит, он контрразведчик.

— Какое оружие? — ничего не понимаю я.

— Пи-сто-ле-ет! — отчеканил Ява.

— Где ты его видел?

— В ящике письменного стола — чуть выдвинут.

— Да? А ну пошли! — и теперь уже я на руке палец сгибаю для затрещины — гляди, если соврал!

Вышли мы из туалета, прошлись (будто просто так) по комнатам. А потом к письменному столу, и я — глаз в приоткрытый ящик — бац! Есть! Не соврал Ява! Пистолет! Настоящий! Тускло блестит воронёная сталь!

Сердце аж заколотилось в груди! Глянул я на дядю, который на балконе махал гантелями — зарядку делал. А потом...

— Эй, дядя Гриша, а что это у вас? — спросил я удивлённо и невинно-невинно.

— Где? — дядя вошёл в комнату и подошёл ко мне.

— Да вот, — киваю, — в ящике.

— А-а… Пистолет.

— Да вижу, что не лопата… А зачем?

— Как зачем? Стартовый пистолет. Спортивный. Не видел разве никогда?

Ой-ой-ой! Вот тебе и контрразведка! Дядя мой, кроме того, что мастер на заводе «Большевик», ещё и мастер спорта (раньше увлекался лёгкой атлетикой, а теперь — судья республиканской категории). И как я сразу не догадался, что это за пистолет! Хотя, честно говоря, я никогда не видел стартового пистолета вблизи и в руках не держал. И Ява, конечно, тоже. Смотрю — Ява покраснел: стыдно ему, что так облажался. И чтобы скрыть своё смущение, спрашивает:

— А как он стреляет?

— Очень просто, — дядя вынул пистолет из ящика. — Даётся команда… «На старт!» — потом: «Внимание!» — а затем, — дядя поднял пистолет над головой… Б-бах!..

Ого! Даже в ушах зазвенело! И в ту же секунду:

— Ой!.. трах-тарарах!.. — Что-то грохнулось и загремело на кухне. Мы кинулись туда. Посреди кухни сидела на полу тётя, а рядом с ней лежала разбитая миска, в которой она тёрла мак на пирог. Не ожидая выстрела, тётя от испуга грохнулась на пол.

Вид у неё был такой смешной, что мы засмеялись.

— Гри-и-шо! — укоризненно наклонив голову, жалобно сказала тётя. — Ну как ребёнок! Разве так можно? Я чуть не умерла.

— Кто ж тебе виноват, что ты пугливая, как заяц под голым кустом, — смеясь, сказал дядя.

— Оно и правда так бабахает, что кого угодно испугает, — сказал я (жалко стало тётю).

— Им и шпионов ловить можно, — сказал Ява.