Тореадоры из Васюковки (2004) Страница 32

Фамилия Вали. Малиновская. Точно.

— Звони, — шепчет Ява.

— Да звони уже, — шепчу я, сам не зная почему чувствуя холодок в животе.

— Ну подзвони. Ты же выше, тебе удобнее, — хитрит Ява.

— Нет, это она тебе адрес оставляла, так ты и звони, — не сдаюсь я.

— Ах ты ж!.. — со злостью шепчет Ява и, решительно вздохнув, жмёт на кнопку. За дверью громко звенит звонок.

Ява отскакивает от двери и прячется за моей спиной. Ну надо же! Я отскакиваю в сторону и пытаюсь выпихнуть Яву вперёд.

И тут произошло нечто невероятное. Из-за стены в темноте, словно призрак, возникла чья-то огромная фигура и здоровенной рукой схватила Яву за ухо. В тот же миг хриплый голос грянул так, что эхо с грохотом покатилось вниз по лестнице:

— Попались! Наконец-то попались!

Не говоря уже о Яве, которого держали за ухо, я тоже от неожиданности застыл на месте и не мог пошевелиться. А дядька гремел на весь подъезд:

— Так вот кто тут хулиганит! Вот кто звонит и убегает!.. А бедная бабушка должна свои старые ноги ломать, зря бегая открывать! Ну, сейчас мы с вами поговорим!

И в эту минуту из-за двери раздался звонкий Валин голос:

— Кто там?

Ой-ой-ой! Я в панике взглянул на Яву. Он собрал все силы, отчаянно дёрнулся и... Даже если бы ему пришлось оставить ухо в руке у дядьки, он всё равно вырвался бы. Да что там ухо! В ту минуту Ява был готов отдать полголовы, хоть полтела, лишь бы вырваться, убежать подальше от Валиного взгляда.

Вы только подумайте: после долгой разлуки, в первую минуту встречи, которой так ждали, ваша Валечка видит (о, светлый мир!) как вас, как щенка, держит за ухо какое-то огромное мурло. А вы, склонив голову, жалко висите на этом ухе, едва касаясь земли. А ведь мечтали о торжественном и волнующем моменте, когда откроется дверь, она выйдет на порог, и её пушистые ресницы дрогнут от радости, глаза засияют, щёки запылают румянцем. И она скажет: «Ой!» — потом: «Ах!» — и дальше: «Привет, привет! Это ты? Как я рада!» Всё будет так прекрасно...

А вместо этого... Люди добрые!

Словно выстреленные из пушки, мы с грохотом понеслись по лестнице вниз, выскочили во двор, потом на улицу и целый квартал бежали что есть духу, не оглядываясь. Лишь когда убедились, что за нами никто не гонится, остановились отдышаться и пошли дальше.

Мы шли наугад и молчали.

Из глаз Явы текли слёзы. Он морщился и отворачивался от меня. Но я всё понимал. Ява никогда не плакал! Это просто механически. Просто ухо как-то связано с органом, который производит слёзы. Если сильно крутить ухо, слёзы текут сами по себе. Это совсем не значит, что человек плачет.

Ухо у Явы распухло, увеличилось вдвое и горело, как мак. С таким ухом лезть на свидание во второй раз было просто немыслимо.

Мы отлично понимали, что произошло. Случилось ужасное недоразумение. В этом доме кто-то баловался тем, что звонил в квартиры и убегал. А дядька случайно оказался рядом и, увидев нашу суету у двери после звонка, решил, что это мы хулиганим. Мы это понимали. Но легче от этого нам не становилось. Особенно Яве. Не столько ухо болело, сколько то, что он Вали не увидел, и кто знает, увидит ли вообще.

Я боялся, что он начнёт обвинять во всём меня. Ведь если бы я сразу позвонил, как он просил, и не стал потом выпихивать его вперёд, — может, ничего бы и не случилось. Но Ява повёл себя благородно: он только молчал, время от времени стряхивая слёзы с ресниц.

Я хотел его утешить, но долго не мог придумать, что сказать. Наконец выдал:

— Вот бы подловить того хрюкала, из-за которого мы пострадали, и звонить ему в ухо так, чтоб три дня не слышал, чтоб у него три дня в голове звенело. Пусть знает, как хулиганить! Я бы ему как заехал!

Но Яву моё рвение не впечатлило. Я тяжело вздохнул. Мы прошли парками над обрывом, перешли мостик и вышли к кинотеатру «Днепр».

— О! — радостно воскликнул я, как мореплаватель, увидевший землю. — Пошли в кино! Тётя же нам специально деньги на это дала! Пошли!

Но Ява, отвернувшись, угрюмо буркнул:

— Не хочу! Тогда я сказал:

— Напрасно. Лучше уж с таким ухом отсидеться в темноте полтора часа, чем на людях светиться. За это время оно и спадёт.

Так же не глядя на меня, Ява буркнул:

— Пошли!

И я сразу побежал к кассе за билетами.

Смотрели мы «Семерых смелых», героический фильм про полярников. Там всё время бушевал буран, мела метель, а герои, обвешанные ледяными сосульками с ног до головы, хрипя, карабкались на ледяные горы, проваливались, вытаскивали друг друга. Это сильно повлияло на Яву. Когда мы вышли из кино, в глазах у него уже не было той безнадёжной тоски (хотя ухо всё ещё выглядело странно).

Я почувствовал в животе неприятную сосущую пустоту — проголодался — и надеялся, что поедем домой. Но Ява категорически отказался ехать, боялся, что тётя начнёт расспрашивать. Дивак! Можно же было что-то придумать — мол, упал и ушибся или в автобусе прищемило дверью. Мало ли что может случиться в большом городе вроде Киева.

Но переубедить Яву я не смог. Мы спустились вниз к Крещатику. У Владимирской горки, у павильона «Мороженое», Ява остановился. Осторожно потрогал ухо и, страдальчески глянув на меня, сказал:

— Если бы приложить что-то холодное, может, полегчало бы... А? Как ты думаешь?

Я потрогал грудь и пожал плечами. Я знал, к чему он клонит. Тёткины деньги мы уже потратили на кино. Это ясно. Но у нас ещё были. У меня в потайном кармане лежала трёшка, которую мы с Явой собирали полгода. На неё мы возлагали большие надежды: либо полёт над Киевом на вертолёте, либо фильм, на который «до 16 не допускается...» — мы сами точно не знали. Поскольку Ява был более легкомысленный и мог спустить всё за полчаса, мы решили, что трёшка будет у меня, и тратим её только по обоюдному согласию.

И вот Ява намекает взять на мороженое. И мне хочется, но это же легкомыслие. Мы не на мороженое её хранили. Но Ява сегодня пострадал, ухо держит, глаза как у побитой собаки. Я вздыхаю и решительно иду к павильону. Ява за мной. Садимся за столик, заказываем по 100 грамм самого дешёвого сливочного. Подумаешь, 13 копеек порция! Не обеднеем...

Едим с аппетитом, причмокиваем, облизываем ложечки. Ява время от времени прикладывает холодную ложку к уху. Но что такое сто граммов! Через три минуты вазочки уже чисто вылизаны, в них отражаются наши понурые носы. Ява скорбно трогает ухо. Оно требует жертвы. Уху нужно ещё мороженого. Я облизываю сладкие губы и — будто с моста в воду — заказываю две порции пломбира.

И вкусное же мороженое делают в Киеве, ох и вкусное!

Думаете, пломбира уху хватило? Как бы не так. Потом было шоколадное, потом фруктово-ягодное, потом ореховое... И к каждой порции — по стакану газировки с сиропом. Дорого нам обошлось Явино ухо. Почти вся трёшка ушла. Остались копейки. Я чуть не заплакал, когда рассчитывался.

Мы вышли из павильона, пошатываясь. Полчаса сидели на лавочке у павильона молча. Блаженствовали.

Вот бы каждый день обедать мороженым! И завтракать, и ужинать! Потом Ява посмотрел налево и сказал:

— Ты думаешь, что это такое? Я посмотрел и сказал:

— Чёртово колесо.

— Так чего мы сидим?

— Пошли.

— А деньги есть?

— На чёртово ещё хватит.

Уж на колесо я и последнего не пожалею. Мне это просто необходимо. Я же в лётчики собираюсь. Так что...

Мы как раз успели. Последняя кабинка была свободна. Как только сели — сразу и поехали. Ого-го! Ух, как классно! Поднимаемся-поднимаемся-поднимаемся... Всё внутри вниз идёт. А потом опускаемся-опускаемся-опускаемся. Всё внутри вверх поднимается. Ну прям как в самолёте! Вверх — как набор высоты. Вниз — как посадка. (Я же летал, а вы что думали — на «кукурузнике» сельхозавиации, который поля наши опылял.)

А главное, стоит то колесо на высокой круче над Днепром. И такое ощущение, что ты действительно в настоящем самолёте. Внизу далеко — Подол, и Днепр, и низкое Левобережье, что тянется аж до самого горизонта. А вон Труханов остров. Пляж. И людей там! Как муравьёв. Песка не видно от людей. Ступить некуда. Как они там друг друга не затопчут. О! А это что? Среди деревьев торчит... Боже! Да это же... парашютная вышка! Точно!

Мне же с этой вышки прыгнуть нужно! Мне просто обязательно нужно. Лётчикам с парашютом прыгать — это первое дело. Как морякам плавать.

— Ява! — говорю. — Видишь, вон вышка парашютная? Сейчас пойдём и прыгнем.

— Прыгнем. Конечно, прыгнем, — сразу согласился Ява. Хоть он и не собирается в лётчики, но откуда-то куда-то прыгнуть, что-нибудь этакое выкинуть — он всегда «за»!

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. Пляж. Карусель. Утопленник. Незнакомец из тринадцатой квартиры

Мы бежим по ступенькам, что ведут от «городка развлечений» вниз к набережной. Хорошие ступеньки. Но длинные. Хоть и бежим вниз, всё равно задышались.

— Чего бегом-то! Не успеем, что ли! — говорю я, а сам думаю: «Надо силы на прыжок беречь. Кто знает, как оно там будет. Всё-таки впервые!»

Сбавили темп. Пошли.

Внизу то ли ворота, то ли беседка — что-то такое, а на ней огромный каменный столб с какой-то балабухой на конце.

— Подожди, — говорит Ява, — тут что-то написано. Ява любил читать всякие исторические и мемориальные таблички. Подошли. К стене прикручена мраморная доска:

«Памятник в честь возвращения Киеву Магдебургского права. Сооружён в 1802 г. Архитектор А. И. Меленский».

Никогда бы не подумал, что это памятник. Я привык, что памятник — это либо на коне, либо пеший, но обязательно какой-то герой-полководец или гений. А тут — какое-то Магдебургское право! Чудеса!

Надпись на табличке была не одна.