Тореадоры из Васюковки (2004) Страница 31

Увесистый дядька с покупками загородил почти весь проход. Ява успел проскользнуть мимо, а я попытался проскочить, да нечаянно задел цинковый тазик, что стоял рядом с дядькой и который он придерживал всего двумя пальцами. Тазик грохнулся на эскалатор и покатился вниз.

Гур-гур-гур! Мгновение — и тазик ударил сзади по ногам «кинозвезды». «Звезда» не удержалась и плюхнулась прямо в тазик. И тазик, теперь уже с пассажиром, загремел по эскалатору.

Мы онемели.

Ослепительно красивая, как картинка, «кинозвезда», сидя в тазике и вцепившись в него обеими руками, мчалась по эскалатору вниз. Молча, без крика, без единого слова. То ли она была такая храбрая, то ли, наоборот, онемела от испуга и неожиданности — трудно было понять, да и некогда.

Ещё миг — и милиционер, не успев обернуться и заметить опасность, сбит с ног, присел на эскалатор. А «звезда», не меняя позы, покатилась дальше.

Увесистый дядька, даже не взглянув на нас с Явой, тут же сиганул за своим тазиком. Он тяжело бежал с кульками по эскалатору и время от времени деловито выкрикивал: «Осторожно! Осторожно!» — точно извозчик, который пробирается на своей телеге через базар, только что хлыстом не щёлкал.

«Звезда», сбив с ног ещё нескольких пассажиров, вылетела с эскалатора, пронеслась через весь зал и остановилась.

Какой-то интеллигентного вида дедушка, прямо к ногам которого она подкатилась, удивлённо взглянул на неё и строго сказал:

— Что это вы, мадам?! Ведёте себя как дитя!

Дядька всё ещё тяжело грохотал по эскалатору, сипло и как-то не особенно обеспокоено, даже спокойно выкрикивая:

— Мой тазик!.. Мой тазик!..

Сбитый милиционер (теперь мы видели, что это вовсе не Паляничко) спешил за дядькой, на ходу отряхивая китель и, неизвестно к кому обращаясь, кричал:

— Постойте! Постойте! Одну минутку!

Мы трусцой бежали за милиционером. У нас не было другого выхода. Эскалаторы в метро устроены так, что можно ехать только в одну сторону — это тебе не обычные лестницы, по которым можно и туда, и обратно!

К счастью для нас, милиционер ещё не понимал, кто истинный виновник этого скандального происшествия, — он гнался за дядькой и не обращал на нас никакого внимания. Но скоро он поймёт. Ещё пара секунд — он догонит дядьку, а дядька... У меня ноги леденеют. Вот уже эскалатор довёз нас вниз.

«Кинозвезда», что, видимо, только теперь пришла в себя, вдруг улыбается и, всё ещё сидя в тазике, бодрым голосом говорит:

— Полёт прошёл нормально. Чувствую себя хорошо. Невесомость и перегрузку перенесла удовлетворительно.

Вокруг все смеются.

Как приветствовали «звезду-космонавта» милиционер, увесистый дядька и прочие люди, что весёлой толпой окружили её, мы уже не слышали и не видели. Потому что стремглав вскочили в поезд. Двери за нами щёлкнули, и поезд тронулся.

На следующей станции — «Арсенальной» — мы так мчались вверх по эскалатору, что сердца вот-вот выпрыгнули бы из груди. А там ведь целых два эскалатора, и такие длинные...

Когда мы выбежали из метро, завернули во двор огромного серого дома и оказались на склонах в кустах, — мы были почти мертвы от усталости. Жизни в наших телах оставалось процентов пять, не больше. Да и эти пять процентов — не жизнь, а одна лишь мякоть. В глазах темно, ни рукой, ни ногой не шевельнёшь. Не то что говорить — мы и дышать не могли. Только ртами чмокали, хватая воздух, как рыба без воды. Сейчас трёхлетняя девчонка могла бы взять нас за пятки, бросить в мешок и нести на базар продавать по две копейки за пучок. Такова была нам сейчас цена.

Только минут через десять...

— Ну? — еле сказал Ява.

— Ага, — еле сказал я.

— Тьфу, — еле сказал Ява.

— Тю, — еле сказал я.

Это весь разговор, на который мы были способны. И только минут через двадцать мы наконец пришли в себя и смогли обменяться мыслями о том, что произошло.

— Ну вот... — вздохнул Ява. — Можно сказать, ты мне карьеру испортил. А что?! Кто ж меня теперь в милицию возьмёт...

— Да брось ты! При чём тут это! — пытался оправдаться я. — Никто ж нас не видел. И вообще — всё ведь обошлось. С чего ты взял!

— Ага! Не видели! И дядька видел, и милиционер, как мы за ним бежали, краем глаза глянул, я заметил... А у них зрительная память — будь здоров! Профессиональная.

— Та ну! — махнул я рукой.

— Вот тебе и «та ну»! Может, нас уже по словесному портрету ищут. А словесный портрет — это такая вещь... — Ява поднял сжатый кулак над головой, что означало: «словесный портрет — могучая штука». Про словесный портрет Ява наслышался, когда три месяца назад готовился в пограничники.

— Да что мы такого сделали?! Ничего страшного! — уговаривал я скорее себя, чем Яву. — Ну задели мы нечаянно тазик и... Разве ж это нарочно?

— Иди докажи, что не нарочно. Дядька первый скажет, что нарочно. Чтобы себя выгородить. Да и вообще, наверное, такого за всю историю метро ещё не бывало. Вот и думай...

— Не везёт нам в метро, — вздохнул я. — И в прошлый раз, помнишь, скандал был, и сейчас...

— Закон парности, — вздохнул Ява.

Ага, похоже, он и вправду существует, этот «закон парности», про который то ли всерьёз, то ли в шутку говорил мой отец, и который, вроде бы, гласит: всякие неприятности всегда ходят парами — одна случится, жди вторую. Недаром ведь и в народе говорят: «И так беда, и так двое».

— Вот такой проклятый закон, — сказал Ява, — смотри, чтоб с нами сегодня ещё чего не случилось... — И вдруг улыбнулся: — А классно она всё-таки загремела в тазике...

— А то ж! Как на ракете: фить! — и прощай! Я бы и сам не отказался, а? — заговорил я радостно, что Ява уже не пугает меня милицией.

Ява поднялся с земли.

— Ну что, куда теперь пойдём?

Я пожал плечами:

— Да куда хочешь! Хоть в городок аттракционов, хоть в стерео, хоть в зоопарк...

— Это правильно, но... — и Ява замолчал.

— Что?

— Да если бы... — и снова замолчал.

— Что?

— Да как-то не то... Самим... Вот бы разыскать тех... киевских... Игоря, Сашку-«штурмана»... Хорошие же ребята...И в небо смотрит, чтобы глаза от меня спрятать...

Я смотрю на него и хитро улыбаюсь. Ну Ява! Лис Микита, да и только! Тебе ж ребята нужны, ага! Та я ж тебя насквозь вижу. Ты для меня как стеклянный. Я тебе не киевский охотник, чтоб водить за нос. На этом Ява мастак! Киевские охотники, что приезжали к нам в Васюковку на охоту и рыбалку, часто нанимали нас, пацанов, чтоб мы им кузнечиков ловили на наживку. Коробок кузнечиков — пять копеек. Я себе ловлю да ловлю в поте лица: нанялся — значит, как продался. А Ява в коробок натолкает сена, сверху пару кузнечиков положит — и уже бежит менять на пятака. А как поймают — он только глазами невинно хлоп-хлоп: «А как же — им же кушать надо!..»

Но стой! Я тебе не киевский охотник!

— Оно, конечно, здорово бы, — говорю, — только где ж их искать? Адреса ведь нет... Правда, Валька тебе свой адрес тогда оставляла. Но ты ж, наверное, не сохранил. А то ведь смешно было бы — беречь адрес какой-то там Вальки.

У Явы только — раз! — и щеки вспыхнули, как от пощёчин...

И что это такое иногда бывает с людьми, что из хорошего геройского парня делается не пойми что, бурячная ботва... И из-за чего? Из-за какой-то цапли в юбке... Тьфу!

В прошлый раз, когда у нас была приключенческая история с Кнышем и Бурмыло, и когда Ява был Робинзоном Кукурузо и бежал в плавни на необитаемый остров имени Пересдачи, мы случайно познакомились с киевскими юннатами. И была среди них одна Валька — худая, длинная и, на мой взгляд, совсем неинтересная. (Ганя Гребенючка из нашего класса в тысячу раз лучше.)

Но это я считал, что Валька неинтересная. А Ява... Ява за две минуты стал не Ява, а бурячная ботва. Когда киевские юннаты уезжали домой, Валька оставила Яве свой адрес, чтобы мы написали, чем закончилась наша история с Кнышем и Бурмыло, — её это очень, видите ли, интересовало. Прошло время, история с Кнышем и Бурмыло закончилась для нас счастливо, мы были героями, и Ява после того пару раз полушутя-полусерьёзно закидывал удочку — мол, написать бы Вальке письмо. Я только — тьфу! — и говорил: «Ты что, с ума сошёл! Я вот в лагере маме никак не могу написать, а ты хочешь...» Сам Ява писать не решался. Боялся ошибок наделать. У него же пересдача была как раз по языку. Так что с письмом ничего и не вышло. Но адрес Ява сохранил. Это я знаю. Он прятал его на чердаке, я видел, как он там его перечитывал, будто письмо. Но я ему ничего не сказал...

А когда мы ехали в Киев, я знал, что рано или поздно Ява заведёт разговор про Вальку. Только не думал, что так скоро. Я рассчитывал, что Валька — это на третий-четвёртый день, не раньше. И если бы не моя вина в истории с тазиком, я бы, наверное, так просто не сдался. А теперь я был рад, что Ява забыл про словесный портрет и про милицию и решил уступить.

— Чего скис! — весело говорю. — Ну да, было бы здорово встретиться и с Игорем, и с Сашкой-«штурманом», и с Валькой. Они бы нам Киев показали — только так! Ну, какой там Валькин адрес? Я когда-то помнил... Какая-то Январская... так?

— Улица Январского восстания, — буркнул Ява.

— Тю! Да это ж она и есть... Тут, возле метро начинается, мимо нового Дворца пионеров тянется, аж к Лавре. Погнали!

Ява криво улыбнулся.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Ява спешит на свидание. Ухо

Через несколько минут мы уже нашли нужный дом и начали искать квартиру. Обошли весь дом — нету. На последнем, шестом этаже, последняя квартира — восемнадцатая, а нам нужна двадцать пятая. Что за чёрт? Неужели Валька обманула, посмеялась, выдуманный адрес дала?.. Смотреть на Яву было больно — такой у него был вид. Наконец я решился спросить у какой-то бабушки. И оказалось, что есть двадцать пятая, только во дворе, в так называемом флигеле. Пошли искать тот флигель.— Чёрт-те что, понавыдумывали флигели-мигели. Только с толку сбивают, — притворно ворчал повеселевший Ява.

И правда, во дворе стоял точно такой же, как с улицы, огромный шестиэтажный дом. И на третьем этаже мы легко нашли двадцать пятую квартиру.

Когда мы заходили в парадное, я заметил, как Ява, проходя мимо узорчатых застеклённых дверей, на миг задержался и, глянув на своё отражение в стекле, пригладил рукой чёлку. Я сделал вид, что ничего не заметил.

И вот мы стоим перед дверью. На двери несколько кнопок электрических звонков — видимо, в квартире несколько жильцов. На лестнице полутемно, и мы встаём на цыпочки, чтобы прочесть надписи под кнопками.

О, «Малиновским звонить один раз!» Это оно.