Тореадоры из Васюковки (2004) Страница 37

Может, и у этого что-то такое...

— Та ну! — машу рукой, а самому так хочется, чтобы это было правдой, так хочется...

— Мальчики! Привет, мальчики! — вдруг слышим. Оборачиваемся на голос — и видим Вальку. В белом платьице, с большим бантом-бабочкой на голове, она стоит, держа за руку мальчика-первоклассника в синей школьной форме.

— Я вас сразу узнала, — радостно стрекочет Валька. — Вы давно в Киеве? Вы с экскурсией приехали или как? Вы одни или с целым классом?

Я молчу... Это его знакомая — пусть он и говорит. Но Ява тоже молчит. Вы бы посмотрели на Яву. Сначала он побледнел, потом покраснел, потом снова побледнел, потом начал покрываться пятнами. Так он не выглядел даже тогда, когда в прошлом году провалился в старый колодец.

А Валька не унимается:

— А надолго вы приехали? А своих злодеев вы тогда поймали или нет? Вы же обещали написать... Наверное, адрес потеряли. Так ведь? Что ж вы молчите? Не хотите со мной разговаривать?

Наконец Ява взял себя в руки и разжал рот. И из этого рта вылетели слова:

— Да что... мы ничего... мы наоборот...

Не скажешь, что это было красноречиво, но я не стал вмешиваться в их разговор. Пусть болтают!

Да и поздно было вмешиваться, потому что как раз прозвенел третий звонок, и все поспешили в зал.

Начался спектакль.

Мы сидели в седьмом ряду. Валька — в девятом. А Ява, вместо того чтобы смотреть на сцену, всё время штанами полирует стул и голову назад вертит — на Вальку зыркает.

— Голову свернёшь — задом ходить придётся, — ехидно говорю я. Но он даже не посмотрел на меня.

А на сцене происходили сказочные детские приключения с Красной Шапочкой, которую играла довольно уже потрёпанная толстушка с писклявым голосом.

Подлый костлявый и длинноносый Волк как раз прокрадывался во двор к Бабушке, чтобы её съесть. Шустрая Бабушка спасалась как могла — строила баррикады из мебели, бегала по сцене, швыряла в Волка кувшины и кастрюли.

А у плетня возле какой-то будки была привязана настоящая живая курица — единственный Бабушкин скот. И вот во время действия курица запуталась в верёвке, которой была привязана, и начала биться. Захваченные борьбой Волк и Бабушка ничего не замечали. Все зрители с волнением смотрели на бедную курицу, которая, обессилев, уже едва дышала, но что поделаешь — не крикнешь же, не сорвёшь же спектакль.

Вижу — Ява вертится, вертится на стуле, будто ему угли в штаны насыпали, потом вдруг поднялся и пошёл. Прямо по проходу к сцене. Я затаился. И зал затих. И все головы повернулись к Яве, как на параде к генералу, обходящему строй. А Ява идёт, идёт, идёт, поднимается на сцену, подходит к курице и начинает её распутывать. А актёры продолжают играть, будто не замечают Яву, будто его и нет. Ява распутал курицу и спокойно вернулся на своё место. Только когда он сел, я услышал, как он тяжело дышит и как бухает у него в груди сердце. А через несколько минут Волк всё же съел Бабушку, и первый акт закончился. Занавес опустился, в зале вспыхнул свет. Все захлопали в ладоши, причём большинство зрителей обернулись и смотрели на Яву. И было непонятно, кому аплодируют — артистам или Яве. К нам сразу подбежала Валька.

— Ой, супер! Ой, молодец! И как ты решился! Я бы никогда не смогла. Ой, молодец! — говорила она громко, даже, по-моему, слишком громко. Видно было — ей приятно, чтобы все видели, что она знакома с Явой. Она этим гордилась. Отовсюду на Яву были направлены восторженные взгляды. И когда мы вышли в фойе, постоянно то тут, то там слышались приглушённые голоса: «Вот он! Вот! В белой рубашке!»

По-моему, это было как раз то, о чём Ява мог только мечтать. Он был счастлив. Сказать, что он сиял — это ничего не сказать. Он шагал по фойе, как на ходулях, будто он выше всех на свете. Его глаза излучали нечто такое, чего глаза обычных людей излучать не могут. И был он таким далёким от меня, как никогда в жизни. Я и мои переживания с этими часами для него сейчас просто не существовали. Конечно, он был герой — это ясно, но мне было неприятно на него смотреть.

— А это мой братик Миколка, — сказала Валька, потому что Ява удивлённо поглядывал на первоклассника в синей школьной форме, который всё время крутился возле нас. И братик Миколка покраснел, будто его знакомили не с веснушчатым Явой, а с космонавтом Поповичем.

— Я, собственно, сюда ради него и пришла, мама его одного ещё не пускает, — как бы извиняясь, объяснила Валька. После этого Ява смерил братика Миколку откровенно презрительным взглядом. Тот ещё больше покраснел.

— Так вы их поймали всё-таки или нет? — спросила Валька.

— Конечно, — небрежно бросил Ява.

— И не написали. Тоже мне! Или, может, адрес потеряли? Так?

— Нет, не потеряли... Но... — Ява пожал плечами, и этот жест можно было понять: мол, а с чего бы это мне писать, очень нужно... Валька смутилась. Переборов неловкость, сказала:

— Ну, вы, конечно, не сами их ловили, вам взрослые помогали. Или наоборот — вы взрослым...

— Причём тут взрослые, — фыркнул Ява. — Мы сами... Он молниеносно глянул на меня — и прикусил губу.

Но было уже поздно. Я вздохнул, поднял руку и влепил ему в лоб три звонких хороших щелбана — аж эхо пошло. Валька ахнула. Братик Миколка захихикал. Кто-то ещё рядом засмеялся. Ходули сломались — и Ява оказался на земле, ошарашенный, красный, как помидор, с вытаращенными глазами. Мне даже стало жаль его. Но разве я виноват? Он сам договаривался. Не надо было таких условий ставить...

Видя, что Ява не собирается мне мстить, Валька (добрая душа!) накинулась на меня:

— Ты чего? С ума сошёл? Это что за шутки такие?

Вокруг нас начали собираться дети. Ява забегал глазами, как загнанный зверёк, и выдавил из себя улыбку — жалкую натянутую улыбку (так улыбаются, когда сидят на чужой груше, а хозяин застаёт). И сказал:

— Ничего... Всё в порядке... Теперь мы квиты... — повернулся к толпе. — Ну чего смотрите? Кино не будет.

Дети, посмеиваясь, начали расходиться — к тому же прозвенел звонок, антракт заканчивался.

— А что всё-таки случилось? Почему это вы? Вы что, поссорились? — не могла успокоиться Валька.

— Совсем мы не ссорились. Просто у нас есть одно соглашение. — Яве не хотелось объяснять. Мы уже зашли в зал и пробирались к своим местам.

— А какое, какое соглашение? — не унималась Валька (ну уж эта девчачья любознательность!).

— Потом, после спектакля.

— Ну ладно, только вы не убегайте.

— Хорошо.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. Будка. Ухо за ухо!

Спектакль закончился, и мы вышли из театра. Ява уже совсем отошёл от щелбанов и теперь, по-петушиному вытянув шею (вот-вот закукарекает!), заглядывал поверх голов. Он высматривал Вальку с братиком Миколкой.

— Может, пойдём? Зачем она нам? Только трещать будет, как сорока, — сказал я мрачно. Настроение у меня было паршивое — часы давили мне на сердце. И казалось, надежды уже нет — что они попадут к своему хозяину. Хоть выходи на улицу и ори. Но разве докричишься! Разве найдёшь человека (не зная ни фамилии, ни адреса) в городе, где два миллиона жителей, да ещё полмиллиона приезжих! Безысходность! Хоть кричи, хоть плачь! А Ява — совсем в другом настроении, совсем о другом думает.

— Как это мы уйдём! Ты что! — говорит он. — Мы же обещали подождать. Значит, снова толкаешь меня на ложь! Смотри, так и щелбанов заработать можно.

«Мы обещали!» Как у него хорошо выходит! Сам пообещал, а говорит «мы». Вот уж коллективист! На кой мне такая радость! Я и рта не открывал...

Но высказать всё это я не успел, потому что из толпы как раз выпорхнула Валька с братиком Миколкой и подбежала к нам.

— А я вас во фойе ждала, думала, вы там. Ну, пошли!

Мы шли по улице в парк к памятнику Ватутину. Валька всё время говорила, но я не слушал. Мне было неинтересно. Вдруг я услышал своё имя.

— А что это Павлик такой кислый, сердитый? Он не заболел? Или с ним что-то случилось?

«Сама ты больная», — раздражённо подумал я. Что ей от меня надо? Я не привык, чтобы меня называли Павликом! Павлик-улитка!...

Ява взглянул на меня пронзительно, и в его глазах было: «Ну, друг, соврать я не могу. Извини».

— Да, случилось, — вздохнул он. — Неприятность случилась...

И Ява вдруг начал рассказывать всё, как было: и про вчерашний день, и про часы, и про то, как мы сегодня ходили по театрам.

Сначала я хотел перебить, вмешаться, не дать ему говорить, но потом мне вдруг стало всё равно — пусть рассказывает, что это уже может изменить.

Слушая Явину историю, Валька всё время ахала и всплескивала руками:

— Ну ты посмотри!.. Вот это да!.. Вот так номер!...

А когда Ява закончил, взволнованно сказала:

— Ну, вы подумайте, как получилось. Конечно, надо обязательно найти этого актёра... — И вдруг глаза у неё заблестели: — А знаете что! Кажется, один человек может вам помочь. У нас там живёт один старый артист. Максим Валерьянович. Он уже на пенсии, не выступает, но он знает всех-всех артистов. Он ещё до революции играл на сцене. Вы ему опишете вашего «царя», и он наверняка узнает, кто это. Хотите, я вас познакомлю?

Мы переглянулись. Ява посмотрел на меня победоносно. Будто он знал, что в мире существует такой Максим Валерьянович. А ведь ещё неизвестно, сможет ли тот помочь. Но почему не попробовать. У меня не та ситуация, чтобы отказываться.

— А он сейчас дома? — спросил я, давая понять, что согласен.

— Наверное. Он часто болеет и вообще в основном дома сидит. Пошли.

Знакомый нам двор на улице Январского восстания встретил нас весёлой громкой музыкой — какие-то молодожёны, толпившиеся на балконе второго этажа, включили магнитофон. Я подумал, что это добрая примета — в кино, например, когда какое-то дело благополучно решается, всегда играет весёлая музыка.

Мы с Явой бодро зашагали под музыку к флигелю, уверенные, что Максим Валерьянович живёт в одном доме с Валькой. Но Валька сказала: «Нет, не сюда», — и свернула в тёмный проходной дворик. Мы с Явой покраснели — вдруг Валька догадается, что мы уже здесь были! Хорошо, что во дворе было темно, и она ничего не заметила.

Из прохода мы вышли на задний двор, к старым перекошенным сараям. Сараев было много: одни двухэтажные, с деревянными лестницами и узким мостиком вдоль второго этажа — как на пароходе, другие — низкие, приземистые. Между сараями, в тёмных щелях, зелёными огоньками светились кошачьи глаза.

Мы миновали сараи и начали спускаться по тропинке, которая вилась между кустами дерезы.

Слева начиналась Лавра — тянулась, то выныривая, то снова прячась в зелени деревьев, кустов и разных бурьянов, каменная крепостная стена с бойницами.