Тореадоры из Васюковки (2004) Страница 36

— Бьёт, как боевой!..

— Дядь, а можно выстрелить? — осмелился я.

— А чего... только... — Дядька скосил глаза на тётку, которая уже поднялась и собирала осколки.

— А мы в спальне! — выпалил Ява.

— Ну, давайте...

Но даже в спальне, перед тем как выстрелить, я громко крикнул:

— Тётя, на старт! Внимание!

И только тогда обеими руками надавил на курок (тугой — одной рукой и не подступиться!). Ох и грянуло! По-моему, даже громче, чем у дядьки.

По два раза стрельнули мы с Явой — больше дядька не разрешил («Ещё соседи сбегутся!»).

Вся эта история с пистолетом немного меня развеселила. Но когда я вспомнил про часы, сердце моё заныло и заскулило, как щенок в тёмной кладовке. Что же будет? Найдём ли мы актёра? Как он нас встретит?

За завтраком я сидел уже молчаливый и мрачный. Ява поглядывал на меня и подмигивал — пытался приободрить.

Вяло жуя яичницу с салом, я размышлял. Думал о том, как бы, не соврав (ни в коем случае!), ускользнуть из дома, чтобы пойти искать актёра.

А зачем врать! Поход в Театр юного зрителя у нас всё равно был запланирован. Значит, пойдём не через несколько дней, как собирались, а сегодня. И по дороге к юному зрителю заглянем в другие театры — поищем того актёра.

Спектакль начинается в двенадцать, а сейчас и десяти нет — успеем.

Дядька не стал возражать, когда я сказал про театр, только задумчиво произнёс:

— А может, и мне с вами? Как вы думаете?

Мы подумали, что это совсем лишнее и ненужное — он нам только мешать будет. И я поспешил сказать:

— А вам разве интересно? Там же всё детское! Вот если бы я был взрослый...

Угадал ли дядька мои мысли — не знаю, но он улыбнулся:

— А и правда. Идите сами. Я пошутил. Только если снова где-то потеряетесь — завтра же домой.

Дядька дал нам деньги, мы надели новенькие хрустящие рубашки, выглаженные брюки, блестящие, ещё ни разу не ношеные туфли — и пошли.

Не знаю, как вы, а я, когда на мне всё новое, чувствую себя будто голым. Кажется, все на меня смотрят, и стыдно, неловко, и хочется спрятаться от людских глаз. Всегда заканчивается тем, что я или плечом о стенку тёрнусь, чтобы запачкаться, или пятно на брюки посадишь, или носком туфли об землю стукнешь, чтобы не такие блестящие были. Тогда легче. Вот и сейчас, как только мы вышли на лестницу, я сразу локтём проехался по перилам, сделав на рубашке грязную полоску — и только после этого мы вышли на улицу. Но всё равно в новом было неудобно и неуютно: ногам в туфлях — как в колодках, а воротник трет шею, как хомут — чтобы повернуть голову, надо всем телом поворачиваться. И почему это в театр нельзя ходить в обычной одежде? В театр же идут, чтобы на спектакль смотреть, а не чтобы на тебя смотрели! Я бы, если бы был большим начальником, даже издал указ — не пускать в театр в новом. Но не волнуйтесь, начальником я никогда не буду. Потому что хочу быть лётчиком...

Мы сели в троллейбус и поехали на улицу Красноармейскую к Театру музыкальной комедии. Начали с него, потому что мне почему-то показалось, что тот симпатичный круглолицый актёр работает именно в этом весёлом театре (а где же ещё играть царя!).

Зашли мы в вестибюль. Пусто. Тихо. Никого. Справа — касса. Прямо — огромные двери во всю стену. Поднялись по ступеням к этим дверям. Тронули — открываются. Заглянули — и там никого.

— Может, — говорю я, — ещё рано, ещё не пришли.

— Рано! Десять часов! — говорит Ява. — Актёры, как и все люди, должны с утра на работу являться. Конечно! Это же служба.

— Так чего же никого?

— А ты что, хочешь, чтобы они у дверей тут толпились? Они на сцене. Наверно, репетиция. Пошли!

Но только мы отошли от дверей, навстречу — откуда ни возьмись — женщина в синем, похожем на милицейский, кителе.

— Вам что, мальчики?

Мы встали, растерялись. Как же спросить? А женщина снова:

— Что такое, мальчики?

И тогда Ява взял — да и ляпнул:

— Нам царя надо.

— Какого царя? — удивлённо подняла брови женщина.

— Такого круглого, с лысиной, — добавил я. Женщина рассмеялась:

— Немного вы, мальчики, припозднились. Царей уже давно нет. Надо было раньше.

Ява осмелел:

— Ну что вы, тётя! Нам не настоящего! Нам настоящие цари ни к чему. Нам нужен актёр, который царя играет. Разве непонятно?

— Он в тринадцатой квартире живёт, — брякнул я.

— Теперь понятно, — сказала женщина. — Но у нас такого, кто бы царя играл, нет. В репертуаре сейчас ни одного спектакля про царей. А почему вы именно у нас ищете этого актёра? Он вам сказал, что у нас работает? Как его фамилия?

Мы с Явой переглянулись.

— Фамилии мы не знаем, — сказал я, — но знаем, что он царя играет.

— А где же он того царя играет? В каком театре?

— Не знаем мы.

— Вот те и здрасьте. Приснился вам, что ли, этот актёр? А откуда вы узнали, что он царя играет?

— Он сам сказал.

— Так вы с ним знакомы?

— Ну... немного... — неуверенно сказал я и посмотрел на Яву: чего это он молчит. Обычно в разговорах — первый, а тут будто воды в рот набрал.

— Так как же вы с ним знакомы, что ни фамилии не знаете, ни где он работает? — допытывалась женщина.

— Да вот так... не успели спросить.

— А зачем вы его сейчас ищете?

— Да нужно... По одному делу... поговорить...

— Творческому? — усмехнулась женщина.

— Ага... — только я это выговорил, как — бац! — искры из глаз посыпались. Бац! Бац!.. Аж в затылке кольнуло. И не по голове, а будто по арбузу — звонкий такой щелчок.

Женщина от неожиданности всплеснула руками:

— Вот так так! Ты чего его бьёшь? Это что за хулиганство?! Ни с того ни с сего...

Что она там дальше кричала — я уже не слышал, потому что был на улице.

Голова гудела, глаза налились слезами. Так вот почему Ява молчал — боялся соврать сам и ждал, пока я совру. Но разве я по-настоящему соврал? Я же только «ага» сказал на её шутливый вопрос. Это тоже можно было за шутку принять. Уже и пошутить нельзя. Если так придираться — до самой старости будешь шишки на лбу носить.

— Ты что, обижаешься? — шёл за мной Ява, спрашивая невинным голосом. — Но мы же договорились. Я же не виноват.

Я молчал.

— Ты не имеешь права обижаться. Это нечестно. Зачем тогда договариваться было...

Он ещё меня упрекал! Конечно, обижаться — глупо, когда договорились, но когда тебя прилюдно по лбу щёлкают, и ты не имеешь права ответить — вряд ли после этого тебе захочется петь от радости.

— Ну чего ты, — не унимался Ява. — А как я совру — ты мне щёлкай — я даже не моргну, вот увидишь.

Всё это правильно, но до самого оперного театра (мы шли пешком) я молчал. Пока не остыл. И только на площади перед театром сказал, потирая лоб:

— Надо как-то по-другому узнавать. Хитрее. Сначала... ну, этот... репертуар узнать, есть ли у них вообще спектакли про царей. А то сразу — бух! — дайте нам царя. А у них ничего такого нет.

— Конечно, конечно, — охотно согласился Ява, радуясь, что я наконец заговорил. Договорились говорить правду — что нам нужно вернуть актёру одну вещь, которую он случайно, когда купался в Днепре, оставил у нас (а что именно — можно не говорить, мол, секрет, ведь про часы говорить страшно).

В опере с царями было куда лучше, чем в музыкальной комедии. Там царей было аж несколько. В нескольких спектаклях. И в «Борисе Годунове» — царь. И в «Сказке о царе Салтане» — сами понимаете. И в «Снегурочке» — царь. Я аж обрадовался, когда узнал, и уже был уверен, что среди этих царей мы обязательно найдём нашего круглолицего, с лысиной. Но когда дошло до дела — ни один не подходил. Ни один не тот. Ни одного с лысиной. Все с шевелюрами, даже кудрявые. И высокие, здоровые дядьки. Это нам билетёрша сказала. И даже показала их всех. Там в фойе висят портреты всех артистов театра. «Нашего» среди них не было. Вышли мы из оперного не в духе.

— Ничего, — притворно бодро сказал Ява. — Я был уверен, что в опере его нет. Оперные артисты берегут голос, боятся простудиться — ни один певец не станет на пляже купаться. Купаются только драматические артисты.

Мы спустились по улице к театру русской драмы имени Леси Украинки. Но и там (а после — в театре имени Франко) нас ждало жестокое разочарование. В обоих театрах не было ни одного спектакля про царя, и среди портретов, что висели в фойе, я не нашёл того, кого искал.

Оставался последний — Киевский театр юного зрителя. Мы поднимались от театра имени Франко по лестнице мимо

необычного дома на улице Банковой, который был весь облеплен чудными фигурами: тут были и слоны, и змеи, и диковинные птицы, и какие-то совсем непонятные чудища... В другой раз я бы, разинув рот, глазел на этот дом, потому что такого дома нет нигде в мире, только в Киеве. Но теперь я проходил мимо равнодушно и даже не смотрел!

На душе у меня было так темно и плохо, что все эти чудища, оживи они и загляни ко мне — сами бы перепугались.

— Не горюй, — утешал меня Ява. — Ну, конечно же, он из театра юного зрителя. Точно. Вот увидишь. И играет царя в какой-то сказке для малышей. И наверняка — комик. По-моему, мы его даже по телевизору видели. Тот, помнишь, что через порог споткнулся и упал. Хе-хе...

Ява старался меня развеселить. Но я не поддавался. Всю дорогу до Театра юного зрителя он напрасно пытался меня утешить.

Мы вошли в театр — будто на перемену в школу: шум, суета, беготня. И всё — малышня. Подошли к кассе, оказалось — сейчас спектакль для младших школьников, учеников первых-четвёртых классов. Сказка.

— Про царя? — оживился я.

— Нет, про Красную Шапочку, — ответила кассирша. Мы скривились, но что поделаешь — не домой же идти, тем более, что надо в фойе артистов посмотреть.

— Что ж, придётся Красную Шапочку смотреть, — сказал Ява.

Взяли билеты. Пошли. Проталкиваясь среди малышни, бродим по фойе, смотрим на портреты. И к каждому я подхожу с трепетом, с надеждой. Последний театр, последние надежды.

Посмотрели мы все портреты — и сердце моё упало, покатилось... Нет нашего актёра, нет — и всё тут. Что же теперь делать? Где его искать? Значит, не актёр он? Но он же точно сказал, что актёр. И про царя ведь говорил...

Как же так!

— Подожди, не расстраивайся, — подбадривает меня Ява. — Может, просто портрет не повесили. Помнишь, как Карафолька не попал на школьную Доску почёта, потому что, когда фотографировали, его как раз пчела укусила — и рожа была, как тыква.