И приложил руки к сердцу:
— Бабкам! Бабкам на базаре я ношу. Ну, тем, что молоком торгуют.
Что уже и Петренко моргнул:
— Стой, дружок, а с чего это ты будешь пить моё пиво, я не въехал?
— Ну, я ж не даром. Я отработаю.
Небо придавило стадион.
— Я вам свою жизнь расскажу.
Потому что оно было величиной с ту историю, которая сейчас должна была пролиться с уст незнакомца.
Что весь ветер стих.
— Ну, давай катись отсюда, — поднялся Петренко.
И наконец увидел секрет быстрого бомжевого исчезновения: тот ловко по диагонали перекатился по скамьям и провалился в проём сектора.
— Он ещё и досі здесь? — сухо спросила она.
В ответ Петренко громко глотнул пива. И подал ей.
— Я не буду. Теперь принципиально не буду, — сказала она.
Так, что он испугался, что речь идёт не о пиве, поэтому беспомощно сел.
— Оно такое белое, будто соткано из звёзд, — вздохнул.
— Ты о чём?
— О твоём платье.
Потому что решил иметь дело с ним, а не с Олей, оно, по крайней мере, не болтало, он двинулся им, ласкал ткань, она отвечала взаимностью. Целовал, присягаясь в верности известной вере, которой нужно приносить клятву каждый раз заново, касаясь губами флага занятой невинности, чтобы он развевался и трепетал без малейшего ветерка, не хуже Петренко, который к тому времени забыл считать, потому что, если бы не забыл, то понял бы, что начинает в третий раз за ночь. Которая тоже начинала. Её было так много, что она с лёгкостью приютила бы на этих ярусах и не одну парочку. Поэтому она владела ими спокойно, зацепившись за звёзды и уставившись в чашу, сложенную из секторов, присматривая за своими избранниками. Петренко одолел платье, переборол и лифчик, и всё остальное, что на самом деле называлось Хайдеггером и Ясперсом, проложил и протолкнул, несмотря даже на то, что лавы, длиннющие, на самом деле были слишком узкие, чтобы лечь рядом и прижаться. Но они так крепко обнялись, что преодолели и это, и перевернуться стало легко, потому что и стадион начал понемногу переворачиваться, как та прежняя лодка в трёх метрах у пластунской реки, перевернулся и с облегчением поплыл звёздами вверх дном, чтобы надёжно укрыть влюблённых от них самих.
— Ну так она пустая? Уже, говорю, пустая?
Бомж стоял недовольно и обиженно.
Из-за того, что есть на этом свете люди, которые могут цедить пиво неспеша. Или из-за того, что могут. Он, хозяин целого стадиона — а не имеет к кому тут тесно прижаться — может, потому его голос звенел обидой?
Оля услышала его первой, а Петренко ещё какое-то время нет. Он не мог поверить. Что уже который раз лодка снова превращается в стадион, особенно с той стороны, где небо начало рассветом его открывать. И изо всех сил подумал:
"В следующий раз возьму нож".
Что не почувствовал даже, сказал ли это вслух или нет.
— Вы не подумайте, шо я очень люблю пиво, — продолжал тот. — С некоторого времени это не так. Но могу допить его. — Тут он быстро опомнился: — Не за дурняк, я отработаю, я могу многое интересное рассказать...
Это вот сиди, вот жди неизвестно чего. И какой-то кто-то придёт, чтобы поделиться историей своего существования. Что Петренко с трудом поднял голову:
"Я сейчас расскажу тебе твою смерть".
А вместо этого выдавил:
— Ну, ладно. Давай, рассказывай свою жизнь.
__________________
Медпоезд
(диптих)
Story one
Я смог втиснуться в крайний вагон, потому что он был зелёный, зеленее других, потому что от него тянуло зелёнкой, здесь, кроме медиков и запеленанных пациентов, втиснулось ещё бабушек-аборигенок, эти в другие вагоны влезть не смогли.
Поезд трясло в стороны, но, слава Богу, в основном вперёд.
И даже лечь удалось, там, где лавку обсело пятеро перепуганных бабок, я устроился вдоль их спин к стене. И всем в купе стало завидно, потому что никто раньше до такого не додумался.
Не завидовал только тот, в белом, в бинтах. Намотанных вокруг него на каркас, так что он сам законно лежал, и двое молоденьких сестёр стерегли его место. Разумеется, каждая из бабок мечтала полежать и сама, однако, поскольку я первый это изобрёл, то решил, что сначала отосплюсь, а потом уступлю, но, как назло, я начал мечтать то о рыженькой, то о чёрненькой медсестричке. Потому что я возбуждался от медработниц, они были лаконичны, то есть в белом, и на них всегда ничего, кроме чистоты, не было. Такие всё знают о профилактике, а особенно о гигиене, поэтому падлу подсунуть им значительно труднее, чем всем, кто не медички.
Проснулся я от того, что мои бабушки захотели удрать. Это порыв само по себе успокоил начврача. Который появился на пороге с твёрдым намерением его переступить. Медсестры мялОсь, виновато косили глазами на забинтованного каркаса и не верили:
— Вы будете его смотреть? — мяли они бровки.
Рыженькая отпустила свою, нашла папку и протянула её так, словно это была её собственная история болезни.
Вот бы было хорошо полежать на лавке за такой спинкой. Тем временем бабки от страха потеснились.
— Сделаю осмотр. Я не подпишусь, пока не осмотрю. Я врач, — продолжал начмед.
Мне тоже захотелось сбежать, однако я понял, что могу прикинуться спящим. И тут закрутило в носу — врач полоскал руки в миске с сулемой, потом осторожно начал разматывать бинты. Горничные вынужденно помогали ему, а из соседних купе также все повыбегали, кто был, разумеется, какая тут возникнет картина, а особенно, смрад. Моё слабое сердце хотело зажмуриться, а ноги удрать, однако фиг им! У меня были ещё руки, и поэтому я ими вцепился в полку и изо всех сил не притворялся спящим, а прикинулся, будто проснулся.
— А вы ж как хотели? — мотал бинты тот. — Посмотрим, а потом и подпишемся. Я — врач. А не какой-нибудь... экспедитор.
И на всякий случай снова сполоснул ладони в сулеме.
За бинтами постепенно оголялся каркас, медички-сестрички шарахались, чтобы случайно не взглянуть туда.
Там оказывался довольно крепкий паренёк. Он лежал и сопел. Что врач несколько раз переводил взгляд на историю болезни, потом на сестёр, потом снова на больного. Потом вдруг остановился на мне. Я зажмурился. Чтобы он меня не заметил.
— Лепра? — перечитал он диагноз.
— Могу, — прогудел пациент.
— И вас везут в лепрозорий? — часто заморгал врач.
— Могу, — согласился тот.
— Ну вы ж не больны?
— Так, — согласился тот, помолчав.
Если бы тут, как положено, была муха, то услышалось бы её жужжание — такая повисла пауза.
— А как же вы сюда попали? — повесил на неё врач вопрос.
Юноша впервые оглядел купе, потом вопросительно на медсестёр, но те искренне переглянулись. Из чего следовало, что то не они ставили диагноз. А главврач их поликлиники, о которой вспомнил парень:
— Врачиха меня вызвала и мне её поставила, ну, болезнь.
— Не верю, — не верил врач, потому что он тоже был в этом заведении главврачом.
Юноша пожал розовыми плечами:
— Оно мне надо. Вот так взяла, вот так поставила.
— Почему?
— Я так себе думаю, что я ей чем-то не понравился.
И покраснел дальше от плеча начиная, потому что, лёжа голый, понимал, что такой, как он — может только "понравиться".
— Не верю, не могла же она вас легко упечь к лепрозным.
— Могла.
— Вот так просто так?
— А за что ж ещё? — краснел паренёк.
— Встаньте.
Тот вылез из каркаса.
— Покажитесь.
Тот снял и майку — краснел он, оказывается, везде, это ж надо иметь столько румянца. Каким изо всех сил свидетельствовал отсутствие лепры.
— Покажите.
Парень неловко кивнул сестричкам, и те по-военному бойко отвернулись. Тот показал и разволновался ещё сильнее, ведь и там не выявлено никаких признаков; того, за что его транспортировали Бог знает куда.
— Сколько, интересно, вы вот это его везёте? — почесал врач у себя за ухом, а не у медичек.
— Две недели, — наконец покраснела и рыженькая. Рыжие имеют такую белую кожу, что ей очень трудно краснеть.
— И не заметили, что он здоров?
Весь медпоезд напрягся, прислушиваясь.
— Как? — кивнула чёрненькая на каркас.
— Он молчал, — добавила светленькая.
Главврач швырнул бинты в угол:
— Ну вы же прекрасно понимаете, что если бы он попал среди лепрозных, то непременно бы заразился?
Снова воцарилась тишина, такая, что парень отодвинул каркас и изнеможённо сел. Долгое вертикальное положение утомило его.
— Так, — бормотали в унисон те, — понимаем.
Врач швырнул туда же и папку с документами.
— Но, — заморгала чёрненькая, — но он это тоже понимал.
— Так что ж мне тогда, — загудел паренёк, — кричать на весь вагон? Что я здоров?
— А почему бы и нет?
__________________
Медврач
(диптих)
Story two
С чего это я тут? Полчаса пересадки, сколько вот таких получасов — и жизнь прошла, всегда это случается в райцентрах, где, кроме церкви, которой уже нет, не на что глянуть. Или на краеведческий музей в помещении старой школы, отобранной у раскулаченной семьи, где есть экспонаты про всё, кроме раскулачивания. И добротный замок на дверях из той же эпохи.
— Ща поем, ща дозаправлюсь, — объяснял шофёр самым недоверчивым из пассажиров. — Машина тоже кушать хочет. Вот люди. Куда им спешить? Ну, пойди разомнись или пописай, вот народ.
Ещё на площади была больница, она пахла, как и положено ей, райцентровской, хлоркой. Сельские больные пахнут не так, как городские, а "карасином". Чего их там столько набралось? Эпидемий же давненько уже не было. И вот когда мой взгляд упал на вывеску, неожиданная тревога овладела мной — "Горчухновская районная поликлиника".
Я даже сел, чтобы вспомнить: у главврача этого заведения должна быть похожая фамилия.
Какая? Зайдя внутрь, пришлось испугаться количества больных, некоторые были в таком состоянии, что невольно хотелось вспомнить того армянина-врача, который в Штатах сел в тюрьму, потому что убивал шприцом неизлечимых. Какая у него фамилия? Да, конечно, не такая, как у этой, главной здесь:
"Гороховецкая". Ещё одна табличка рядом уверяла, что "приёма не будет".
— А может, и будет, — кивали бабушки, которые на своём веку видели и не такие чудеса. — Врачиха как захочет, так и будет.
Откуда я её, чёрта, знаю?
Выйдя из тесноты, я увидел среди автобусов и свой — несколько охотников помогали водителю носить из салона канистры с горючим. Некоторым каплям везло избежать бензобака, и они погружались в тёплую вечернюю пыль, не имея даже силы перебить её аромата. Или у них тут и автозаправки нет? Что за край удивительный?
Вот тут я и вспомнил розового парня. Пришлось кого-то обследовать в вагоне — ложный диагноз конвоировал его в лепрозорий, разумеется, на убой — парень ведь был здоровёхонек. Память тогда зацепилась за название больницы, которая его отправила, потому что она была почти тождественна фамилии тамошней "врачихи".
На площади, да что там, в райцентре не было ни одного, кто выглядел бы лучше того "лепрозного".