Extra drive stories
Раздел первый. Жизнь квадратная
Жизнь квадратная
Когда тебя выкидывают из вагона, ты ещё успеваешь увидеть за высокими деревьями полоску озера, но рюкзак твой в этот миг спасает жизнь, ведь удар спиной был бы смертельным. Так озеро зафиксировалось стоп-кадром, а вместе с ним и мысль, что не стоит играть в карты с проводниками в их поезде; особенно выигрывать.
Чудесно вот так полежать, чтобы сквозняк поезда освежил твой адреналин. А потом встать, отряхнуться и, дождавшись тишины, двинуться в неё.
За забором привычных цветов находился бывший пионерский лагерь; он состоял, райцентровский, из аллеи, побитых гипсовых фигур, фундамента бывшей трибуны и ряда кабинок, где когда-то тесно жили юные постояльцы, повзрослев, они приходили сюда выпить портвейна и справить нужду. А может, и не они, а подрастающее поколение, лишённое пионерского счастья, мстило ему с помощью метаболизма.
Хорошо убирать всё понемногу, чтобы не тревожить сломанные рёбра. Особенно, когда мусор замечательный, способный гореть, то есть не надо заботиться о хворосте, которым когда-то горели все пионерские костры. Именно вокруг кострища здесь было больше всего почти свежих портвейновых бутылок, их бы хватило на несколько моих рюкзаков, то есть на законные, честно заработанные деньги. Но думать о пункте приёма, то есть о цивилизации, не хотелось.
Нашлись также закопчённые шампуры. Сколько ж надо было выпить дряни, чтобы сжечь их в пепле вместе с шашлыками? Счастье, что они из нержавейки, сделанные руками земледельца-механизатора, то есть слишком добротные, крепкие, как и тот механизатор, которого с ума могла свести лишь такая огромная порция бухла. Острые, ими можно отбиться и от бригады железнодорожников, и это ещё раз доказывает преимущества кочевой жизни над оседлой, в которой не то что шампур — путного гвоздя не добудешь.
Сосновый хворост же нужен, чтобы уложить его квадратно-гнездовым способом — тогда постель не разлезется ни при каких обстоятельствах. Что само по себе уже заставляет представлять их; и вот чем хороши поезда, что когда тебя из какого-то выкидывают, тело некоторое время, приходя в себя, жаждет совсем другого.
Например, очень хороши тогда грибы, они заставляют нагибаться, то есть тратить на каждого энергии больше, чем калорий в нём есть. Но полезные для испытания шампуров и для сигнального столба дыма, который взметнулся вверх, оживив посткоммунистические земли.
А потом, лёжа побитой спиной на плотное ложе из хвои, поддать её квадратной терапии, особенно когда рядом с тобой такие классные находки, металлические или съедобные.
Поиски озера отложились, главным образом потому, что с утра возле кострища оказалась ивовая ветка, густо утыканная грушками. Кто-то проявил терпение каждую прикрутить проволочкой. В целом дички тяжело есть, если не в узваре. Я не стал ждать хозяина, а, подкинув топлива, запёк этот клад. Во время этого начал вспоминать, ведь в рюкзаке оказались выигранные железнодорожные простыни, подстаканники и уйма сахара. Натолокши немало, я двинулся к печёному десерту, чтобы подсластить. Тут увидел новый «тест»: ивовую веточку, густо облепленную щучками. Такими молодыми, что казались даже живыми, у которых есть преимущество перед другими рыбами — их даже чистить не надо, а, присолив, медленно коптить.
— Вот так на чужое потянуло?
Я очнулся от процесса. Надо мной стояла слишком деревенская девушка, ведь городского на ней было разве что купальник, да ещё мокрые волосы, которые тогда только входили в моду, уже дважды выходя из неё. Её плечи тоже были модные, то есть мокрые капельками воды, которые густо обрисовывали силуэт против солнца.
— Почему чужое? Это мой урожай, — кивнул я на ветку с грушами. — Для людей растёт.
— А-а, — прищурилась она, — ну тогда угощайте.
От неё пахло озером. Я достал бутылку шампанского и откупорил, она смотрела на пену по-детски, как я когда-то на ситро, потому я старался сесть так, чтобы не было видно бланжа, прокомпостированного поездной бригадой. Сделать это было непросто, держа над костром обе ветки, густо усыпанные яствами.
Но она заметила:
— Отдыхаете?
Как о человеке, который всю свою жизнь провёл в таком состоянии, вопрос был риторическим.
— Ага, в творческом отпуске. Приехал писать картину из жизни пионеров, — кивнул я на изуродованный лагерь.
— Так, — сказала она. — Ну, это ненадолго. У нас уже скауты появились, потихоньку отстроят.
Тут её взгляд наткнулся на целую батарею бутылок под кустом, и она, о, чудо, покраснела, насколько это удалось под густым загаром.
— Это всё выпил я, — хотел её успокоить. — С горя, что пионеров не стало.
С учётом того, что она, верно, выросла и не успела среди них побывать.
— А-а, — сказала она, так же медленно, как пила вино, ведь кто пробовал хлебнуть шампанское из бутылки, прекрасно знает, что иначе и не выйдет. Очень хорошо после него идут печёные груши.
— Работаете здесь?
— Ага, русалкой, на Камень-озере.
В доказательство своих слов она взяла рыбную ветку, отломила щучку, начала жевать; я подал ей соли, дело пошло живее.
— Так вы художник? — сказала приветливее.
— Разве не видно? — отворачивал я бланж. — Вот вы русалка, и это сразу каждый скажет.
— Ага? Как же я без хвоста?
— Так не все они с хвостом.
— Откуда вы знаете?
— Я ого сколько их перемалевал. — Почти не соврал я, ведь увидел на обломках гипсовых пионеров чудесную композицию — русалка, поднимающая здесь знамя.
— А меня нарисуете? — читала она мысли. Может, от «полусладкого»?
— Нет. Неловко.
— Почему? — удивилась она.
— Потому что русалок рисуют голыми, а вы вот одета. Я ж не могу такого просить.
— Чтобы что? Чтобы разлеглась? — сказала она и быстро начала развязывать бикини. — Ну вы ж, художники, только и привыкли, что рисовать такое, голое.
Узелки, мокрые, не поддавались. Ей бы и не надо было позировать — запечатлелась вмиг вся, и в купальнике лучше, чем без. Хотя она, увидев мой испуг, перестала дёргать завязочки. Странно, но наш брат много перемалевал натурщиц, но тут была не студия, а наоборот, и каких бы усилий я ни прикладывал, а покраснеть не удержался, везде, где не было одежды.
Композиция изменилась. Её теперь украшало глуповатое выражение лица художника, особенно если учесть две ивовые ветки в его руках — одна с дичками, другая с рыбками; да ещё разинутый рот, который свидетельствовал о полном незнании сельской жизни.
Она рассмеялась, точно так, как смеются русалки, и через миг снова ловко завязалась в своём бикини. Я посмотрел, куда бы положить «урожай», но кроме костра, некуда, потому что девушка сидела на лавке, слишком широкой для одной её, она взялась помочь мне, и наши пальцы столкнулись.
Такой мизансцены для картины было слишком много — годилось и для добротного клипа: одна в купальнике, другой в джинсах, держат кустики с рыбками, грушами и танцуют вокруг кострища. Что мы медленно кружим, заметили лишь на третьем круге. Только одного не мог понять, это она заколдовала, или это я. Ведь глаза были в упор, мокрые волосы касались и не могли охладить. Сдерживая воображение, не моргнёшь, да и не хочется, ведь глаза заботливые, внимательные, смотри-не-насмотришься, будь ты художник, будь ты и столичный, а лишь сейчас видишь себя чужими глазами, ведь они закручиваются кругом так, что сам стоишь, а всё вокруг обернулось, да ещё две ветки густые неподвижные, да две руки, да пальцы, которые не решаются отпустить это, кончиками держат кружение, да ноги сами ищут ступить-не-споткнуться, оборачивают, погружаясь из солнца в дым, из ветра в мокрые косы, волнистые, сверкающие мириадами, и ресницы искристые, отражают из глаз, умиротворённых, погружённых в себя и в тебя одновременно. Унимая подлинность, поймёшь, что ты, одетый, ощущаешь себя в бикини в большей степени, чем она. Пока не догадался надкусить грушу. Потом она, чтобы смотреть на тебя сквозь ветку, сквозь груши, потом сквозь щучки, провести ими по лицу, придумывая новый ритуал.
«Надо было грибы на ветке печь, — пожалел я о вчерашнем блюде, — букет из грибов очень бы подошёл сейчас».
Тем временем грушевую она положила мне за спину, ветки щекотали, я почувствовал, как боль там исчезла. Обнять её щучками я не решался — были слишком кулинарными. Она понимала это и потому надкусила одну, довольно соблазнительно, двусмысленно, так что и мне пришлось тоже.
— Танец продолжается, — пропел я сквозь рыбку, — пока весь не съедается.
— Вы не художник, поэт, — наградила она меня, и я начал думать, что неплохо бы вот так начать одну рыбку с двух концов и поцеловаться наконец, в этом было бы что-то французское. Или индийское, ведь французы щучек не едят, только лягушек.
Она откинула мои мысли вместе с шашлыками, я уткнулся губами в щёку. Первый поцелуй был неприступным. Когда я взял её за стан, то почувствовал, что он слишком тёплый и сухой.
Бикини прекрасно тем, что сохнет быстрее, чем волосы, даже разбросанные по квадратной хвое, такая постель, сделанная ветками крест-накрест, слишком напоминала ритуальный костёр; где её кудри цеплялись, делали беззащитной, то есть давали мне свободы больше, чем у всех воспитанников, что протолкались тут за всю советскую историю, где из нас не вышло тайных пионервожатых, а также явных: «вожатый, вожатый, подай пионера Марусю», — звучали оттуда их заброшенные голоса из прошлой жизни, потому что ласки наши различались, сельские с городскими, мы и не спешили их соединить, ведь вокруг отпуск, и даже русалочья упрямость к пришлым людям, какой бы долгой она ни была, а имела свой конец, ведь времени было больше, чем усилий сопротивляться.
Там, за водой, начиналось желание, шло сюда, озера я не увидел, и не потому, что ночью, а потому, что прижимал его к себе, ускользало, упругое, налетало брызгами, объятиями, быстрыми мокрыми поцелуями, неожиданной общей невесомостью, водяными ласками, которые имеют ту особенность, что они лучше на берегу.
Ночной пёс жаловался на луну. Та, имплантированная, блестела силиконом. Мы успевали поговорить, особенно о Камень-озере, о том, что оно святое, ведь с помощью маски и ласт очень легко избавлялось от любого мусора — теперь скрыться на дне ему не по силам. Я не успевал подготовиться к самому себе. Мы успевали поделиться моими гостинцами, столичными, пока не съели вокруг не только грибы, но и дички. Щучки или съелись, или стали осторожнее. Я тоже. Ловил себя на том, что всё время вне тишины прислушивался к трассе. Очень удобной для этого, ведь далёкой — малейший ветерок дыханием глушил её гулко.
Первый же грузовик, заметив мои тюки со стеклотарой, подхватил меня на трассе и повёз по ней так быстро, что я не успел запомнить места, где садился.
...