Я познакомился с ней в метро и сразу это понял. Потому что вы не поверите, а я на второй день уже переспал. Вот как это было, — успел сказать он раньше, чем ему не дали, — у меня есть один клёвый метод.
— Какой? — забыл про водку Вова.
Алик про закусь. Оля окаменела, потому что начала вспоминать то, чего не смогла.
— Очень простой, — сказал Костюченко, — с помощью мебельного магазина.
Вся компания ещё сроду не слышала такого тоста про именинниц, даже на других днях рождения, и потому особенно начала слушать. Особенно она, потому что не могла вспомнить, где и когда там были между ними мебель.
— Значит, так, я выбираю классный такой магазин, с хорошей витриной, чтобы там была кухня.
— Кухня? — не поверил Вова, потому что его воображение рисовало только спальный гарнитур.
— И вот мы встречаемся и начинаем гулять. Я говорю про то, про сё, молчу, волнуюсь. И так мы доходим до той витрины. С этой, с кухней, и вот я останавливаюсь возле неё вдруг и замолкаю, и смотрю туда сквозь стекло. И так молчу, молчу. Жду, пока и она начнёт любоваться мебелью. Пока не начинаю так шептать, будто сорвалось у меня это само собой:
"Вот если бы нам с тобой, Олю. Вот такую кухню".
Он умолк. Особенно Оля. Вовка тоже, потому что ничего не понял и потому ждал, пока не поймёт ещё кто-то. Было слышно, как время толкалось в часах.
— Я не понял, — кашлянул Жорик, — при чём тут это?
— Ты подумай, — Алик сдерживал смех, — о чём сказано. Не про кухню, а про то, мол: что когда мы поженимся, то тогда я тебе такую куплю. Но предложение до свадьбы же он не делает конкретно, неужели не ясно? Когда она услышала, что он мечтает о совместной кухне, у неё от этого начался сильный прилив крови в органы, неясно?
Стало ясно Оле, потому что она вспомнила всё это, несмотря на сдержанное хихиканье Алика. И кровь прилила не в органы, а в голову. Костюченко наоборот не смотрел на неё, а в гранёный стакан.
— Ну, что, выпьем? — закончил он наконец тост.
Выпили все, кроме Оли, потому что она водку не пила. А стояла, смотрела на компанию.
"Слава Богу, что эта дура не пришла. Потому что какая же она дура!" — вспоминала она Танюху, пока парни закусывали, особенно Алик, потому что он быстрее хотел поднять второй тост, даже салат оливье не останавливал его:
— А я хочу выпить за Ольку, потому что я соблазнил её с первого раза, — прожевал он. — А не со второго. Не в том смысле, а в том, что мы с ней ни разу и в кино не сходили или на дискотеку. А один раз только встретились вместе и раз! С помощью бомбы, — выпалил он.
— Так мы за бомбу пьём? — не въехал Жорик. — Я не въехал, какая тут бомба?
Оля стиснула зубы. Потому что бомба для неё была ещё менее понятной, чем кухонный гарнитур на витрине мебельного магазина.
Водка от предыдущего тоста понемногу дошла, но не суть сказанного.
— Ты что, бомбил её? — решился Вовка, потому что тут не было чего понять, так же, как и не понять.
— Да нет, я на выпускной вечер взял шампусик. И долил туда спиртяги. Грамм сто пятьдесят влезает. И носил в сумке. И ходил и думал, на кого Бог пошлёт. А когда ночью пошли гулять, — он смотрел в салат, — мы попались с Олей. Я говорю: "хочешь шампусика?" А это ж бомба со спиртом. Мы сели, выпили. Олю, ты прости. Что ты не знала, что я знал. Ну, такой сильный ёрш получается, что его называют: бомба. Потому что она так сильно бьёт то ли в голову, то ли куда. В общем, как рыбу глушит. Вызывает сильный прилив крови туда. Потом... И тогда на лавочке.
Наступила бы пауза, так Костюченко не дал:
— Так чего ж мы сидим? — начал наливать он из графина, пока Оля им не стукнула Алика. — Надо за такой тост выпить.
Что даже Юра заинтересованно взглянул на Олю, а не в стакан, а потом глянул на стакан, будто впервые его увидел, он был хороший, потому что полный.
Только потом возникла тишина, как выпили. Всем застряло на салате, потому что он один тут был в хрустальной салатнице, Оля впервые сделала оливье, и поэтому его вышло много.
— А вот, — кашлянул наконец Вова, — никто не поверит. А я заделал Ольгу. При помощи перца.
Оля, которая до сих пор вспоминала бомбу, не успела ещё за ту обидеться. "Хорошо, что хоть эта дура не пришла", — думала она про Таньку, чтобы не думать про себя.
Она увидела клумбу, и вокруг клумбы, как там стало пусто, бывает такой момент, когда пассажиры исчезают. Клумба про это знала и потому наконец облегчённо вздохнула, но не Оля, потому что она, во-первых, хотела, чтобы люди были. И не только пассажиры, но и Костюченко.
А, во-вторых, вот тот тип, что вот прячется за киоском и сквозь него смотрит на Олю. Он уже несколько раз переходил к столбу. Будто там висела таблица не про один маршрут, а про много, чтобы несколько раз туда подходить и изучать расписание. Когда людей много, то таких типов меньше видно, особенно такого, который смотрит на тебя сквозь киоск, долго изучает. Потому что ему это нравится, изучать.
Оля прижалась к баночке, та была удобна для этого, потому что была в бумажном пакетике, непрозрачном таком, потому что если бы этот пакетик был из полиэтилена, то он был бы прозрачный. День, наоборот, терял прозрачность, шло к вечеру. И это давало надежду на новых пассажиров с работы, среди них мог снова быть Костюченко; хоть он был хитрован, но он же обязан был ездить домой?
— Не свисти, — сказал Толя. — При чём тут перец?
Потому что он до этого только молчал, и поэтому сказал только сейчас.
Вова на это хитро смеялся. Водка от второго тоста догоняла первый, это было хорошо, хоть и не бомба, и можно было уже не спешить рассказывать про тайны, которых никто, кроме него, не понимал, даже Оля, которая частью этой тайны была.
— А кто помнит танцульки? У Таньки? Ну, когда мы решили отметить?
Все помнили, потому что жара была нечеловеческой, именно свалилась на тот день, когда все из класса решили встретиться. Ну, не все, а только, кто пришёл. Танька вообще была очень хитрая и всё время любила, чтобы собираться вместе. Хоть они до того не любили у неё собираться, потому что она была не скупая, но жадная.
Хихикнул Валера, потому что он там был. И ещё Вовка, а больше из присутствующих никого. Ещё были негры. Новые, которых никто не слышал, на кассете. Кто это их тогда принёс? Вовка принёс, он работал уже на подпольной фирме, потому что ему уже тогда доверяли, там тиражировались исполнители на кассетах и дисках, и он мог взять что угодно, чего никто не слышал.
И там с ним работал охранник, который до этого был солдатом. И вот они там, в армии вытворяли, потому что были десантниками. Как были у них там танцульки на ткацкой фабрике. То солдаты крали на кухне для этого мелко тёртый красный перец.
— Нафига? — начал вспоминать Валера то, чего вспомнить не мог.
Оля тоже начала вспоминать то же самое, и начинала понемногу ненавидеть этих обоих, потому что не могла понять, в чём там был секрет.
— Потому что тут главное, чтоб ковра не было, — объяснял Вова, снисходительно глядя на потолок. Он хотел спешить, потому что тут был ещё один, кто знал тайну. А с другой стороны? Какой идиот будет спешить с такой историей? — В общем те солдаты, они были десантники. И хорошо соображали. Потому что они там на танцах не очень котировались. Пойти с солдатом? Это могла себе только женщина позволить. Да и то не всякая. А девушки этого хотели не хотеть. В общем я тоже беру пять пакетов. Мелко молотого перца. А перец — это что? Это, фактически, пыль, особенно на красном паркете. И ты, пока там все здороваются, начинаешь его высыпать. Равномерно так, в том месте. Где будут танцы топтаться ногами. И вот пляски пошли, я тогда специально классный музон притащил, — а ноги что делают. Когда танцуют? Они потеют, и пыль от этого поднимается вверх, и начинает от этого кругом прилипать. — Он мог ещё загадочно обводить взглядом присутствующих, потому что ещё никто не подошёл ближе к тайне, чем он: — И вот тот пот имеет такую особенность, что он мокрый, и особенно липкий. И перец что? Где мокрее, там и липче. А девочки, ты прости меня тогда, Оля, трусиками же преют. И на них нет брюк, как на мальчиках.
— Не свисти... — прошептал с восторгом Жорик.
— Так за что пьём? — не понял Юра, потому что его сюда привели не для того, чтобы понимать. — За трусики?
Оля была тут последняя, кто не понял. Тот всплеск взаимности, тогдашний, жаркого вечера на жарком чердаке у Таньки у неё не связывался ни с какими обстоятельствами, кроме всплеска. Она смотрела на Вову и не верила: неужели скажет?
Вова смотрел на фужер, или на потолок. Потому что он тут был самый высокий, и ему было до потолка даже ближе, когда он стоял.
— Так при чём тут трусики? — поднялся и Юра, который снова про них не понимал, и поэтому решил выпить стоя.
— Давайте же выпьем. За них, — махнул стаканом Вова, — потому что они тогда от сильного того перца начали чесаться. И вызывать у них сильный прилив крови, у всех девушек. Но Оля не вся. Она очень добрая, но очень скупая. И когда мы с Олей пошли покурить. На чердак... Словом, за тебя, Олька!
Она переводила взгляд с него на Костюченко и не знала, кого сильнее надо ненавидеть? А может, этого козла Алика? С его дриснутой бомбой, которую или он сам придумал, или ему какой-то козёл подсказал? Она вспоминала ту лавочку ночную, где они кайфовали шампанским, и изо всех сил не хотела сравнивать с теми жаркими танцульками у Таньки, и злилась на то, как они с Танькой, оказывается, мало знают об этих козлах. Хотя
Танька после тех танцулек уже никогда не собирала у себя, потому что она была очень хитрая для этого.
День рождения тем временем разворачивался и отходил от третьего стакана, графин тоже, потому что его поубавилось. Однако Костюченко недолго дал ему отдыхать:
— Я, как тамада, — говорил он, потому что был тут старше всех не так поддавался водке, — предлагаю налить ещё по одной.
— И выпить за Олю, — наконец перестал молчать Валера. Потому что он не любил молчать, но и говорить не любил. И всегда ждал, что, наконец, этот чёртов язык даст ему возможность. — Я не могу похвастаться таким, как вы, потому что мы с Олей сблизились, помнишь, Олька? С помощью "Пансиона любви".
Оля в школе лучше всех писала сочинения. Валера долго мучился тогда, потому что нашёл у отца под дерматином обложки из дембельского альбома несколько листочков, где ксероксом было переснято такое большое повествование, размером с небольшую повесть. Он, ничего не подозревая, начал читать и уже через несколько страниц почувствовал бурный прилив крови. А когда дочитал до конца, то почувствовал отлив, потому что "Пансион" обрывался на полуслове, на самом его интереснейшем.
— Олька, ты это... — начал он, — ну, надо сочинение дописать.
— Что, задавали? — испугалась она.
— Не из программы.