Беспокоила проблема шире: а куда, черт возьми, запихать всё то, что уже не влазит ни в карманы, ни за пазуху?
__________________
Голяк
Невозможно ступить в лес, когда он ночной, всё равно что рядом улицы. Это как переступить порог чужого литобъединения, где каждый оценивает тебя заранее, ещё до твоих произведений.
— Ты какой ориентации? — неожиданно спросила одна коротко стриженная.
— Стихотворной, — ответила Настя.
— Хватит базарить, — оборвала та. — Ты лесбиянка?
— Нет.
— Почему?
Настя немного подумала:
— А если бы я сказала "да", то ты бы тоже спросила: "почему"?
Присутствующие сдержали улыбки так, что было непонятно, над кем, но по крайней мере коротко стриженная отодвинулась, словно и не пыталась навязать разговор.
Дальше пошли тексты:
"Чёрные пряди безысходности подстерегали над..."
"Мрак и пустота клубились по..."
"Идут нуклеоидные моросящие дожди. Длинные мокрые пряди..."
Или:
"Агнесс инкармированно вздрогнула, увидев среди Круга Причастных ещё и Второго Координатора с Третьего уровня Карминной Мантры".
До Настиных стихов очередь не дошла. Дай Бог, это случится через Три Заседания Первого Круга Причастных. О собственной прозе Настя даже не обмолвилась, опасаясь, что это слишком обидит присутствующих, ведь её рассказ начинался вовсе не с:
"В чёрных сумерках Безнадёги метались..."
Стыдно сказать, она писала "из жизни":
"ель серебрился празднично, ты принёс мне землянику".
Каждый, кто выступал, имел обязательное предисловие, иногда длиннее самого произведения, где долго перечислялись обстоятельства, которые сперва мешали написанию, а затем — о тех, что всё же позволили с помощью нескольких присутствующих высвободиться демиургическому действию.
Настя наблюдала за двумя чрезмерно такими. Её поразила кожа, словно у человека из тёмного долговременного подвала или идеальной теплицы — восковая, необычайно прозрачная. Одного звали Арчибальд, другого — Ричмонд. Ведь эпителий их был из чрезмерно отполированной слоновой кости. Конечно, длительное пребывание в башне из бивня отразилось на фактуре человеческой поверхности.
Лишь на следующем Витке Спирали Соприкосновений Настя прозрела: совершенство кожи творцов принадлежало тончайшему макияжу, который поражает, когда его наложить на слишком юную дерму. Потом она заметила, что те, мужского пола, всё время держались за руки, многозначительно не сводя глаз с Коротко стриженной Ромейки, их публичная страсть, разоблачённость придавала им силы; какие-то скупые вспышки то ли общей страсти, то ли взаимной ревности проблескивали между этой загадочной троицей, и, а это несомненно, именно оно побуждало их к вдохновению. Которым они воспользуются не сейчас, на людях, а в другой раз, обратив нынешнюю энергию к Спонтанному Творчеству.
Было уже совсем темно, когда Настя оказалась на улице. Она ещё успела добежать до метро, нервничая, успели ли на него другие литераторы. Выйдя в родном микрорайоне, она упёрлась в вечную дилемму: обходить пустырь трассой или пойти напрямик леском. Он её всегда манил, потому что это был клочок первобытного леса, давно выкорчеванного новостройками.
"А почему бы и нет? Вон сквозь ветви светятся окна. Тут же три шага", — наконец убедила она себя и ступила в него.
Ёлочки пахли сосной. Двигаясь анахроничными новогодними ароматами, девушка убедила себя, что она в сказке, ведь прелая хвоя полновесным духом проникла в лёгкие.
Даже под одним деревом сидела, согнувшись, фигура. Сначала Насте показалось, что там никого нет, потому что силуэт пересекался огоньком далёкого окна. Однако вдруг огонёк, завидев девушку, шевельнулся и погас с сигаретой. Так выразительно, что девушке даже почудилось, будто та зашипела.
Незнакомец ступил на тропинку. Оба стояли молча, пока она не догадалась оторвать взгляд от глаз напротив; опустить и упереться зрачками в лезвие бритвы. Совершенное, ведь оно было одной фактуры с лунным сиянием.
Шагнуть назад девушка не могла. Вперёд? Глаза постепенно привыкали к темноте, так, что можно было разглядеть татуировку на шее путника. Когда Настя заполнила биополями весь лесок, татуированный, смутившись, произнёс:
— Раздевайся.
Писательница бесчисленное количество раз читала о грабежах, однако в этот миг не осознавала, что именно это и происходит. Потому что опасалась иного сюжетного поворота, имя которому — убийство.
— Мне что, просить тебя? — прохрипел, волнуясь, тот.
Лунный зайчик прыгал по Насте — бритва в татуированных пальцах напряглась. Девушка принялась расстёгивать пуговицы, мысленно прощаясь с каждой.
— Не так быстро, — был приказ.
Замедлив пальцы, Настя осмелилась глянуть влево. И кинулась бы в чащу, но поняла, что бритва окажется быстрее. Сбросив бельё, девушка предстала на тропинке, одетая лишь в лунное серебро. Незнакомец медлил, давая возможность ей даже прийти в себя, только девушка не понимала, зачем. Внешность соскочила с неё и ушла прочь.
Воцарилась глубокая тишина, тише леса.
Неожиданно нападавший не по-мужски пискнул и бросился в чащу, там ещё несколько раз оргазмически вскрикнул и затих.
Настя ещё долго не верила, пока не собрала взглядом разбросанные свои вещи, затем — руками, устало начала одеваться. Потом, согнувшись, двинулась дальше тропинкой, не слыша медовых томных ароматов хвои.
Уже дошла до конца деревьев, когда упёрлась глазами в того же самого незнакомца. Он стоял суровый и татуированный, и лунные искры отскакивали от его силуэта. Стоял до тех пор, пока ждал, чтобы она взглянула на бритву.
— Давай раздевайся, — затрепетал его шёпот. — И это, распусти косу.
Она ещё не услышала приказа, а пальцы уже сами побежали по пуговицам. Автоматически выполнив всё, только неуклюжие колготки сопротивлялись, вынудив прибегнуть к осознанным движениям.
Стояла посреди леса, и хвоя, пронизанная холодным ночным светом, тенями тянулась ей за плечами.
Тот хотел подойти, но шаги его понесли вокруг, глаза не сумели выпить лунную такую красоту; что он вдруг вскрикнув, кинулся напролом к кустам, и там, зарычав, отдался наслаждению быстрее, чем её добыл.
Настя стояла и прислушивалась к ночному небу, оно млело её звёздочками и ничего не говорило. Вздохнув, начала покорно собирать одежду. Первая мысль, которая наконец прорвалась к ней, была такой:
"А может, снова разденет? Так и идти?"
Вот они, материальные, бетонные стены крупнопанелек. Там фонари, перекатываясь лучами, поблёскивали на проводах.
Проехало далёкое такси.
Из машины вышла загадочная троица демиургов и остановилась возле ночного киоска. Где, несмотря на поздний час, было совсем недорогое разливное пиво. Пили медленно, они так же смаковали друг друга взглядом, сдерживая то счастливые улыбки, то обидную горечь. Собственные чувства удивительно переплетались с этим же по вкусу напитком, потому что, замешанный на солоде, он, солоноватый, был двойственным. И подходил для неторопливого смакования, в третий раз меняясь вкусом после губ и нёба на языке. Троица неторопливо мерялась взглядами, у кого они более многозначительные, отдавая лишнюю силу напитку. Коротко стриженная по-роме́йски резко упёрлась взглядом в ночного киоска, пока тот не очнулся от дремоты и не потупил глаза.
Настя уже обулась, двинулась к спасительным стенам. Ещё немного — и общежитие.
Когда из тени подворотни решительно отделилась знакомая кострубоватая фигура. Пересекая путь, она засверкала бритвой. Потом, дождавшись, пока её отблески попали в зрачки девушки, скомандовала:
— Так, ну, быстренько. — неожиданно шёпот его сорвался на хрип, и, чтобы сдержать, добавил: — Я сказал, я долго не люблю повторять: по-быстрому, ну?
— Я закричу, — ответила Настя.
— Хорошо, кричи, — обрадовался тот.
Настя вскрикнула, как смогла. В ту же минуту несколько окон, которые ещё светились, подумав, погасли.
— Может, ещё покричишь? — с трудом сквозь волнение усмехнулся татуированный. — Лучше не теряй время. Быстро, я сказал!
Слава Богу, потому что в третий раз она уже не смогла бы медлить. Потом она остановилась, смотрела на него.
"Если бы у меня... была татуировка, я бы не была голой", — неожиданно мелькнуло в голове и заставило вздрогнуть от этой мысли, потому что тот, держась за бритву, начал кружить вокруг неё. Вдруг, сбившись с полушага, повизгивая, кинулся в ворота, где и сладостно затих.
Она стояла и не решалась. Позже догадалась подобрать с асфальта одежду и перебирать её пальцами, словно не свою.
Коротко стриженная Ромейка первой заметила сквозь витрину киоска. Такое, что смогло бы удивить даже Второй Рим: посередине улицы шагала нагишом девушка. Держала за спиной узелок, что заставляло выпячивать вперёд грудь. Лунный свет состязался с фонарным сквозь ветви, чтобы сделать эту картину нереальной.
— "Радужно искрился лес, ты принёс мне ландыши"! — звучало.
Ромейка подтолкнула своих кавалеров. Те поперхнулись не от толчка, а от увиденного. От того, что слишком контрастировало с микрорайонным бытом — гордая походка и независимость в глазах — вот что могла противопоставить ему юная писательница.
— Да это же... — начал медленно узнавать её Арчибальд.
— Точно, — ткнул в её сторону пивом тот, которого звали ещё Ричмондом, — а на читке притворялась другой. Ну? А ты, — с трудом повернул он зрачки в противоположную сторону, к Ромейке, — а ты бы вот так — смогла?
Она не захотела тратить слова.
"Можно подумать, что ты бы смог", — был её взгляд.
Все трое сквозь пену поняли, что не способны Переступить Грань. Так и остались стоять, прилипнув к пивному киоску.
__________________
Икроножная мышца
Всё было хорошо, пока я не сел на бочку, которая стояла на колёсах. Я тогда сидел в деревне и любил Люду Мищенко; она была местная, и поэтому об этом ничего не знала — а я знал, потому что однажды увидел её впервые. Такая она, не такая, ну, вот ноги, очень такие, мышцы такие сильные, большие, словно приклеенные сверху, а идёт, наоборот, легко, словно не по земле, а. Словно не идёт, а. И личико ласковое такое, когда идёт. Не просто так, а ко всему, смотрит так, будто впервые видит, всё, кроме меня. Вот я и; потому что увидел её впервые.
И ещё она была очень умной, потому что приходила в магазин в обеденный перерыв, чтобы потом меньше стоять в очереди, ведь очереди длинные и умные, и тоже приходят в обед, чтобы меньше стоять.
Вот стоим мы, а я падаю. Потому что мы вместе, хоть между нами люди, но мы в ней одной, молча, но рядом — до сих пор помню, что она тогда покупала, каждый тот раз помню, потому что она покупала буханку хлеба, а когда её папа выпивал, то приносила бутылку, пустую такую, сдавала её в приём, и тогда покупала сто грамм леденцов. Цветных, красивее бриллиантов, я хотел быть каждым из них и представлял.
Она вот так отойдёт из очереди, улыбнётся, а потом пальчиками вот так возьмёт одну конфетку, посмотрит на солнце, а потом поднесёт к губкам.