Тарасовы пути Страница 13

Он уходил далеко от центра, к берегу Чёрной речки, и там, в Строгановском саду, садился где-нибудь под деревом и мысленно переносился в совершенно другой мир. Он представлял себя в древней солнечной Греции. Миф о прекрасном юноше Нарциссе оживал перед ним. Вот зеркальная поверхность воды, солнечные лучи создают в листве удивительное кружево света и тени; листочек упал с дерева, Нарцисс взглянул — и вдруг остановился, поражённый собственной красотой. Какое тонкое и многогранное богатство красок предстало перед глазами художника — столь непохожее на бледные тона северной петербургской природы. И он передал всё это богатство, всю эту красоту природы, наполненной радостью жизни, в своей картине, за которую получил золотую медаль.

— Такого колориста ещё не было в Академии. Какая богатая фантазия! Он гениален! — говорили старые художники, которых хоть и удивило, но и очаровало это смелое нарушение академических, классических норм живописи.

После окончания Академии Брюллов на средства «Общества поощрения художников» поехал в Италию для совершенствования своего художественного таланта. Он изучал работы старинных итальянских мастеров — Микеланджело, Леонардо да Винчи, копировал Рафаэля, оттачивал свой живой, яркий мазок. Куда больше, чем мифологические сюжеты, его привлекала жизнерадостная природа, красота человека. Он часто работал на открытом воздухе и, обладая безупречным знанием формы, композиции, пройдя строгую школу классического, прекрасного, но холодного искусства, воплощал в своих картинах подлинную жизнь, всю страсть своей фантазии.

Со смакованием смотрели зрители на его «Итальянское утро», «Итальянский полдень» и особенно на «Вирсавию». Все поражались: как можно было передать такое живое, прекрасное тело, эти перламутровые переливы? Если бы они знали, с какой упорной, кропотливой тщательностью художник накладывал прозрачные масла и лаки, едва разведённые краской, чтобы они просвечивали! Как он был недоволен собой и однажды, в порыве отчаяния, швырнул сапог в картину и порвал полотно!

Нет, он был недоволен собой и этими картинами. Ему хотелось гораздо большего — попробовать свои силы на большом полотне, в большой теме, которая бы целиком захватила его и дала бы возможность выразить не только мастерство художника, но и мысли, чувства, убеждения. Ему хотелось написать историческую картину.

Как пришла идея о Помпее? Вероятно, тогда, во время путешествия, о котором он с братом Александром писал родителям:

«Проехав Портичи, Резину, Торре-дель-Греко, Торре-Аннунциата, наконец мы увидели какое-то широкое возвышение, покрытое недавно посаженной рощицей, и нам сказали, что это — Помпеи.

Мы приближались, и перед нами открылась раскопанная часть этого несчастного города. Мы сошли. У входа сидели сторожа-проводники. Один из них предложил нам свои услуги и сказал, что здесь был малый форум — место, где собирался народ для торговли и других общественных дел. Тогда я забыл о вас, и вид этих развалин заставил меня перенестись во времена, когда эти стены ещё были обитаемы, когда этот форум, на котором мы стояли одни, и где тишину нарушала лишь ящерица, был полон людей, которые, возможно, заботились, как бы ещё что-то прикупить.

Люди совсем не думали об опасности, которая им грозила, которая лишила их всего богатства и, для многих, самого дорогого — друзей, родных, а некоторых и жизни. Нельзя пройти мимо этих руин, не ощутив в себе какого-то совершенно нового чувства, которое заставляет забыть всё, кроме ужаса, случившегося с этим городом. Пробежав по пустым улицам, я вступил на главный форум, окружённый с двух сторон колоннами, увидел справа храм Юпитера, слева трибунал, напротив — базилику, у неё храм Венеры, напротив — Пантеон. Представьте себе это — и вы поймёте то чувство, которое овладело мной при этом зрелище.

Верхние части зданий все обрушены, а нижние, с вещами, которые пощадило тление, — полностью сохранены. Жертвенники, стоящие уже 1800 лет, нетронуты. Возможно, жрец, протянув ладони, распростёршийся перед жертвенником Зевса, и сам Зевс были повержены в один миг молнией Везувия.

И после столь страшной революции стихий в этом городе царит повсюду покой и тишина. Пусть сюда приходят размышлять о тщетности».

Это путешествие, этот город, погибший под извержением Везувия, глубоко поразили художника.

Он разыскал воспоминания Плиния Младшего о гибели Помпеи.

Читая письмо Плиния знаменитому римскому историку Тациту, Карл Брюллов словно видел перед собой, как над вулканом Везувием, который давно считался потухшим и потому вокруг него выросли города, сады, селения, вдруг в августовский полдень поднялось гигантское облако.

Ночью началось такое землетрясение, что казалось — всё не просто колышется, а переворачивается. Утро было необычным. Солнце словно не вставало, стоял густой полумрак. Здания качались и рушились, с неба сыпались камни.

Плиний с матерью побежали из города, и тут начал падать пепел. Слышались женские стоны, детский плач, крики мужчин. Полил горячий ливень с пеплом, который заливал город, застывал и накрывал собой всё живое, все улицы и дома.

…В годы, когда Карл Брюллов вместе с братом, архитектором Александром, прибыл в Италию, начались раскопки Помпеи. О городе, похороненном под лавой Везувия много веков назад, говорили повсюду.

В Италии тогда пользовалась большой популярностью опера Пуччини «Последний день Помпеи». Всё это ещё больше вдохновляло художника Брюллова. Он решил написать большую картину на эту тему.

Прошло десять лет его жизни в Италии, и кто-то уже с завистью спрашивал: «Ну как там наш великий мастер на мелкие дела?»

Вдруг слух дошёл и до Петербурга: Брюллов начал писать большую картину!

С каким рвением и какой нечеловеческой настойчивостью он трудился! Художник будто был одержим. Недаром он и раньше говорил: «Я живу, когда я пишу!» Брюллов работал до изнеможения и не мог оторваться от полотна — иногда он падал без сил, и товарищи выносили его на руках из мастерской. Но это была высшая радость в жизни — радость вдохновения, творчества.

С поразительной изобретательностью он подбирал для каждой фигуры новое положение и позу, чтобы передать всю гамму переживаний — отчаяния, нежности, волнения, тревоги, мольбы, ярости. Он был романтиком и, унаследовав от классической школы блестящую технику рисунка, сумел передать красоту глубочайших человеческих чувств.

Это была историческая картина, но вовсе не похожая на абстрактные произведения этого жанра! Недаром он сам ездил на раскопки Помпеи, изучал исторические и археологические памятники. Он, русский художник, первым в мировом искусстве изобразил подлинную реальную картину исторического события и тем самым поднял живопись на новую высоту.

Эта картина была не только личным делом Карла Павловича Брюллова и не только его личным успехом. Это был успех русского художника, русского искусства. О картине говорили в Милане, Риме, Париже. О ней сказал Вальтер Скотт: «Это целая эпопея».

Она была написана о древнем событии, но так, что вызывала мысли не только о гибели античного мира, но и о неизбежных переворотах в истории человечества, об образе дикой, безумной силы, губящей людей. Во Франции её воспринимали по-своему. Она была близка своей идеей передовым людям России, которые чувствовали гнёт чёрной, тяжёлой реакции николаевской эпохи — безумной силы, уничтожающей всё лучшее.

Брюллов прекрасно понимал, что происходит в России, в Петербурге. Он уже тосковал по родине, но всё

откладывал возвращение. Картину отправили в Петербург, а сам он поехал сначала в Грецию, затем в Турцию — в Константинополь.

Возвращение Брюллова на родину из Италии, где он прожил несколько лет, стало своеобразным триумфальным шествием.

Рассказывают, что на какой-то границе в Италии проверяли паспорта у пассажиров дилижанса.

Один из них, мужчина с пышной кучерявой шевелюрой, никак не мог найти паспорт. Он выворачивал все карманы, выглядел комично и растерянно; ясно было, что он забыл, куда его положил.

— Как ваша фамилия? — спросил офицер.

— Карл Брюллов! — ответил тот.

— Карл Брюллов! Автор «Последнего дня Помпеи»! Пожалуйста, пожалуйста, не беспокойтесь. Ваше имя известно всей Италии, и для вас открыты все границы.

На пути — в Одессе, в Москве — ему устраивали банкеты, обеды, пели стансы, сочинённые в его честь. А сейчас его ждали самые образованные, самые известные в искусстве люди не только Санкт-Петербурга, но и всей России.

Аполлон Мокрицкий, молодой ученик Академии, так восторженно рассказывавший о своей первой встрече с Брюлловым, задержался в вестибюле и теперь спешил присоединиться к товарищам. Но, находясь в приподнятом, взволнованном состоянии, он перепутал, где им велено собраться — в круглом зале или в античной галерее. Он поспешил в круглый зал, но, тихонько отворив парадные двери и оказавшись внутри, юноша покраснел до ушей.

Аполлон, конечно, ошибся. Он оказался вовсе не там, где ему следовало, и хотел также тихо уйти, как вошёл, но был вынужден стать за колонну, потому что все головы уважаемых гостей повернулись к двери. В двери, в сопровождении президента Академии, входил сам Брюллов.

«Только бы никто не заметил! — промелькнуло в голове Аполлона. — Как же я счастлив! Увидеть такое великое событие своими глазами!»

Он даже задержал дыхание, будто кто-то мог его услышать. Но никто и не смотрел в его сторону. Все взгляды были устремлены на невысокую, но стройную и крепкую фигуру Карла Брюллова. И странное дело — глядя на его голову, действительно напоминавшую головы античных богов вдохновенным лбом, правильным ртом и откинутыми назад кудрями, глядя в его глаза с большими зрачками и изогнутыми веками, все забывали о его невысоком росте — он казался величественным и мужественным.

— Вот он, наш Великий Карл! — произнёс Жуковский.

Немного взволнованно, но с искренностью, представляя дорогого гостя и приветствуя Брюллова, первым выступил конференц-секретарь Григорович.

— Василий Иванович приветствует, — прошептал себе под нос Аполлон, как будто этим он приказывал своей памяти ничего не забыть из этого знаменательного события. Василий Иванович был его земляком, из Украины.

Но когда к Брюллову начали подходить все — обнимать, жать руку, Аполлон решил, что сейчас самое время ускользнуть, чтобы не попасть в неловкое положение.

А в античной галерее, выстроившись ровными рядами, стояли воспитанники Академии.