Тарас Бульба Страница 8

А теперь, ну-ка, за дело, хлопцы, и принимайтесь толково, не спеша.

Так сказал кошевой, и как только он замолк, все казаки тут же взялись за работу. Вся Сечь отрезвела, и нигде нельзя было найти ни одного пьяного — будто и не водилось их между казаками... Кто надевал ободи на колёса и менял оси в возах, кто складывал в повозки мешки с провизией, а в другие — оружие, кто гнал коней и волов. Со всех сторон раздавался топот коней, пробные выстрелы из мушкетов, звон сабель, мычание волов, скрип повозок, гул и пронзительные окрики погонщиков. И вскоре далеко-далеко растянулся казацкий табор по всему полю. Долго пришлось бы бежать тому, кто захотел бы пробежать его от начала до конца. В небольшой деревянной церквушке священник служил молебен и кропил всех святой водой; все целовали крест.

Когда табор, наконец, двинулся и потянулся из Сечи, все запорожцы обернулись назад.

— Прощай, наша мать! — сказали все почти в один голос. — Да хранит тебя Господь от всякой беды!

Проезжая пригород, Тарас Бульба увидел, что жидок его, Янкель, уже поставил какую-никакую лавочку с навесом и продавал кремень, фитили, порох и всякое военное снаряжение, нужное в дороге, даже хлеб и калачи.

«Вот чертов жид!» — подумал про себя Тарас и, подъехав к нему верхом, сказал:

— Дурак, чего ты тут сидишь? Очень хочется, чтобы тебя подстрелили, как воробья?

Янкель вместо ответа подошёл к нему ближе и, сложив руки так, будто собирался поведать великую тайну, сказал:

— Пусть пан только молчит и никому ничего не говорит: между казацкими возами есть и мой один, я везу всякие нужные припасы для казаков и в дороге буду доставлять всякую еду по такой дешёвой цене, по какой ещё ни один жид не продавал, ей-богу, так; вот ей-богу, так!

Пожал плечами Тарас Бульба, удивляясь ловкой жидовской натуре, и отъехал к табору.

V

Вскоре весь юго-запад Польши окрасился в краски страха. Везде пронеслась весть: «Запорожцы!.. Появились запорожцы!..» Всё, что могло спастись, спасалось. Всё снималось с места и разбегалось, как бывало в те беззаботные, безпечные времена, когда не строили ни крепостей, ни замков, а просто кое-как лепили себе соломенную хату на час, потому что каждый думал: зачем тратить силы и деньги на дом, если не сегодня — так завтра набежит татарин и сожжёт всё до основания. Всё пришло в смятение: кто менял волов и плуг на коня и ружьё и шёл в полк, кто прятался, гоня стадо и прихватывая всё, что только мог. Попадались, правда, и такие, кто с оружием в руках встречал неожиданных гостей, но больше было тех, кто уносился прочь заранее. Все знали, что не просто иметь дело с буйным, закалённым в вечных сражениях народом, известным под именем Запорожского Войска, которое в кажущемся произволе сохраняло продуманный порядок на время битвы. Конные шли, не перегружая и не изнуряя лошадей, пешие спокойно шли за повозками, и весь табор двигался только ночью, а днём останавливался на отдых, выбирая для этого пустыри, незаселённые места или леса, которых тогда ещё было вдоволь. Засланные вперёд пластуны и разведчики узнавали всё, что где и как. И часто там, где запорожцев меньше всего ожидали, они вдруг появлялись — и всё тогда прощалось с жизнью. Пожар охватывал деревни; скот и кони, которых не гнали за войском, — всё уничтожалось на месте. Щедрой рукой мстили казаки за давние обиды...

Настоятель одного монастыря, услышав о близком их приближении, прислал от себя двух монахов сказать, что они ведут себя не так, как следует, что между запорожцами и короной есть мир, что они нарушают свою присягу королю и вместе с тем — всякое народное право.

— Передай епископу от меня и от всех запорожцев, — ответил кошевой, — пусть не боится ничего: это казаки только прикуривают и разжигают свои люльки.

И вскоре величественное аббатство охватило разрушительное пламя, и огромные готические окна его мрачно глядели сквозь растрепанные волны огня. Толпы беглецов — монахов, жидов, женщин — вдруг заполонили те города, где была хоть какая-нибудь надежда на военный гарнизон или городское ополчение. Запоздалая помощь, которую изредка присылало польское правительство, состояла из небольших полков, которые либо не могли найти казаков, либо пугались и поворачивали назад при первом же столкновении, да и мчались прочь на своих резвых конях. Случалось, что многие польские военные начальники, привыкшие к победам в прежних битвах, решались, объединив силы, сойтись с запорожцами лицом к лицу. И вот тут-то более всего испытывали себя молодые казаки, которые стороной обходили грабёж и безоружного врага, а горели желанием проявить свой боевой талант перед старыми воинами и сразиться один на один с ловким и хвастливым ляхом, что красовался на пышном коне в опанчо с развевавшимися на ветру обшлагами. Забавная была наука. Много уже они добыли себе конского снаряжения, дорогих сабель и мушкетов. За один месяц повзрослели и совершенно переменились только что оперившиеся птенцы, ставшие мужами. Черты их лиц, в которых до сих пор чувствовалась юношеская мягкость, теперь стали грозными и мужественными. А старику Тарасу было отрадно видеть, что оба его сына были в передовых рядах. Остапу, казалось, была на роду написана воинская стезя и тяжёлое ремесло военачальника. Ни разу он не растерялся и не оплошал ни при каких обстоятельствах, с холодной, почти неестественной для двадцатидвухлетнего юноши, хладнокровностью мгновенно определял всю возможную опасность, оценивал обстановку и тут же находил способ, как её обойти, но так, чтобы затем вернее победить. Уже теперь было видно, что каждое его движение, полное уверенности, выдавало дар будущего полководца. Сила веяла от его стати, а рыцарское рвение приобрело уже львиную окраску.

— О, будет из него со временем добрый полковник! — радовался старый Тарас. — Ей-богу, будет добрый полковник, да такой, что и отца за пояс заткнёт!

Андрий весь утонул в чарующей музыке сабель и пуль. Он не знал, что значит рассуждать, взвешивать или заранее прикидывать свои и чужие силы. Безумная истома и райская отрада наполняли его в бою. Какой-то праздничный пир виделся ему в ту пору, когда мужу горячит голову, в глазах всё сверкает и сливается, летят головы, грохотом валятся наземь кони, а он, как пьяный, мчится сквозь свист пуль и блеск сабель, нанося удары всем и не чувствуя ран, нанесённых ему. И не раз дивился старый Тарас, видя, как Андрий, ведомый одним только пьянящим восторгом, бросался туда, куда никогда не сунулся бы разумный и рассудительный, и одним своим бешеным натиском творил такие чудеса, что диву давались и бывалые казаки. Удивлялся и сам старый Тарас, приговаривая:

— И этот добрый — чтоб его враг не взял! — воин! Не Остап, а всё ж добрый, тоже добрый воин!

Войско решило идти прямо на город Дубно, где, как говорили, было много сокровищ и зажиточных жителей. Через полтора дня поход закончился, и запорожцы появились под городом. Горожане постановили обороняться до последней возможности и предпочли умереть на площадях и улицах перед своими порогами, нежели пустить врага в дом. Высокий земляной вал окружал город; где вал был ниже — там выступали каменные стены, или здание, обращённое в батарею, или даже дубовый частокол. Гарнизон был довольно силён и чувствовал важность своей миссии. Запорожцы с неистовой яростью бросились на вал, но оттуда их встретили доброй картечью. Горожане и простолюдины, видимо, тоже не сидели, сложа руки, а толпились на городском валу. В их глазах светилось отчаянное сопротивление; даже женщины решились взяться за дело, и на головы запорожцам полетели камни, бочки, горячая смола, а напоследок и мешки с песком, что слепили глаза. Запорожцы не любили иметь дела с крепостями, осада — была не их дело. Кошевой велел отступить и сказал:

— Ничего, панове-братья, мы отступим. Да пусть я буду паршивый татарин, а не христианин, если выпущу хоть одну живую душу из города. Пусть, коли так, передохнут все, как псы, с голоду!

Войско отступило, окружило город и от нечего делать стало опустошать окрестности, выжигая близлежащие деревни, скирды несобранного хлеба, и выпасая свои табуны на нежатых полях, где, как назло, волновался полный колос, обещавший богатый урожай — щедрую награду всем хлеборобам. Горожане с ужасом смотрели, как уничтожают средства их существования.

А тем временем запорожцы, опоясав весь город в два ряда своими возами и обжившись куренями, как и в Сечи, курили свои люльки, менялись добытым оружием, играли в «длинные лозы», в «чёт-нечёт» и «лишку», и с убийственным равнодушием поглядывали на город. На ночь разводили костры. Кашовары варили в каждом курене кулеш в здоровенных медных котлах. Возле костров, горевших всю ночь, стояла бессонная стража. Но вскоре запорожцам надоело безделье, надоела такая долгая трезвость, к тому же без всякого дела. Кошевой даже приказал удвоить паёк водки, что иногда случалось в войске, если не ожидалось трудных действий и переходов. Молодым, особенно сыновьям Тараса Бульбы, не по нраву была такая жизнь. Андрий заметно тосковал.

— Глупая голова, — говорил ему Тарас, — терпи, казак, атаманом станешь! Не тот добрый воин, кто духом не пал в бою, а тот, кто и без дела не заскучает, кто всё вынесет и, что бы ни было, своего добьётся.

Но не сойтись запальному юнцу со стариком. У каждого свой нрав, по-разному глядят они на одно и то же.

А тем временем подоспел и Тарасов полк, приведённый Товкачом; с ним прибыли ещё два есаула, писарь и прочая военная старшина; всего же казаков набралось свыше четырёх тысяч. Было среди них немало охотников-добровольцев, что поднялись по своей воле, без всякого призыва, едва только услыхали, в чём дело. Есаулы привезли Тарасовым сыновьям благословение от старенькой матери и каждому по кипарисовому образку из Межигорского Спаса. Надели на себя святые образки оба брата и невольно задумались, вспомнив свою бедную матушку. Что же сулит и возвещает им это благословение? Благословение на победу над врагом и пышное возвращение в отчизну с добычей и славой, на вечные думы кобзарям? Или, может быть?..