Тарас Бульба Страница 6

— Ты ведь человек неглупый, не зря тебя за кошевого выбрали — растолкуй же мне, зачем мы живём?

Кошевой ничего не ответил. Это был упрямый казак. Он немного помолчал, а потом сказал:

— Всё равно войны не будет.

— Значит, говоришь, не будет? — переспросил Тарас.

— Нет, не будет.

— Значит, и думать об этом не стоит?

— И думать забудь.

«Ну, погоди же, чёртова башка, — сказал про себя Бульба, — я тебе ещё напомню!» И тут же решил отомстить кошевому.

Сговорившись с парой-тройкой товарищей, устроил им попойку, и подгулявшие казаки, человек несколько, направились прямо на майдан, где стояли привязанные к столбу литавры, в которые били, собирая казачество на раду. Не найдя палочек, что обычно были у довбыша, они схватили поленья и начали колотить в литавры. На этот шум первым прибежал довбыш — высокий казак с одним только глазом, да и тот был заспанный.

— Кто смеет бить в литавры? — закричал он.

— Молчи! Бери свои палочки и стучи, когда тебе говорят, — ответила подгулявшая старшина.

Довбыш тотчас же вытащил из кармана палочки, которые прихватил с собой, хорошо зная, чем такие случаи обычно заканчиваются. Литавры загремели — и вскоре на сечевой майдан, как шмели, стали стекаться чёрные тучи запорожцев. Все встали в круг, и после третьего удара литавр появилась, наконец, и старшина с клейнодами: кошевой с патерицей в руке — знаком своей власти, судья с военной печатью, писарь с каламарем и осавула с пірначем. Кошевой и старшина сняли шапки и поклонились казакам, что стояли гордо, уперев руки в бока.

— Что случилось, панове товариство? Чего желаете? — спросил кошевой.

Ругательства и крики не дали ему говорить.

— Клади патерицу, чёртов сын! Сейчас же клади патерицу! Не хотим тебя больше! — кричали из толпы казаки.

Некоторые трезвые курени начали было заступаться за кошевого, но другие — и пьяные, и трезвые — сцепились в кулачной. Гвалт поднялся со всех сторон.

Кошевой хотел было что-то сказать, но, зная, что разъярённая толпа может прибить его до смерти, как это уже бывало, низко поклонился, положил патерицу и скрылся в народе.

— Так что, и нам, панове, складывать клейноды? — спросили судья, писарь и осавула, готовые немедленно положить каламар, печать и пірнач.

— Нет, вы оставайтесь! — закричали из толпы. — Нам только кошевого надо было прогнать — он баба, а нам казак нужен!

— Кого же теперь вы хотите в кошевые? — спросила старшина.

— Кукубенка! — кричали одни.

— Не хотим Кукубенка! — кричали другие. — Рано ему, ещё молоко на губах не обсохло!

— Пусть Шило будет кошевым! — выкрикивали третьи. — Шило в кошевые!

— Тебе бы шило в спину! — ругались другие. — Какой он казак, если прокрался, сукин сын, как татарин!.. К чёрту его, пьяницу!

— Бородатого, Бородатого выбирай в кошевые!

— Не хотим Бородатого! К чёртовой матери его!

— Кричите Кирдюгу! — шепнул кому-то Тарас Бульба.

— Кирдюгу! Кирдюгу! — закричала толпа. — Бородатого! Бородатого! Кирдюгу! Кирдюгу! Шило! Прочь Шило! Кирдюгу!...

Все, чьи имена выкрикивались, сразу выходили из толпы, чтобы никто не подумал, будто они сами подбивают казаков выбирать их.

— Кирдюгу! Кирдюгу! — звучало всё громче.

— Бородатого!

В конце концов дошло до кулаков, и Кирдюга победил.

— Кто пойдёт за Кирдюгой? — раздалось со всех сторон. Человек десять казаков вышли из толпы; некоторые еле держались на ногах — так уже успели налиться, — и направились к Кирдюге, чтобы сообщить ему волю громады.

Кирдюга, хоть и стар, но был разумный казак, давно уже сидел у себя в курене и делал вид, будто не замечает происходящего.

— Что нужно, панове? — спросил он.

— Иди, тебя выбрали кошевым!..

— Смилуйтесь, панове! — сказал Кирдюга. — Чем заслужил я такую честь? Какой из меня кошевой! Да у меня ума не хватит! Разве уж совсем никого лучшего не нашлось в войске?

— Иди, коли велят! — кричали запорожцы. Двое из них схватили его под руки, и хоть он упирался, его всё же приволокли на майдан, подбадривая пинками и увещеваниями:

— Не упирайся, пёсова вера! Иди, принимай честь, коли дают!

Так привели Кирдюгу в казачий круг.

— Ну что, панове товариство? — спросили те, кто его привёл. — Согласны вы, чтобы этот казак был нашим кошевым?

— Согласны! Все согласны! — зашумела толпа, так что громом отозвалось всё поле.

Тогда один из старшин взял патерицу и поднёс её новоизбранному кошевому. Кирдюга, как положено, тут же отказался. Ему поднесли второй раз. Кирдюга снова отказался. Лишь на третий раз взял патерицу. По майдану пронёсся радостный гул, и снова поле загремело от казачьего клича. Тогда из толпы выступили четверо старших, седовусых и седочубых казаков (очень старых на Сечи почти не было — редко кто умирал своей смертью), и, взяв по горсти земли, размякшей после дождя, положили её ему на голову. Мокрая земля потекла ему по усам, по щекам и измазала всё лицо. Но Кирдюга стоял неподвижно и только благодарил казаков за великую честь.

Так завершились громкие выборы кошевого. Неизвестно, радовались ли им все так, как Бульба: этим он отомстил старому кошевому, а кроме того, Кирдюга был его давний товарищ, с которым он делил походы по суше и по морю, все беды и тяготы ратной жизни. Толпа разошлась праздновать выборы и «поливать» палку новому кошевому — и началось такое веселье, какого ни Остап, ни Андрей ещё не видели. Все шинки были разгромлены; мёд, водку и пиво забирали просто так, без денег; шинкари радовались, что хотя бы живы остались. Вся ночь прошла в громе и песнях, что прославляли подвиги, и месяц, глядя на землю, долго ещё видел толпы музыкантов с бандурами, домрами и торбанами, а также церковных певчих, которых держали на Сечи для пения в церкви и восхваления казачьей доблести. Наконец, хмель и усталость начали склонять буйные головы, и видно было, как то там, то сям валился казак. Один, обняв товарища, со слезами скатывался рядом с ним. Тут кучкой улеглась целая шайка; там ещё один устраивался поудобнее и засыпал прямо на брёвнышке. Последний, самый стойкий, ещё пытался что-то бормотать, но, наконец, и его скосил неодолимый хмель — и Сечь уснула вся.

IV

А на следующий день Тарас Бульба уже советовался с новым кошевым, как бы подвигнуть запорожцев на какое-нибудь дело. Кошевой был умный и хитрый казак, он знал запорожцев вдоль и поперёк, и сначала сказал:

— Клятву нарушать нельзя, никак нельзя. — А потом, помолчав, добавил:

— Хотя, может, и можно: клятву мы не нарушим, а там, глядишь, и выйдет что. Лишь бы только казаки собрались на раду, да чтоб не от меня мысль пошла, а по своей охоте — тебя не учить, как это делается. А мы со старшиной сейчас появимся на майдане, будто ничего и не знаем.

Не прошло и часа после этого разговора, как снова загремели литавры. Облако казачьих шапок мгновенно покрыло майдан, и поднялся гомон:

— Кто? Что? Зачем? Из-за чего шум?

Никто ничего не знал. Наконец то там, то тут зазвучали жалобы:

— Вот пропадает казачья сила: нет войны!.. Вон старшина вся прохлаждается, аж глаза салом затянуло! Нет, видно, правды на свете!

Другие сначала слушали, а потом и сами стали роптать:

— А ведь и правда — нет правды на свете!

Старшина делала вид, будто удивлена. Наконец, кошевой вышел вперёд и сказал:

— Разрешите, панове запорожцы, слово молвить!

— Говори!

— Так вот скажу, панове добродеи: много наших запорожцев задолжали жидам-шинкарям, а то и своим братьям столько, что уж и собака не поверит. А ещё — юнаков у нас много, что и в глаза не видели, что такое война. А вы ведь сами знаете, панове, что юноше без войны жить нельзя. Какой же он, к лешему, запорожец, если ни разу бусурмана не бил?

«Хорошо говорит», — подумал Тарас.

— Не подумайте, панове, что я это всё к тому, чтоб с турками клятву нарушить, сохрани Боже! Я так, просто рассуждаю. Да и храм у нас — грех сказать, во что обратился: сколько лет Сечь стоит, а у церкви даже икон не в чём одеть. Хоть бы кто серебряную ризу пожертвовал! Да где там — всё, что было ценного, пропили ещё при жизни. Так вот, я не про то, чтоб начать войну с бусурманами — мы же дали султану слово, а нарушить клятву — великий грех…

— Что он там путает? — пробормотал Бульба.

— Так вот, панове: войну начинать нельзя — честь не велит. А потому я, по своему глупому разумению, думаю так: пусть юнаки сами на байдаках отправятся, да немного потревожат берега Натолии. Что скажете, панове?

— Веди, веди всех! — раздалось со всех сторон. — За веру головы сложим!

Кошевой испугался — он вовсе не собирался поднимать всё Запорожье: ему казалось, нарушить мир будет несправедливо.

— Разрешите, панове, ещё слово сказать!..

— Довольно! — закричали запорожцы. — Лучше и не скажешь!

— Ну, коли так — так тому и быть. Воля ваша для меня закон. Недаром же в Писании сказано, что глас народа — глас Божий. Умнее народной воли никто ничего не придумает. Только вот что, панове: вы же знаете, султан не простит нам удовольствия, которым порадуются наши молодцы. А мы пока будем тут настороже: силы свежие у нас есть — и никого не испугаемся. А вот если все пойдём — тогда и татарва может налететь: они, собачья турецкая порода, в глаза не глядят, в дом не войдут, а сзади за ногу цапнут — и так цапнут!.. Да и сказать по правде — у нас и байдаков, и чаек в запасе нету, и пороха не натёрто вдоволь, чтобы всем вместе идти.