464, on. 1, Kt 1184, л. 1)
[II. ALLEGRO GIOCOSO. GRAVE. RISOLUTO]
...Три месяца пробежало,
словно корабли веселые в море —
всеми цветами расцветшие,
добрым кладом переполненные.
Три месяца пустынь Китаевская и в ней Сковорода
как будто плыли —
между садами розовыми,
среди <колодезного> <опушки колодезной> колодезного
опушки,
на поле полном, где волна волну льет и останавливаться не хочет.
Утром,
еще только небо начнет наливаться
и ветер зеленый отчалит вдаль,—
уже Сковорода
встает с рассветной молитвы
и в сад идет.
Там птицы утро осыпают,
клюют, клюют — не доклюются,
и сладко поют, сон рассказывают.
А солнце <уже> повсюду во все концы,
словно над главой Моисея,
послало сияющие рога,
и звонит, и гудит,
и светом землю наполняет
щедро, обильно.
Сковорода
на землю упадет,
целует цветы <и> травы гладит,
росой глаза, словно слепые, протирает —
О Господи, как Ты всего меня наполнил
щедро, обильно!
Пошли же душе моей покой,
1 мир, и согласие, и любовь.
Я большего ничего не желаю,
О Всеблаженный!
1 Всеблаженный тут же где-то услышит,
и Сковороде
такой мир в сердце войдет,
что он от радости и бегает, и плачет,
и каждое дерево приветствует,
бабочке и букашке благодарит —
за всё, за всё!
Тем временем звон <круглый> из-за тополей
позовет пустынь на обедню,
и Бога грозного устав
идут вычитывать монахи мрачные —
один за другим,
вдоль ограды,
молча...
И остановится Сковорода
1 Напротив этой строки карандашом приписано:
"гул барского завода".— Ред.
(не может не остановиться!) —
он видит, как они уже прямо перед самым храмом
оглядываются и между собой жестоко осуждают,
что гость отца Иустина
в храм не входит.
И горько станет на душе,
вместо гармонии пойдут вздохи,
и <думы тяжкие> тяжкие думы погонят
в поле, на край света...
Поле, поле!
какое оно круглое!
какое оно простое и совершенное —
поле!
За кругом круг течет,
за горой гора убегает <—поле!>.
Вот здесь,
здесь настоящий ключ к душе —
<познай> познай самого себя.
1 Колос согнулся и смотрит в землю —
<познай> познай самого себя.
<Стелется Днепр в тень,> Днепр в тень послался, а полон
переливов —
познай самого себя.
2 Небо в тысячи зеркал перехмарилось —
<познай> познай самого себя.
<Величественные просторы за Днепром—>
Одно и то же старого городища уныние —
познай самого себя
И над гречихой жужжание пчёл
<в жужжании пчёл,
гудке жужжания <на> барском заводе>
<как> <а под лесом отары,—>
а еще отары над лесом —
и Киева далекого торжественность нагорная
всё, всё в природе говорит:
<познай> познай самого себя <, познай>.
И снова наполняется миром
Напротив этого места приписано карандашом:
"<Се есть> Се же есть:
тленное, текучее и бесконечное
<се же есть>, словно фигурный треугол <Пифагора>,
в котором и три, и два, и один <одно и то же>
одно и то же".— Ред.
душа Сковороды,
и, тихую флейту из-за пояса достав,
он начинал славить мир,
Того, Кто в мир его послал
и <познавать> познавать самого себя научил.
И тихая флейта, как мотылек,
летит к лесу, на жита,
прозрачно над Днепром трепещет,
ко всем просторам признается
и возвращается назад, словно голубка,
с маслиной в клюве:
мир, мир душе твоей,— сказал Всевышний,
мир.
И слушает Сковорода этот ответ,
новую песню <зачинает> начинает —
глаза закрыты,
качаясь в ритм.
Благодарение Богу за всё,
прежде всего:
за то, что нужное сделал нетрудным,
а трудное ненужным.
На всех путях жизни
соединяй свою шаткую волю
с волей Творца.
Благодарение Богу за всё.
Играет, играет Сковорода,
а день уже хмурится назад
и как-то клонится, как колос,
к земле.
Идет отара от воды,
и девушка-пастушка послушать остановилась!
Почувствовал Сковорода невинный взгляд,
глаза открыл.
Напротив на полях приписано карандашом:
"Монах,— подумала,— <не> а не монах!
безусый, безбородый
<словно остриженный>
дудочка не простая",— Ред.
— Мария!., ты?..
— Э нет, <меня> зовут Маринкой.
А откуда вы меня знаете?
— Мария, Маринка...— без счета повторял,
и брал её за руку, и смотрел,
долго-долго.
Такие же глаза были
у его ученицы, у Марии,
когда у знакомого он жил на пасеке.
Уже столько лет прошло,
а он забыть не может
ее ласки, и красоту,
и полновозрастный голос...1
— Мария, Маринка...— без счета повторял.
Маринка села.
Юбочкой закрыла ноги,
в ладони всю головку взяла,
говорит.
— Чьи овцы пасу —
Разве это не всё равно чьи <?>
Когда-то я думала, что можно жить, работая,
чтобы земля родила.
Теперь — нет.
Ведь отец и мать горбы нажили —
а всё <лишь> барину, <чтоб ему...> чтоб ему
не дышать!
<...Ещё> сильней головку спрятала,
чтоб слез не видно.
А слёзы, слёзы как слова!
— Однажды
пошла я раз во двор барский.
А барин на ночь велел мне остаться,
грозил ножом и мучил,—
да не далась я,
убежала.
А <ваши> эти монахи —
о господи, пройти и в церковь не дадут.
Да что и говорить...
Помолчала Маринка,
и день затих.
То тучи всё хмурились,
а то в одну тучу сошлись
и оттуда
1 Напротив приписано карандашом и вычеркнуто: "такие же глаза и у друга
его Ковалинского".— Ред.
целились в блеск расколотого неба,
<смеясь... ворча...>
<сверкая в Днепре> <отразившись в Днепре>
в Днепре отразившись.
В кучу овцы сбились
<и> словно от холода
ягнёнок на руки полез.
— А вам, наверное, весело живется, что вы всё играете?
Я видела и вчера вас...
А брат мой в повстанцах — да и сразу спохватилась.
Взяла ягнёнка и понесла.
А ветер ей заходил сбоку,
и рвал юбку и платок,
пока с овцами в овраге она не скрылась.
А ветер всё заходил сбоку.
<Сковорода>
Сковорода — на быстрые ноги встал,
хотел её догнать,
<хотел> обнять, утешить,
<успокоить,> вытереть слёзы недетские,
но тут <мимо него>
мимо него 1
Мимо него <блестящая>
карета,
закрывшись пылью, на Киев укатила
<на Киев>
и долго барин <из> из окна смотрел,
какой то <там монах> юродивый
<словно догоняет> глазами догоняет его, а может и
словами.
Протянет руки к Днепру
и снова дрожащие отведет,
как будто воздух тихо принимает.
Слёзы гнева, счастья,
бури сердца великого
говорить не дают.
"Наверно весело живется..."
Никогда молния так не била <в дерево>, не жгла,
как <эти слова> душу его
<в душу его> <эти> эти слова.
В самом деле.
1 На обороте листа под звездочкой приписаны следующие 14 строк
(до "Наверно, весело живется...").— Ред.
Зачем пришел он в эту пустынь?
Разве не затем, чтобы пожить,
чтобы мир найти <и> и покой,
и бога счастливого <в себе почувствовать> в себе почувствовать,
в <природе> натуре,
бога, которого и Сократу не удалось увидеть,
гармонию души? —
А бог один,
и может быть именно там,
где ту гармонию разбито.
И как я смел подумать,
что уже сделал что-то для людей,
когда невинные проливают слезы кругом, кругом,
а я от них бегу!
<Противны мне приятели, у которых я жил>
Были ли друзья <же> друзьями мои друзья, у которых я жил,
<Мерзка мне> была ли истинной моя проповедь,
которую я возвышал.
<Ведь шляхта то была,> Шляхту, шляхту видел я, а не народ!
<Ведь просвещал дворянство> Дворянство просвещал, а не голытьбу!
В ней,
лишь в этой последней,
я мир себе найду
и борьбу вместо покоя.
Ибо мир не просто правда,
мир есть справедливость,
за всех угнетённых поднятый меч.
<Слышишь, Днепр,
за всех!>
Менялась его душа,
как и природа.
Надвигался ветер с вихрями <ветер>.
Пошёл, хоть не хотел с поля уходить <с поля>
<—ветер с вихрями—>
<песок> закрутился песок
<—развеялся—>
и с вихрями ветер
<ветер>
и на одной ноге песок за оврагом закрутился.
<—и с вихрями ветер—>
И думал дорогою:
шляхту видел я...
И думал дорогою:
гармония неизъяснимая
<во всём мире>
налился вселенная полноты <и сам себя>
<но почему же и>
и созерцает <сам себя> сам себя.
Но и <в нём> его <какая-то линия> <какая-то воля>
<чья-то линия> <словно> на два пересекает линия:
на мир вверху и мир внизу
и другой всегда рабство.
Были ли друзья моими друзья [?]
И на одной ноге песок за оврагом закрутился,
и впервые усомнился Сковорода,
и впервые <другими глазами взглянул> глазами другими взглянул
на небо, на землю, на себя.
Туча ещё <дальше> шире сизые края свои закатила
и оттуда так же казалось
целилась в звон расколотого неба,
<отблеснув>
потрескивая в Днепре...
Но за этим <после тихогрозного молчания>
такой орган гремел и звучал простором-хором над хором —
аж земля под ним гудела, трепеща...
Смотрел Сковорода и думал:
а это же есть уже другой <треугол> треугол:
земля, огонь, вода.
Земля, что правды жаждет, права,
огонь, тот гнев, что сам рождается
из земли в духоте, в жаре, в тумане.
Также вода, <что как> душа человека,
<что всё отражает не только радостью>
<А всё же другой треугол>
Проходил кладбищем.
...говорит.
Уже дождь стеной ровной подходил
<и раздавались молнии> и молнии гонялись
за сумерками
<и раздавались горы грома над Днепром смеркшимся.>
как Сковорода, <на прямые ноги> <на быстрые ноги вставши>
<с темнеющего поля>
в пустынь поспешил.
что всё — не только радость,—
что всё отражать должно.
Но ведь уже есть другой треугол.
— надвигался ветер —
— А ты всё сам с собою? —
встретил у ворот Иустин.—
Иди, стоит твоя трапеза,
и братия поговорить пришла из Лавры.
— Ч его той братии!..— да и умолк.
В душе боролись два бога:
гармония и справедливость,
и первую низвергала <лютая> ярость,
ибо <не может быть гармонии, когда> где же гармония,
<когда> если справедливости нет \[?]
— Я здесь, я здесь, я <здесь>...— <скатилось по крыше> по крыше
скатилось,
затрепетало в листве, <упало>
и <сразу> стихло.
— Пойдем <скорее под звонницу> на крыльцо,
<а то уж> грядет.
— Грядет! — ударило над ними
<еще> и обрушилось <в кустах>
и <потом> долго молнию секло, секло
и <долго> повторяло где-то
выше октавой <внизу>:
— Грязь, грязью грязь...
А грядет от стен и от земли отскакивать пошел
словно стуком подкованный
<уже под звонницей>
<в шуме, в шуме>
в шуме, <в> в брызгах, <в> в брызгошуме
словно стуком подкованный.
— Григорий, вот послушай:
ты, вижу, что-то задумал,
будто убежать из пустыни надумал.
Останься, поживи!
Ты видишь, как тебя мы уважаем,
как в каждое слово твоё верим
о Боге вечном.
"<Вечен ли ваш Бог?> <А может и> Не мечите
бисера",—
Сковорода подумал.
<Подошла> Вышла братия.
— Останься, останься,— начали уговаривать.
Еще не надоело по свету скитаться?
Пора подумать <о> о пристани.
А пристань здесь твоя,
У нас,
в Киеве, в Лавре.
Мы знаем все твои таланты.
Мы знаем ум твой и святость.
Столпом истины ты будешь у нас
и церкви украшением на Украине.
Задрожал Сковорода словно пламенем объятый.
— Ой, преподобные!
Какие вам еще столпы в церковь нужны?
Довольно и вас,
столпов неотесанных!
Вы же церковь завалили,
что и за сто лет она не встанет!
Иустин тихо:
— Григорий, довольно.
Не обижай лаврских отцов.
Они ведь пришли просить тебя <к ним> в ризу
<хоть и в епископы>.
Задрожал Сковорода словно пламенем объятый.
— Риза! риза!
немногих ты преподобными сделала,
но премногих очаровала.
Окаянствуйте!
окаянствуйте, пока не восстал спаситель церкви.
А он как восстанет —
то первым же на вас!
Братия: Ты гневаешься, учитель,
<мы знаем>.
Скажи же нам на прощание,
<где> <наше счастье> где <мир> <надежда> <гордость
и надежда>
счастье наше, где надежда
<кого еще> <советуешь нам просить>
и куда нам <идти искать> идти \[?]
<—Всяк есть там, где сердцем сам>
<—Идите пахать, забудьте ризу—>
<там ваше счастье и гордость и надежда>
<там ваше счастье, там ваша гордость и надежда>.
<—Ах, наше сердце>
Сковорода: Всяк есть там, где сердцем сам.
— Ах сердце наше <ничего \[не] желает как добра>
добра всегда желает ближнему.
— Покиньте ризу, идите пахать.
Замолчала братия.
Тихо
потянулась назад.
Пошел и отец Иустин с ними в келью.
Еще долго там светили свечу,
ревели молитву после ужина
и, наревевшись, легли.
Остался один.
Один,
в темноте,
в думах.
Звонницу тучи обгоняли —
и бунтовались вверху тополя,
катясь на восток...
<Гроза прошла где-то стороной>
<Гроза гремела над \[тополями]>
<но другая надвигалась еще больше>
Гроза <на миг> временами затихала
и другую грозу из Киева слышно было
и тогда <было слышно грозу другую> <другую грозу>
из Киева,
а что именно —
не разобрать.
<Остался один>
Зашумела шелковица,
орех задрожал
и звонница <сразу> подскочила в малиновом огне.
— Грязь!
Гробокопатели! <Хромые!> —
Хромые! —
ударил с неба голос, загремел,
и долго шар тяжелый <на ремне> раскатывал,
чтобы снова швырнуть на землю.
Перевел дух ветер
и сразу
во все ворота разогнался.
Л сверху дождь,
а сверху блеск —
грязь!
грязь!
Испугались монахи
и зажгли свечу в келье,
и взвыли к богу грозному, к Саваофу:
— Свят! свят!
мы чистые, мы духом нищие,
помилуй нас ...
А сверху дождь,
а сверху блеск —
грязь!
<грязь!>
В саду под деревом
шалаш соломой крытый.
Там спал Сковорода
часов четыре в сутки.
А всё же в последнее время
молился.
И сейчас <прибежал он> он прибежал
не от дождя спрятаться —
молиться, молиться!
Горячие руки простер —
и поплыла земля,
и сам возноситься начал.
Всё ввысь, выше, выше.
И видел землю,
всю её неправду,
словно днём,
так ясно.
<Цари, царята и паны> Цари же, вельможи и паны
<загнали>
<народ загнали в церковь> <народу тёмному связали
руки>
<и истязали скорпионами...