ни смеяться
не умеем, ни бунтовать...
(Нахмурившись.)
Странно —
его всё нет до сих пор...
Кн. Трубецкой
Так и есть:
угадал. Ага, так вот зачем ты поспешно
сюда бежал. Гляди, чтоб этот ваш бунт...
Радищев
Да бежал же, бежал...
(Опомнившись.)
Что ты сказал? Нерад?
О, напротив, я очень рад,— бунт? —
ну и придумал! Хотя — пусть бунт. Проучить
гофмейстера нужно, и я... (Ах, чёрт,
снова пошли дробушки, да глянь же!)
...покориться — это ведь означало бы
для нас, что мы, российские студенты
(...дробушки, ой отрада!)...
Кн. Т р у б е ц к о й
Кашляю ж!
Вот подожди... отдышусь... Студента
российского,— ты говоришь. Дворянин,
позволь спросить, куда подевался?
Аристократ зачем в низы пошёл?
Радищев
...ну и придумал. Я сам, брат, устал
и дальше идти — никуда не пойду.
Заиграл кларнет — и снова карусели
кружка. Танцуй: кларнет то там, то там,
кларнет то там...
Кн. Трубецкой
Ненавижу я радость.
Сядем здесь. Г'ич, плещется Лейпциг,
что аж сюда, проклятый, брызжет.
Радищев
Люблю его! За эти студенческие годы
он стал мне как родной. Слышишь ведь,
мой Лейпциг,— ты родной!
В ответ — словно хлопанье крыльев перед театром. В толпе
танцуют.
I крамар
(с прилавка)
Ласковое господство! Заходите, господа! Рога, щетина, вещи
разные — пасхальная ярмарка всего три недели. Ой, по-
спешайте же!
II крамар
Манufaktura из Хемница! Фарфор из Мейсена! Льняная
материя из Циттау! Мережка-цирга, мережка-цирга! Го-
лубая краска из Эрцгебирге. Ой, поспешайте же!
Кн. Трубецкой
(мрачно)
Так. Два года,
как послано сюда двенадцать нас
учиться,— страшные, мучительные годы!
(К виннику.)
Нам пить, пить — и больше ничего
(Хрипло кашляет.)
...и вот...
О, нет, сидеть не могу я... Радищев!
Скажи: ты друг? Почему ж меня не убил?
Почему ж не дал мне яду, яду,
как я просил тебя?!
Радищев
Ой, Трубецкой,
ну что тебе... да успокойся, выпьем.
Никогда я тебя таким не знал.
Ты ведь всегда был рассудителен,— а ныне...
Проходит группа к р е с т ь я н.
— И ты это правду говоришь?
— Да в такой закон: запретить дворцовым арендаторам тре-
бовать от крепостных дворовой службы.
— А если принуждают?
— Жаловаться! Теперь в Восточной Пруссии, как и в Литве, крестьяне —
люди свободные. Не вечно же...
— А как же, пожалуешься. Разве не знаешь, что король сказал: гоф-
герихт не должен принимать жалоб от крестьян, а обязан отсылать
всех недовольных к владельцам имения? Вот тебе и закон — по-
нял?
Радищев
Ага! Так ты, я вижу, загрустил.
Ни пьёшь вина, ни слова не молвишь.
Ну чем же я тебя развеселю?
Погоди... вон там будто бы Цундра и Гёте
идут сюда.
Кн. Трубецкой
Ну и развеселил! Оставь.
Сказать бы ещё Вольфганг — то да, а Цундра...
Радищев
Почему — что он крепостной, а ты, мол, князь?
Пора забыть, что будто бы из дворянства
и весь мир. Ведь вначале...
Кн. Трубецкой
(подхватывая)
Снова?
Да замолчи! Я знаю: равенство, скажешь?
Меня всё равно не поколеблешь! Я,
словно Библия, твержу, что вначале
было одно лишь: слово!
Гёте
(появляясь)
Нет, прости,
изначально было лишь: дело.
(Ко всем.)
А угадайте,
что я принёс вам, друзья?
Цундра
Браво, Гёте,
круши богов и библейский дурман!
Кн. Трубецкой
(грозно подходя)
Раз Библию — выходит, и дворянство?
Радищев
Ну перестань! Так выпьем, друзья? Гей!
Вина сюда!
(Напевает.)
Как-то был я у Хлои,
Хотел её поцеловать.
Гёте
(наблюдая за Трубецким)
Так-так.
Люблю и я этого поэта.
Радищев
Вейсе?
Гёте
(думая своё)
Не тот страшен, кто уж глупец, а тот,
кто наполовину пень и наполовину дурак.
Кн. Трубецкой
(к Цундре)
Дурак!
И он посмел такое на дворянство — а?
А сам-то кто?..
Гёте
Радищев, по секрету
сказать тебе хочу.
Уходят.
Винник
Будете
бургундского?
Цундра
(спокойно)
Когда придёт пора — чудесно! —
сокрушим и господ.
Гёте
Без практики же
теория ничто.
Радищев
...да тихо! Итак,
всё сделано, как мы условились:
среди народа с Насакиным Кутузов,
в крестьянской одежде,
ушли...
Гёте
А этот?
Цундра
...сокрушим, не бойся.
Чего тут князь? Его же я не просил
сюда...
Гёте
(качает головой)
Боюсь — про наш кружок гофмейстер
услышал...
Кн. Трубецкой
Сокрушим господ.
Я эти слова тебе припомню! Хорошо же
отплачу я — ещё потанцуешь!..
Р а д и щ е в
(возвращаясь)
Ну,
налито? всем? Так выпьем. Равенство
пусть будет везде,— по всей земле!
Снова хлопает в ладоши публика перед театром.
III крамар
Мёд! мёд! польский мёд, украинское зерно! Из России бобры,
соболи, лисицы! Кто не успеет накупиться,— побежит с
нами заодно — да не дважды и не трижды — за пять недель на
ярмарку в Бердичев!
I крамар
Сапьяны из Турции, сапьяны!
III крамар
...на Ильинскую ярмарку в Ромны!
II крамар
Поярковые шляпы, шляпы поярковые!
III крамар
...или же на Крещенскую ярмарку в Харькове! Так поспешай-
те же!
Р а д и щ е в
А князь чего не пьёт? Не по вкусу?
Г е т е
(угощая)
Красного!..
Краснота — кошениль
лучшую нам даёт (что ты, князь,—
не про вино ведь речь — травиться? —
не про вино)
(Ко всем.)
Хотя при обработке
химической этот цвет...
Кн. Трубецкой
Химия!
Когда б она могла переплавить
в золото законную лень мою;
ах, химия! Когда б она — жажду
наслаждений, сна, самокопаний
взялась мне хоть немного приглушить;
к власти дала бы ключи; подняла
к власти — о! я бы химию ту признал
и за неё поднял бы стакан.
Цундра
Что ж,
хоть раз сказал по правде.
Кн. Трубецкой
Как ты смеешь?!
Да знаешь ли ты, что я, коли б хотел...
Р а д и щ е в
Ну, хватит, сядь,— неужто чины да ранги
мы будем ещё и здесь, в Европе...
Кн. Трубецкой
А!
По-вашему, все — равны, так? Выходит,
что крепостного, которого послали
учиться, уже нельзя и рукою
трогать?
Г е т е
Почему же, тронь и убедись.
Кн. Трубецкой
В чём?
Г е т е
Крепостной тебя перерастает.
Кн. Трубецкой
О господи, они смешат меня...
Радищев
Смешат? Так смейся. Что же это ты
закашлялся?!
Эх ты... студент! Ему, видишь, химии
дворянской той захотелось,
что лень его — могла бы переплавить
в золото,— не простую лень — законную!
Да откуда взял ты этот закон? Когда
и как его ты вырыл? В России
с царицей? Это ещё посмотрим,
или у нас...
Гофмейстер
(неожиданно появляясь)
Ну-ну, так что же там у вас, любопытно...
Радищев
(ядовито)
Достопочтенный господин гофмейстер? Просим!
На подслушку пришли? Садитесь. Боже!
Какая честь: на подглядыванье
явился к нам — подумайте! — гофмейстер.
Гофмейстер
Достопочтенный господин Радищев? Просим!
Ах, просим, не бойтесь. Откройте,
наконец, вы свои мысли. Ведь я
страшно их люблю — мысли. В России
с ц а р и ц е й,— вы начали,— з а к о н,—
сказали вы,— посмотрим,— а дальше же?..
Радищев
(кланяясь)
Ах, боже мой, карайте,— виноват!
Должен я упасть на колени:
ведь я мыслей своих вам не открыл,
гофмейстер, гофмейстер, хоть дайте же
дожить мне до вечера, а там...
Гофмейстер
(кланяясь)
Вы можете дожить. Но
Пауза.
прощаю
в последний раз!
Радищев
Вы можете идти,
но...
(Вспыхнув.)
сейчас же — слышите? — немедленно!
Ещё будет он мне прощать! Ну-ка...
Кн. Трубецкой
Не гони — ведь он для нас слуга
и отец...
Гофмейстер
Ага, ага, вы слышали? Трубецкой!
Он прогонял меня — вы свидетель. Ох,
несчастный я: теперь уж прогоняют.
Ну что ж. Иду. Исчезаю.
Покорись,
гофмейстер,— пусть кричат,
бунтуют,
а ты себе... молчи. Иду.
Цундра
Не плачь,
так купим калач... И та ведь лисичка
какая: он здесь давно уже подслушал.
Гофмейстер
(возвращаясь)
А то, что там, бывает... не тревожьтесь:
доносить министру двора
в Дрезден я не очень охоч,
разве что где шепну в Петербург,
да и всё. А вот про Цундру — то сегодня же
я господину скажу.
Гёте
А где же тот господин? —
за тысячи вёрст?
Гофмейстер
Позвольте знать
про это уж нам.
Цундра
А именно?
Гофмейстер
Не скажу
ни слова больше! Хотя про Ушакова
и следовало бы...
Слышен колокольный звон.
Гёте и Радищев
А что с ним? Ушаков?
Гофмейстер
Я не скажу ни слова!.. Прогоняют
гофмейстера? — ну что ж, иду.
[1927-1935]
СКОВОРОДА И БЕСНОВАТЫЙ
Познай себя.
Как можем быть счастливыми,
когда мы не узнали ещё толком,
что нам присуще, а что нет?
А присуща нам любовь к свободе.
А если так, то будем эту свободу любить.
Но как — любовью или ненавистью?
Любить просто свободу —
значит, бежать от мира, от жизни...
А воевать за свободу...
Значит, познать самого себя
можно не только углубляясь в своё
сердце,
но и так:
воспитать в народе любовь к свободе.
...Три месяца промчались
словно корабли весёлые в море —
всеми цветами расцветшие,
добрым кладом переполненные.
Три месяца пустынь Китаевская
и в ней Сковорода
словно плыли —
между садами румяными,
1 События, изображённые в поэме, происходят летом 1768 года во время
народного восстания — Колиивщины. Китаевская пустынь была когда-то
на месте нынешнего Китаева за Голосеевским лесом, под Киевом. Бесноватый — один из политических осуждённых, которых ссылали тогда в монастыри на покаяние. Об этом много материала автор нашёл как у историков г. Киева (Аскоченский, Щербина и др.), так и в газетах, особенно в киевских газетах 1940 года о лаврских подвалах с костяками.
среди ключевого опушки,
на поле полном, где волна волну льёт
и останавливаться не хочет.
С ранья,
едва небо начнёт наливаться
и ветер зелёный отчалит вдаль,—
уже Сковорода
встаёт из предрассветной дремоты
и садится снова писать.
В келье ещё сумрачно,
а потому
и потолок, и стены, и иконы,
и листочки бумаги на столе,
и гусиное перо, и собственные руки —
всё это
каким-то грустным, неясным кажется,
дрожащим фиалковым...
Фиалково мерцает
и лицо Иустина,
который, высунув голову из-под рядна,
спит на диване.
Поздно ночью приполз он от коровниц,
живущих на скотном дворе отдельно
за оградой,
и пьяно хохотал и бредил.
Хотелось плюнуть ему в лицо
и, захватив суму свою с книжками,
бежать из монастыря этого постылого,
от гостевания неуместного,
от родственника грязного, тупоумного!..
Но вот —
и как же это случилось? —
до завтра ещё остался.
На следы ведь Марии 1 вчера он наткнулся —
в разговоре с крестьянином
в поле
случайно.
Её искать нужно только здесь?
Где-то возле сёл недалеко? —
Боже мой — здесь!
1 В первом издании — Огении (ред.).
О любовь тонкоствольная, сероокая!
Ты явилась вдруг, как вихрь:
надуло надо мною паруса —
и погнало по морю, погнало...
Челн мой от бури качается.
То гребень волны, то бездна — не вопрошает.
Одно вздымается, одно вздымается...
О любовь тугострунная, теплорукая!
Неужели ж тебя я вновь не коснусь?
Не коснусь устами кубка,
в котором сок,
целебный сок сладкий, виноградный?
...Сковорода обмакнёт тут перо в чернила
и скажет:
"Мустум" — назову трактат я о природе,
Mустум,
что по-латыни значит —
молодое вино.
Природа же, весь мир —
словно выжатый сок из винограда,
и мы его пьём,
пьём...
А вместе с ним
впускаем в сердце и бога,
что весь разлился в природе.
— Бога? — в распахнутое окно спросит ветер.
— Бога? — в саду насмешливо орехи
зашумят.
— Бога? — лукаво на окне что-то белое
затрепещет, ещё и надуется.
Сковорода
повернёт голову свою в ту сторону,
где свежий поток идёт,
но ему вдруг здесь —
таким искристым смехом брызнет
занавеска,
что он от неожиданности
отпрянет, изумлённый!
А со стола, словно сумасшедшие,
листочки бумаги полетят:
на аналой,
на лавку, что служит Сковороде постелью,
на кувшин с водой...
И кинется Сковорода их подбирать:
Вот этот мне ветер!
Что озорник же, сказать бы, тень пустая,
а вот такое вытворяет.
А ветер, подхватив занавеску,
упрётся локтями в раму
и прозрачно головой покачает
(ведь ветер — прозрачен он).
— Ну, как такое можно говорить?
А ещё философ зовётся.
Озорник-то я озорник,
но ты пойми и то,
что раз я т е н ь,—
то при мне, выходит, где-то должно
быть и т е л о? —
Философ,
словно прислушиваясь к чему-то,
на мгновение застынет,
а потом с облегчением вздохнёт
и удивится вслух:
— Так вот оно что!
Тень —
и та даже тело своё имеет.
Значит, сто раз я прав был вчера,
когда на диспуте с господами говорил:
материя — вечна.
Так почему же тогда я снова сегодня спотыкаюсь,—
бог?
Ведь природа для меня бог лишь
в таком понимании,
как называет её и Спиноза,—
что она самой себя есть причина,
или же
первая причина.
Что ж до бога с запахом, с бородою, с хитоном,
с благословляющей рукой —
неужели хоть когда-нибудь я такое говорил?
Мухи, проснувшись,
с жужжаньем закружат над столом.
И оттого как будто ещё больше
неотвязными станут философские вопросы.
И вот
начнёт Сковорода по келье ходить
и сам с собой спорить.
(А за окном, никого не спрашивая,
мир светает,
скрипнет калитка в саду, пташка
где-то отзовётся.)
Сковорода
Если мы признаём бога,—
тем самым признаём, что мир конечен?
Иными словами:
что он был создан когда-то?
А между тем
это не так.
Совсем, философ мой милый, это не так!
Ведь начало и конец
в одной точке сходятся,
ведь от зерна колос —
в зерно же и возвращается.
И там, где мир будто бы кончается,
там он только заново рождается,—
мир —
вечно текущий,
мир —
как вода.
Найди: где первая капля в ней, а где последняя?
...И Сковорода, жадно из кувшина воды
глотнув,
снова по келье ходит.
Вот так.