(Бьёт слугу.) Это всё ты виноват! Прочь с глаз моих! (К Мусикии.) Ну подумайте, — у меня от страха аж голос тремоляндо…
М у с и к и я
Боже! Что случилось!? Жук? О сколь несчастны все мы с такими слугами. Но вы не волнуйтесь, выпейте из аптечки — и сразу пройдёт. (Капает.)
Панна
Да разве с такими зверями можно природой подышать?! (Пьёт капли.)
Плакун-Гребёночка
Но, ударяя слугу, вам следовало бы принять гуманную позу — понимаете?
Пані
(из окна) Цвиринь? Ты не представляешь, моё учёное дитятко, как я тут намучилась (подскуливая): только задремал мой попугайлонько — а попы как загоготали!.. И это называется век просвещения. (Целует на руках горбоносого чёртика.)
Панна (вытянув губки) О мой бедный попугайлонько! О моя религия сердца! (Зацокала каблучками вверх по лестнице.)
За ней следом, как два верблюда, Мусикия и Плакун-Гребёночка. Закрылись двери на балконе, и снова клавесин заныл.
Вельможный
Итак, цитату из «Благотворительности царской фамилии» мы и будем держать про запас. А пока на диспут мы выпустим артистов. Где нам не хватит логики — там пустим акробата.
Все. О-о!
Где случится остановка — там мы жонглёра.
Все. А-а!
А вместо философии — балет развернём. И будем дразнить этого философа его же произведениями. «Тень к танцу Цундры» слышали? Так вот, в этой песне, может, и сам того не замечая, Сковорода, к нашей радости, близко подошёл к нам. А именно, воспевая бунтаря Цундру, он тут же и мирную проповедь возносит: познай самого себя (по-гречески: гнофті се автон). На этом-то и будем играть.
Задзеленчали бубенчики, забалмакали. Это вбегают жонглёры, акробаты, балет.
Вельможный Так что же это полковника не видно! Слуги, проверьте, стоит ли караул на местах.
Слуги метнулись.
А это кто тут заснул? Будите пророка, поставьте трапеции, будем начинать. (Взходит на трибуну.) Трубите в трубы! Все те доводы и контропинии, что не удовлетворили нас вчера, пересмотрим ещё раз сегодня. Балет на месте? Жонглёры. Акробаты.
Все надуваются от злости.
Ехидный (сладким голоском) Достопочтенный философ! Защитник истины и свободы! Гражданин всего мира, — ну как вас там ещё, — просим, мы начинаем!
Все надуваются от злости.
Сковорода (к путешественникам) Идите же вы, товарищи, наниматься ещё где-нибудь… (Вдруг обернулся и так — то ли к ним, то ли к себе — он говорит.) В просторах вселенной отчаянная туча. В сущности, это не туча, это основа, грунт. Так надо скапливать, собирать бунт.
Ехидный Ну просим же. Проходи сюда. Вот здесь садись, в центре.
Вельможный А тот смерд чего стоит? Ведь мы ему и сегодня позволили диспутировать.
Чтецы Диспутировать — ххе! Да он и слова такого никогда не слыхал. (К Цундре.) Ну иди же уже, коли говорят, — пусть все видят, что пан Вельможный бедняков любит. (Завизжали, валяясь.)
Цундра нахмурился: это так над беднотой? Дёрнул плечом (г-гадь!). Вот уж настоящие собаки (г-гидь!). Гордо. Ни на кого не глядя. Прошёл напряжённый. И встал.
Пророк, почёсываясь, неожиданно захихикал. Тишина. Хм. Так что — может, уже можно? Тсс…
Бубенчики дрогнули, зазвенели и смолкли. Акробаты насторожились.
И вот… Выгибаясь. Подкрадываясь. Прицеливаясь. На цыпочках. Выступает.
Схоластик Учитель! Ты вчера говорил (пишет пальцем в воздухе): Materia aeterna est — материя вечна. Чтецы шелестят. А не кажется ли тебе, что если материя вечна, то и т. д., и т. д.
Балет в подвижных образах передаёт, что материя будто бы не вечна.
Сковорода молчит.
Вельможный Мы знаем, что ты пошёл с чернью. Но мы знаем также и то, что в своё время «Познай самого себя» этой черни возносил. Любезный друг! Дорогой! Можешь ли уверить нас, что будешь и дальше этот яд возносить?
Профессор Ну же, можешь?
Акробаты стали кувыркаться. Нижние встали на плечи. Фигурами повытянулись. Разными голосами дразня: «Тень к танцу Цундры, гнофті се автон!» — «Нет, акробаты, может, он что скажет, подождите».
И вот… Замурзано. Неуклюже. Закарлючисто. Выступает некий учёный. Это такой шпиц-бубе: всё вздыхает, мямлит, признаёт, не признаёт — он и сам не знает, кто он.
Шпиц-бубе Да хоть бы и так… (К чтецам.) Смотрите же, как только я начну заикаться — сразу же лепите мне на лысину то слово,
на котором запнулся… Ох, господи премилосердный.
Монахи и сами, как буйволы, вздыхают.
Алхимия и философский камень, что превращает металл в золото; чудесная легенда о докторе Фаусте… Погодите, о чём же это я говорил?
Чтецы лепят на лысину слово.
Ага… о докторе Фаусте… Вся ведь Европа этим живёт, ох, господи премилосердный, живёт и мечтает, мечтает и сладко дремлет… Вот опять забыл, о чём говорил…
Балет передаёт легенду о Фаусте.
Сковорода молчит.
Политик Учитель! У Гераклита сказано: огонь логосом, который управляет всем миром, через воздух превращается в воду, то есть в море. Хорошо. А откуда же сам огонь взялся? Не возвращаемся ли мы опять к тому же, что сущность вещей познать невозможно?
Профессор Ну а раз так, то кому тогда нужна будет эта твоя «Азбука Мира», которую ты собираешься писать?
Жонглёры прыгнули. Играя словами, посыпали. Поиграли, поиграли и проглотили. Разными голосами дразня: «Тень к танцу Цундры, гнофті се автон!» — «Нет, жонглёры, может, что он скажет, подождите».
И тут зашелестели бороды. Руки с возмущением под головами. Жилы на висках, глаза, крик! Так что он над нами смеётся, или не слышит?! Скажи, какую ты там «Азбуку Мира» хочешь написать, — объясни нам, пожалуйста, огонь!
Сковорода Огонь? (И, оторвавшись от паузы, на миг прищуренно прислушивается. А потом снова в долину думки погружается. Говорит, словно из глубины веков.)
Вельможный Тсс! Заговорил! Вот теперь мы его в словах поймаем.
Сковорода Огонь. Буран. Тяжесть. Движенье. Сознанье. Материя… Бежит жизнь моя спиралями. В спиралях тех я гибну! (Одиночеством подавлен.) И я в спиралях тех — как в страшных объятьях Лаокоон! (Одиночеством.) Печаль. Постой, жизнь. (Печаль.) Постой, остановись! Я добегу, я догоню. Я — о нет, о нет! (С иронией, философским жестом.) Разве может остановиться сам закон бытия? «Постой, жизнь». Да это смешно! Разве нужно чудо в тех сферах, где разум действует, мысль, очертание? Печаль. В Европе Фауст ещё бренчит сомненьями. Туман алхимии и естественно-точные исчисленья? Что ж? Европейскую грязь превратит в золото — услуга. Но не та. (Но не та.) Печаль.
Голоса А что, не мы ли говорили? Вот уже он опять про печаль говорит, про одиночество, а нам-то этого только и надо.
Вельможный Ну что ж, пусть теперь попробует спасти его фабричный (хихиканье), мы позволим, ну-ка пусть.
Вдруг. Спокойно. Простёр руку Цундра. И прозвучало несколько слов — не к панам, к Сковороде, — как напоминание, как подсказка.
Цундра Превратить в золото я хочу ярость бедноты, что окрепла! Превратить в золото я хочу возмущение, и труд, и борьбу!
Всего несколько слов, а Сковорода, поднявшись, мощно просветлел, даже засмеялся.
Вельможный Что он сказал — возмущение?
Политик Тс… не надо так кричать, ещё момент тот не настал. Какой момент? — я потом скажу, пусть Сковорода говорит дальше.
Сковорода (решительно, в грудомахах фраз грозно вырастая) На экране наступ повстанцев Превратить в золото я хочу возмущение, и труд, и борьбу! И борьбу. Вы слышите? — там бури! Там бури бур! Прорвались. И идут… Вы слышите? — там боры! Там-бо боры! Прорвались. И идут… И брызги бьют, и брызги бьют, и брызги бьют, играют! И брань черлена, и шаг черлен, и крик и шум черлен — и я… (Руками небо потрясая.) Я вас спрошу! — а кто же вы? А кто же вы на самом деле, чтоб нас на глум под барские ноги кидать и дубцевать: проси, мол, смилуются. Вы слышите? — спрашиваю! (Отступая от глубочайшего смеха, ищет нужное слово. Руки сами отрекаются от прежнего.) Вот. Одетемнел. Ещё и уменьшился. Спрашивать? Зачем!? Неужели вопросами я усмирю беды, разбитые по нашим спинам так, далёко, как ещё никто в мире не заметил!? наступ Угнетенью — конец! (И брызги бьют, повстанцев, и брызги бьют, и брызги бьют, играют! И брань черлена, и шаг черлен, и крик.) …Р е б ё н о к же я! Написанное по спинах пусть на века докричит! — То и есть та грамота! Та Азбука Мира, развёрнутая, по которой мы угнетённых будем учить (безошибочно!) ненависти! Любви! То и есть та грамота!
Тишина, такая громкая, словно её кто высек. А в этой тишине Сковорода взбаламученно клокочет. Взрываясь глухим гневом, в тон ему колко вторит Цундра.
Сковорода Вот и есть огонь, — материя!
Цундра Вот и есть то движенье, тяжесть!..
Сковорода Да. Гнев бедноты — это всё. Протест — это всё…
Цундра (с презрением) Лежать на печи, где калачи, — эй, богачи, позади-ра — позади-рали но- ги ч-чёрт, да чёрт. Глядите, не снесёт вас цундрой! Ещё что? Х’оце и всё.
Сковорода (от внутреннего смеха не успокаиваясь) Позади-ра — позади-рали но- ги ч-чёрт! Глядите — чернью не снесёт ли! А это — за всё плата. Хм!.. «Переходи к нам». Ох я насмеюсь!
Смейся — ты должен бы, может, ещё не так? Предать проклятью твою змею вот эту! По голове джигнуть, прихлопнуть раз — и весь тот яд и гнев, что гад назад жалом свистящим выльет, прольётся — и сгинет весь. Лишь ступню ноги скользнёт, соскользнёт, да и больше ничего. Готово? Саксаган. И больше ничего.
Сковорода Позади-рали но’ — Гыдьга! Джигни по голове! Ей — цоп цепом! Добил? Готово.
Цундра Не ошибайся: ещё не готово.
Учёные Да-а. (Переглядываются.) Так что же — попробуем ещё?
Клобуки Только… лучше бы фабричного не трогать.
Вельможный Фабричного? Да одного моего движения хватит, чтобы его тут не было — хотите?
Цундра как раз лицом туда повернулся — в степь вглядывается пристально.
Политик Э нет, ни в коем случае этого нельзя. Особенно после тех слов, что он сказал… Вот отойдём на пригорок, я вам всё объясню.
Вельможный и Ехидный отходят.
А среди гостей. Раздувается. Заклёвывается. То тут, то там. Отдельными группами. Шипящими совещаниями. Как победить? Это ж позор. Как их извести? Вы видите — Сковорода опять сел, от нас уже он устал. Воспользуемся же.
И над каждой группой — брезглое полыхание, змеино вырываются злобные выводы совещаний. И на каждом отдельном огненном змеинообразии скользь, хихикая, радуется, шипит, пританцовывает: нашли! Нашли! Теперь они уж наверно будут битые…