О-о!) По указу царицы Екатерины II этого бунтаря
приговорено к ссылке в Нерчинск. (Все. А-а!) Перед ссылкой же милостиво рекомендовано наказать его ещё и ноздрёванием, — именно в той местности, где он сильнее всего бунтовал, то есть в моей деревне, господа, в нашем
имении.
На пригорке Второй. А как же! Надейся.
Кто сейчас выигрывает, тот в конце не имеет что
поставить.
Вельможный
Значит, через какое-то время сюда должен прибыть полковник с отрядом, сопровождающий бунтаря по этапу. Как вы думаете: не лучше ли подождать полковника, а потом уже и диспут начинать?
Второй (продолжая своё). ...ну, а раз
мы сошлись в решении, то действовать
будем так: ты со своими колеями зайдёшь вон оттуда,
а с другой стороны с моим отрядом Марко
Черноземля ударит. Первый (вскакивает
с места). Как?! Отбили Черноземлю? Ну,
скажи: отбили? Второй. Да не кричи хоть
так! (Встаёт и сам.) Главное мы,
выходит, решили. Возвращайся же сейчас к отряду,
там ты и про Марка всё узнаешь, а я
кругом ещё обойду, переоденусь в яру и
буду ждать, пока Сковорода не придёт да
на флейте не заиграет (так мы условились) —
пошли?
«А подождите, хамы, что-то я вам скажу!» — на цыпочках к ним Профессор подошёл. Покачиваясь от мозгового высыхания, он журавлино на одной ноге стал и такое себе в воздухе изрёк: — «Галай-балай, аминь, аллилуйя!»
Первый. Тю! черти с плотины... Не гневайтесь, пан, а ей-богу, если бы вам к голове
рога приладить да хвост прицепить сзади — ну так точь-в-точь бы были... (Чмокнул сквозь зубы.)
Догматик
(вскочив)
Как ты смеешь?! Пан Профессор для тебя не тю, а вашець.
Профессорская рука с отставленным мизинцем приблизилась к плечам Путника и тут же брезгливо отдёрнулась: «Три дня!»
Первый. На пана работать? А на
объявлении лишь две дырки вырезаны.
...рука ещё раз крадучись дотронулась и отскочила, словно обожжённая: «Три!»
Второй (к Догматику). Я — вашець,
ты — вашець, а кто ж нам хлеба напашець?
(К Профессору.) Вот и скажите всяким
вашим вашецам: пропали паны-гетманы, а кобыла порох съела. (Расхохотавшись, подались дальше.)
Вельможный
Ну как?
Профессор
Пропали паны-гетманы, а кобыла порох...
Вельможный
Вольнодумство! Ересь! Революция. Учёные, вы слышите, до чего доходит наука, оторванная от богословия?
Учёный
(глядя на небо)
Нет, всё-таки мудро устроено: зевается, пока не плюнешь.
Вельможный
(к Профессору)
Вот с кого пример надо брать... (Вдруг навстречу с трибуны рука.) А! православные клобуки! И католическое духовенство!
Это самые святые отцы из кухни показались. Они идут друг за другом, один за одним. Сделают шаг — и снова назад, руками размахивают, спорят.
Вельможный
А там ещё кто? Вижу, на мой призыв против голыти встали единым строем не только из Европы, но и мусульмане, евреи и буддисты. Сойду же к единомышленникам и я. Счастлив я безмерно (во второй рукав мундир вдевая).
...Гама, заглотнувшись, закашлялся на клавесине, и кручёный, подпрыгивающий смех в образе Панны с бабочками на голове прямо сюда на балкон выскочил из дворца.
Панна
И пусть теперь кашляет. И пусть. Папа, знаешь, он меня замучил, я больше не могу! (Ловит сеткой бабочку.) Ну ты сам подумай — что есть мусикия, или же по-церковнославянски — музыка.
Учитель
(следом выходя на балкон)
«Мусикия, яже есть пением или игранием сердце человеческое возбуждает ко веселию или сокрушению и плачу (тотчас кха-кашель!), и паки есть мусикия, яже пением своим или игранием вверх или вниз меру показывает».
Панна
Папа, а скоро я стану дочерью гетмана? Завтра? Ну, а почему не сегодня? (Хнычет.)
Вельможный
Дитя моё, ведь видишь — у меня гости.
Пані
(из окна)
Цвиринь? Цвиринь? Выражайтесь, наконец, классическим языком. Отстаивайте чистоту расы. Вот как в моём проекте, например. (Выставляет на ладони чучело петуха.) Очистка рас должна коснуться не только кур и индеек, но также и рас человеческих. (Гладит петушиный хвост против пера.)
Повякал Вельможный по-латыни, помекекал и снова к монахам своим. Махнул рукой — барабаны загрохотали где-то.
Панна
А я люблю бабочек, а они науку. Это насилие! Вот — нарочно: накину на себя платок, возьму корзинку в руку и уйду себе в народ, между демос...
Пані
(всплеснув руками)
Боже! Она меня убьёт своим демократизмом! Сними с меня платок сейчас же! Цвырк-цварк? И, пожалуйста, о бабочках высказывайся в стиле барокко. Цвырк? — и будь добра.
А гости делают шаг — да и застревают, делают шаг — да и хватаются за бороды.
Пані
Ведь я же тебя учила. Параграф сто двадцатый правил дворянского воспитания о чём гласит?
Догматики живо по лестнице на балкон извиваются и там перед окном щёлк-щёлк цитаты ножницами, щёлк!
Пані
А гласит он вот о чём. (Ей разворачивают фолиант, она читает.) «Согласно с высшими историческими... дворяне должны» ...цвиринь? — читайте дальше.
Догматик
(дискантом на одной ноте)
«...с попугаями советоваться, с собачками целоваться, с такими слезливыми цуцами, слезливыми, и панталоны надевать, и трико, и даже сюсюкать ходить — всё: в стиле рококо».
Слуга
Прибыли мудрецы из Европы, что сами себя изволят называть: немощные и коричневые!
Вельможный
Профессор, приготовьте приветственную речь! (Махнул рукой — барабаны загрохотали где-то.)
Немощных под руки ведут. Они ещё издали гу-гу, галу-балу бормочут, белебенят. Дух от них такой, что Панна носом морщит...
Учитель
Панне хочется в парк? О, пожалуйста. Но прошу: закончим лекцию. Что есть мусикия?
Да знаю, знаю! Мусикия есть... и т. д., и т. п. (Дает ему пощёчину.) Вы мне больше не нужны, мусикийский учитель.
Пані
Вот и умничка. А теперь садись здесь на балконе и утренний туалет заканчивай. (Выбегают служанки и принимаются чистить ей ногти.)
А внизу под балконом — слёзы радости, объятия, крик. Немощных наконец усадили.
Вельможный
Нет, вы только подумайте (какое торжество, какой восторг!): от королевско-папской Европы прибыли к нам гуманные мудрецы. Правда, некоторые из них столь стары, что и кашлянуть не могут, но...
Немощные всё-таки пытаются кашлянуть — общий восторг, визг.
Вельможный
А зато какие у них лбы крепкие! (Пробует рукой, все тоже каждый свой лоб ощупывают.) А зато как они плеваться против голыти умеют, хо-хо!
Немощные пытаются плюнуть, но слюна на своей же бороде повисает. Общая радость, визг. И вот под эту радостную минуту. На цыпочках. К ним. Профессор подошёл. Покачиваясь от мозгового высыхания, он журавлино на одной ноге стал и такое себе в воздухе изрёк: «Галай-балай, аминь, аллилуйя!» — Коричневые чихнули ему в лицо.
Профессор
Так же и вас! Представляюсь: представитель барской педагогики, который непоколебимо на одной ноге подвизается, а именно: на грамматическом гуманизме или вербализме. Кстати, вот и гроб мой. Всегда вожу его с собою на верёвке. Во время засухи психологии могу и стоя на голове выдумывать лекции.
Тема? Хиромантия и христианство, например. Или: слово воспитателя, произнесённое над фаршированным зайцем после четвёртой чарки у родителей ученика. А что ж. Надо же, знаете, как-то существовать. А в этом для меня великий пример — преподобные.
Вельможный
Преподобные! Проходите сюда ближе, чувствуйте себя как дома.
Да преподобные уж давно как дома. Уже к ним и догматики с закладками и цитатами: А почём берёте за отпущение грехов? А что вы скажете про троичность бога? Да и правда: лишь бы сало да паляница, а троичность... Архиереи строго обернулись — стихло. Лишь смехота среди смеющихся так и запрыгала козлятами, так и запрыгала...
Слуга
(докладывает)
Плакун-Гребёночка с дёгтем на лекцию к Панне.
Плакун-Гребёночка
(вскакивая на балкон)
Что, сильно я опоздал? (Целует ручку Панны.) Но ведь...
во дворе вашем колясок-колясок! Из Англии, Индии, Египта...
И что дивно (я исследовал): коляски разные, а дёготь, на
котором капитал выезжает, одинаков. Вот. Желаете понюхать?
Панна
Папа, скажи им, чтобы меня не мучили...
Плакун-Гребёночка
Ну, тогда лекцию начинаем (целует ручку панны), встаньте
в позу, хлопайте глазами! Сегодня мы с вами украинские
голосения повторим. Украинские голосения, как известно, есть лучшие в целом мире. Их мелизмы и разные голосовые украшения гораздо полезнее строгой простоты трудовой песни,
чем песня рабочая. Растроганность, расслабленность от этих
украшений — словно бальзам на наши раны. Так что — культивируем
голосения, учимся применять их в жизни практически.
А делается это вот как (ну, хлопайте же глазами!): берут самую лучшую украинскую гребёнку; между зубчиками закладывают
листок бумаги — тоже украинской; смачивают этот листок
доброй украинской слюной и тогда со слезным голосовым
ржанием на слова «Гей та ой да гей!» или «Ой на кого ж
ты нас покидаешь!» крепко дуют в гребёнку. О, вы слышите — какой благородный звук выходит. Словно волки-серебрянки рыдали-причитали на развалинах гетманского прошлого.
А ты совсем меня не слушаешь; папа... вы мне больше не нужны, мелизматический Плакун-Гребёночка. (Даёт ему пощёчину.) В парк! В парк!
«Цвырк-цварк? Зонтик же от солнца! Аптечку!» — кричит из
окна Пані. «Зонтик! Аптечку!» — следом бросились М у с і-
к і я и П л а к у н — Г р е б ё н о ч к а. Но Панна уже не слушает. Вихрем со ступеней сбежала, врезалась между рясами, которые расступились испуганно перед такой смеющейся: то ли засмеяться самим, то ли, может, рассердиться? Хихикнули — будто целая стая воробьёв вспорхнула...
Вельможный
(любуюсь, вслед)
Ну, что вы на это ей скажете?!
Учёные
Умилительно! Просто умиление! Такая у вас она хорошенькая. А главное, что воспитание по-хорошеньки проводится. И на научной основе — это тоже очень хорошеньки.
Слуга
(докладывает)
Нюнечки!
Вельможный
Плаксы пришли и плаксички? (К учёным.) Вот порадуются наши метафизики. Ведь философские мумии ни плакать уже, ни смеяться не умеют. (К немощным.) Трагизм современной культуры в чём? — в том, что мы не ценим плаксиев. Меня и самого на плач частенько тянет. Вот... как и сейчас. (Все присутствующие кривятся.) Ах, нам бы единую науку наук, да такую, чтобы мы ещё крепче в правах своих на неё опёрлись.
Тогда бы мы оскалились! (Все присутствующие рычат.)
Появляются Нюнечки. Они хватаются за голову, рвут на себе одежду, тяжко вздыхают и вообще вот-вот обрушат на мировую печаль свою скорбь.