Разве быки ревут, когда ясла полны? Страница 60

Он на минуту закрыл глаза и опустил бледное лицо на грудь...

Одна Явдоха как-то выдержала. Она снова прикрыла чёрным платком голову Максима; дёрнула Чипку за рукав — и вышла с ним из хаты, больно смикая глаза, из которых туга едва видавила две слезинки...

А в Гетманском паны радовались, что всё пошло по ихнему. Выборы утвердили, а на жалобу Чипки через исправника прислали ответ.

Вот и земская управа открылась. На собрание съехались одни паны: крестьяне не поехали. Одни, как Лоза, — потому что не хотели больше слышать той гнусной брани и позора, что слышали от станового на выборах; а другие — из-за возов. Как пошли дожди, так каждый день и каждый день... Заседание вели только паны.

Через неделю слух о том заседании облетел весь уезд. Прежде всего рассказывали, какую огромную жалованку назначили членам управы; потом жаловались на какой-то странный земельный налог: у кого земли больше — тот платит меньше, а у кого меньше — с того и бери; дальше хвастались, что дороги, плотины и мостики будут чинить и латать «натурой», то есть крестьянскими руками...

Чипке теперь было не до того. Его одолели домашние хлопоты. Надо было похоронить тестя, справить поминки, привести в порядок его хозяйство. Чипка вертелся целый месяц, как муха в кипятке: некогда было даже прислушаться, что люди говорят.

На Параски в Гетманском — ярмарка. Управившись с хозяйством, Чипка поехал. Прежде всего зашёл в управу. Как только узнал, что его дело так обернулось, — словно сто змей сразу ужалили его сердце! Не расспрашивая, как, что, за что, — от злости он не мог вымолвить ни слова, — вышел бедняга из управы, будто с ума сошёл... Голова кружилась, болела; в висках — будто молотком били; в глазах — то жёлто, то чёрно; в ушах — пищало, стонало, выло... Чтобы хоть немного прийти в себя, он пошёл побродить по ярмарке... Ходит между возами, под лавками — оглядывается, прислушивается... Только и разговоров, только и слов, что про земское собрание, про налог!..

— Знаете? — спрашивает, усмехаясь, один крупный помещик другого.

— Знаю, знаю...

— Сыночек не уступит батюшке...

— Да он сам чёрт, не человек! Это всё Шавкун с Кряжевым... Вот головы!!

— Вот вам и всесословность! Хотели равноправия, — вот вам и сравняли... А то ведь — всякая шваль нос задрала... Пусть теперь узнают!..

— Вот это самоуправа!! — запыхавшись, с испуганным видом, налетает мелкопоместный панок на соседа. — Слышали о налоге?

— Как не слышать? Доброе далеко не уходит, а злое — ещё дальше...

— Вот именно! — подпрыгивает третий полу-пан. — Такого ещё не было, чтобы без стыда, прилюдно, в лицо говорили: кто имеет на десять рублей — с того бери рубль, а кто на тысячу — копейку! А теперь, при самоуправе, и дождались...

— Им что? — говорит четвёртый. — Они в управе устроились, будут с нас денежки лущить — и ни думки!..

— А нашему брату — до самой печени доходит... — ведёт разговор первый.

— Ещё бы! — подхватывает третий, — такими поборами и печень вытащат!.. А с чего, скажите на милость? То хоть кое-как, а всё трое работников было, а теперь... беда да и только!.. А народ так разленился, что, говорят, хоть сам за плуг берись... Ни за ласку, ни за деньги... Он скорее день в кабаке просидит, чем на работу к барину пойдёт...

— Это разбой! это — барское вымогательство!! — слышит Чипка, кричат крестьяне под лавкой.

— А видишь? — не я говорил? — пристаёт к старшине подгулявший староста. — Не я угадал, что они и земство выдумали, чтобы себя залатать... Царь людей выбрал, царь дал волю... Так что, отпустить их теперь просто так? Нет уж!.. Если не работают, — пусть хоть платят!

— То окружной с нас кожу драл, а теперь управа драть будет, — сокрушаются казаки.

Чипка всё это слышит — и каждое слово, как острая колючка, колет его в сердце... Он слушает... К своему горю примешивает ещё и людское; раздувает им своё горячее сердце; пробуждает старые думы... Лицо его полыхает злобой; глаза светятся яростью, побледнел от злости, руки дрожат...

— Недаром они так старались меня выпихнуть... Вот чего им захотелось? Проклятые! Лишь бы им было тепло, лишь бы хорошо... Пусть дурак-мужик на всех работает, за всех платит; пусть отдувается за всех... Некому за него вступиться! Они про себя знают... свою барскую шайку знают... А мужик — вол... паши, пока можешь! Дай ему мякины, чтобы не сдох, — и опять в ярмо... пока не свалится в борозде... А тогда — шкуру с него на сапоги... Проклятые! Чёрти, а не люди!

Чипка кричал, размахивал руками; его горячая речь пылала огнём. Вокруг него всё собиралась и собиралась толпа людей; долго слушали молча; потом кто-нибудь добавлял своё слово, подбрасывал дров в костёр. На тот крик налетел Дмитренко.

— Что вы тут делаете? — спросил он Чипку.

— Как — что?

— Да вот же! вы народ бунтуете... на земство ругаетесь... на управу... на налог...

— Чтоб они не дождались его брать! — рявкнул Чипка.

— Чего это ты так раскричался? а? — сменил становый тон, разозлившись. — Чего ты людей бунтуешь?

— Это вы их бунтуете, а не я! — отрезал Чипка.

— Гляди, казак, чтоб с целым языком домой вернулся. Слышишь? не забывайся!

Становой пошёл дальше между возами. Чипка снова принялся за управу...

Под вечер возвращался он домой вместе с Грицьком. Он был угрюм, молчал всю дорогу. Грицьку стало не по себе, он заговорил первым:

— И охота тебе, брат Чипка, с ними ругаться?

— А как тут, Грицьку, сдержаться?

— Да плюнь ты на них... Пусть им с их управой, с их земством!

— Меня громада выбрала... Я громаде присягал... Кто старше: громада или они?

— Так и на громаду плюнь!

Чипка аж позеленел от таких слов — и ничего не ответил.

Приехал перед вечером домой, сам на себя не похожий. Галя встретила его на пороге и аж испугалась.

— Чипка! что с тобой? ты болен?

— Нет, здоров... есть хочу.

Дали ему поесть.

Чипка сидит — нахмуренный, жёлтый, даже зелёный, — ест молча. Пообедал, как солнце стало садиться. Не поднимаясь с места, склонил голову на руку, облокотился на стол — и так и застыл... Закатное зарево освещало его печальную, словно из мрамора выточенную фигуру — один только его согбенный вид наводил тяжёлую тоску. Галя взглянула на него — и тихо заплакала. Чипка услышал.

— Чего ты, Галю?

Она молчала.

Он подошёл к ней; взял её руками нежно за голову и, заглядывая в глаза, сказал:

— Скажи мне, Галочка, чего ты?

— Ты меня совсем забыл... — ответила она, всхлипывая.

— Как забыл?

— Из-за этого проклятого земства — ни поговорить, ничего...

— Да ведь и правда, что оно вот тут сидит! — показал на сердце.

— Почему же ты его не бросишь, сынок? — отозвалась с грустью Мотря. — Разве оно тебе не осточертело?.. Смотреть на тебя уже страшно... Каким был — и каким стал!!

Чипка матери ничего не ответил.

На дворе стемнело. Ночь опускалась на землю, утихомиривала людские заботы, руки и мысли. Все легли спать. Чипка лежал молча, хоть и не спал. Мысли роем кружили над его головой. Перелетали они с самого детства — и до сегодняшнего дня; пересматривали каждую минуту его жизни, будоражили кровь, мутнили разум. «Везде неправда... везде! — шептал он. — Куда ни глянь, куда ни кинь — всюду кривда да и кривда!.. Живёшь, маешься, теряешь силу, волю, чтоб где-то укрыться от неё, убежать от неё; плутаешь в темноте, падаешь, снова встаёшь, снова идёшь, снова падаешь... не найдёшь тропы, куда идти: нет места, где бы приютиться... Сказано: большой свет, да негде деться!.. Если бы можно было, — весь бы этот мир выжег, а вырастил новый... Тогда бы, может, и правда настала!..»

Слыша, как тяжело Чипка вздыхает, но не говорит, Галя снова заплакала. Вместо утешения, Чипка поделился с ней своим горем и чуть сам не заплакал. Галя его утешала, ласкала, крепко прижимала к груди. Чипка отвечал ей нехотя.

Наплакавшись, Галя заснула, как малое дитя: тихо, спокойно.

Чипка проворочался всю ту ночь и глаз не сомкнул: всё думал, мучился...

XXIX

БЕДА НЕ МОЛЧИТ

Похоронив Максима, Явдоха сама побоялась жить на хуторе. Уговаривала детей, они не захотели. Тогда она продала двор, продала всё, что можно было продать, и переехала к детям. Вместе с ней в дом Чипки вошло и новое несчастье.

Прежде всего матери не поладили. Явдоха была важная, гордая. Как только поселилась, сразу начала всё по-своему перестраивать, хозяйством заправлять. И то — не так, и другое — не к месту, и третье — не на своём стоит! Мотря, с молодых лет высохшая от работы да нужды, сухонькая, тихая, бедно одетая, долго молчала, поддакивала Явдохе... Однако не выдержала. Явдоха уже слишком заправлять начала, за что-то накричала на Мотрю. Мотрю разобрала досада, она обозвала Явдоху барыней; а Явдоха обозвала Мотрю нищенкой, дармоедкой... С того всё и пошло... Ссоры да брани, крики да перебранки! Не было и дня, чтобы они не ссорились между собой.

Гале было жаль Мотри, которую она так полюбила, и она, чтобы не сердить и свою мать, пряталась от этих перебранок либо у себя в комнатке, либо у Христы. Она была рада хоть куда уйти со двора, лишь бы не слышать, не видеть! А как и её уже задевали этим, то, как дитя, она вставала на сторону матери. Чипка и сам, хоть и видел, что мать ни в чём не виновата, держался стороны жены, а за ней — и тёщи. Мотре пришлось такое житьё, что хоть сгинь без вести!

— Говорила я тебе, сынок, — жаловалась иногда Мотря Чипке, когда и ему тёща за кожу влезет, — говорила: не бери богачку... ни тебе жизни не будет, ни мне, старой, покоя!

— Потерпите, мама, ещё немного. Что делать? Это всё она верховодит... она заварушку поднимает... Пока её не было, — всё было тихо и мирно, всё ладилось; а как пришла — всё пошло вверх дном... Смиритесь, мама.

— Не буду я, сынок, смиряться перед чёрт знает кем. Лучше пойду в люди, им поклонюсь и подчинюсь, чем буду ей кланяться за кусок хлеба, который от тебя заработала...

Чипка сердился ещё сильнее. Выходил из хаты — то к Грицьку шёл выговориться, то хозяйством занимался, а иногда и вовсе уезжал куда-то на ярмарку и не возвращался дня три, а то и четыре.

— Вот видишь! — толкует тогда Явдоха Гале, — это она, она всё вас портит... это она, старая ведьма, вас подговаривает, его баламутит! Жила бы, старое трухлявое бревно, да радовалась, ведь не разута, не раздетая, не голодная, не холодная... Так нет! Ещё и носом вертит... мол, ей теперь хуже, чем тогда, когда нужду глотала!.. Сказано — нищета! Только короста немного сошла, — сразу и вередничать...

Вернётся Чипка домой, Явдоха начнёт ему выкладывать, на Мотрю жаловаться. Раззлится он на мать, глядишь — на Мотре всё и сорвётся...