Разве быки ревут, когда ясла полны? Страница 41

Ускочив в огород Остапихи, спрятался за забором да и гляжу... А он бегает по выгону, зовёт народ на защиту. Но как его схватили, как задали... запомнит на всю жизнь!.. Пошёл, как пьяный...

Христя только вздохнула и ничего не сказала. Грицько выкурил люльку у печки и взялся за шапку.

— Куда ты? обед уже готов, — говорит Христя.

— Да я только скотину покормлю, — ответил он и вышел из хаты.

— Не задерживайся! — крикнула ему вслед Христя и принялась готовить посуду.

XXI

СОН НА ЯВУ

И снится Чипке — то ли сон, то ли явь. Видит он, будто недавняя попойка. Весь шинок, залитый светом, — сияет, аж пылает; музыка рвёт, гремит; каблуки землю долбят; крики, песни... сто голосов лязгают... безумие неистовствует... А сбоку надвигается тьма, как чёрная туча. А в той туче, в той непроглядной темени, едва различимы господские кладовые, двор... Три тени, согнувшись под тяжестью, несут что-то на плечах... убегают... исчезли в голом саду... Вот мелькнула искорка — и видно: двое мужчин валяются на дворе, борются... Тот, что сверху, лютый, как зверь, быстрый, как ветер... Вглядывается Чипка... "Так это же я... я!" — вскрикивает, — а подо мной сторож... панский сторож... бледный, как смерть; тяжело дышит; слабо шевелит руками и ногами... слышно — кровь бурлит в его печени, чёрной струёй бежит из горла, из носа... Вот раскрывает глаза... вспыхнули в них на миг искорки жизни. Это упрёк в них? Или проклятье?.. Нет, душа прощается с телом: смерть уже застилает глаза мутью... А ночь всё растёт, ширится и прогоняет весёлое пиршество с глаз..." Чипка затрепетал, кинулся... "Ох-ох!" — простонал, перевернулся на другой бок — и снова уснул.

И снова ему мерещится... Ночь тёмная, глупая — немая и глухая. Он стоит, а вокруг него — сонное сборище: пьяные мужики, бабы... всё это спит мёртвым сном, разбросано, словно чурки... Вот вверху вспыхнула над ним звезда: как свеча горит она на небе — и освещает пьяное сборище на земле... Чипка взглянул направо... Тьма закачалась, задрожала... и из неё выступили две тени — страшные, бледные, с переломанными костями, которые так и выпирали из тел... Еле волочат они ноги, выворачивают их то в одну, то в другую сторону; качают на него головами — указывают руками на спящих... Чипке показалось, что то дед Улас с матерью... Он затрясся, завозился — и отвернулся...

Немного спустя, слева тоже закачалась тьма — и из неё вышли две тени. Одна — толстая, пузатая, краснолицая; вторая, за ней — тонкая, худая, втрое согнутая, с пером за ухом... Подошли те тени, взглянули на спящих, взглянули Чипке прямо в глаза — и зарыдали... "Вот где пропало наше добро, наши деньги!" И, схватив одного пьяного спящего, они сорвали с него одежду и вцепились в горло зубами... Слышно стало, как булькала кровь: это они пили её из живого тела... Глаза их наливались кровью, сверкали, как у кошек... Чипка содрогнулся — и отвернулся.

Смотрит вверх — а там, сквозь свет, качается новая тень. Чистая и ясная, как погожее летнее утро, с ласковым и милым взглядом в тёмных глазах... "Что это?.. Моя Галочка! моя сизокрылая голубка! иди ко мне!.." — молит Чипка, поднимая руки. Тень задрожала; ясное лицо потемнело; на глазах заблестели слёзы... "Что ты наделал?! — донёсся испуганный голос. — Посмотри направо!" Чипка глянул — и отпрянул... Мужчина корчился на дворе и нечеловечески стонал... "Что ты наделал?! — снова упрекал голос сверху. — Посмотри налево!" Чипка нехотя повернул глаза... Две чёрные тени сосали кровь из спящих, ломали им кости, выворачивали руки, ноги, обсасывали... "Посмотри вниз!.." — прозвучал голос. Чипка взглянул... Вокруг него развернулось сонное царство людей; бледные лица задраны вверх, глаза — вылезли из орбит, изо рта — тонкая струйка синеватого дыма... Они горели тихо-тихо, как тлеющий уголь... "Это всё ты наделал!.. это всё твои дела!.. — кричал голос. — За что ты убил человека? За что осиротил детей, вдовою оставил женщину?.. Чем виноват сторож, если его хозяин послал сторожить добро, ловить вора?.. Что ты сделал с этими человеческими пиявками?.. Что?? Из сытых, сытых, что, напившись крови, тихо доживали век, ты снова сделал голодных: ты выжал из них кровь, которую они за долгую жизнь насобирали... А вот, видишь: чтобы снова стать такими, как были, они сделались в сто крат хищнее, прожорливее... На голодного и холодного, на пьяного и трезвого, на спящего и бодрствующего, на сироту, на старика — они бросаются, как голодные псы на кусок хлеба... Видишь, как они сосут кровь из человеческих жил?.. Видишь?.. А это что?.. Людей ты опоил, водкой сжёг... Каторжник! разбойник!.." Чипка изнемог, опустился на колени, сложил руки, пал ниц на землю... А голос, как буря, носился вокруг него — и страшно выкрикивал, взывал: "Что ты наделал, лютый каторжник?!" Чипка припал ниц, словно хотел спрятаться... А голос тот проникал в каждую косточку, в каждую жилочку, морозил их ужасом, жёг огнём тоски... Чипка не выдержал. Как бешеный зверь, что боится воды, трясётся и лютует при её виде, забыв всё на свете, яростно бросается на всё живое — так и Чипка кинулся, вскочил... "Исчезни, проклятая, прочь от меня! пусть тебя огонь сожрёт, вихрь развеет!.. Что ты мне?.. Жена?.. сестра?.. мать?.. Я тебя всего два-три раза видел в поле, где ты прыгала, как коза... Чего ж ты тут?.. зачем ты мешаешь?.. Ты мне выбиваешь глаза тем, что и так покоя не даёт, что сердце от доброго отвращает, а руку толкает на злое?.. от чего я сам бегу — да не убегу, прячусь — да не спрячусь, всё глубже и глубже топлю голову в пьяной водке... Прочь!.. исчезни!.." От его крика тень задрожала; поднялась вверх; всё выше, выше... Небо загудело, заблестело, сверкнуло... Огненная стрела ударила рядом; кругом всё затрещало и запылало... Горит, трещит, ломится, рушится, кричит, вопит, молится... все голоса сливаются в один — голос невыразимой муки; повсюду слышны плач, вопль... И всё это пожирает огонь — то своим яростным пламенем, то острыми языками — лижет... Лизнёт — и только чёрный уголь остаётся; лизнёт ещё — уголь белеет, рассыпается в пепел... И поднимает его вверх огненная волна, трепеща, несёт высоко-высоко... Огонь разыгрался... Уже он охватил Чипку со всех сторон; уже доставал своими языками до его тела; облизывал его лицо... Смотрит Чипка... Так это не огонь, а людская кровь — плещется волнами... "О-о-й!" — вскрикнул он — и яростно подскочил.

Уже вечер стоял над двором. Солнце зашло за гору багрово-багрово, будто напилось крови, что была пролита за день. Село, утомлённое драками да чудесами, затихло: ни крика, ни гула. Высокие столбы дыма поднимались из дымарей в небо — словно несли туда людские слёзы, проклятия, молитвы... В печах пылало пламя — готовился ужин; людские тени мелькали мимо — и на миг-другой заслоняли свет, как занавесью. Мороз крепчал; звёзды мерцали; закат светился кроваво-красным заревом...

Чипка вскочил — и почувствовал, как по всем его жилам, в каждой косточке, как молнии, бегут огненные искры; слившись в голове, они жгли её изнутри... Тело его пылало; в мыслях сон путался с явью; сердце болело, замирало, кипело невыразимым злом... Он вышел наружу — хоть проветриться. Свежий ветер дохнул ему в горячее лицо, щипнул в носу — аж слёзы навернулись... Взглянув на закатное зарево, он тут же зажмурился: оно больно резало глаза... А на другом конце неба, напротив, багровело другое зарево: то всходила полная казачья луна.

Чипка вышел на середину двора и стал оглядываться. Вокруг пусто и глухо! Стал он бродить от хаты к току, от тока к хате. На душе тяжело — так тяжело, как ещё никогда не бывало... Боли в теле доходили до сердца, терзали его; голова горела; мысли путались: обижали его несправедливым наказанием, пугали людским смехом... Он охотнее бы просил, в ногах валялся, слёзно молил — лишь бы забыть то, что было! А оно стояло, как пугало, перед глазами; как мираж, колыхалось в мыслях. То слышался ему глухой, задавленный смех; то — словно случайно — острые, как иглы, насмешки в разговорах; то — постоянное в лицо ткание... Он изнемогал от муки. "Лучше бы я не родился, или меня убили, чем так страдать!.."

Душа жаждала кому-нибудь открыть свою беду; сердце — вылить наболевшие слёзы. Да только кругом — ни души! Ломая руки, с жалобным взглядом посмотрел Чипка на закат и печально пошёл в хату... И жалко, и страшно было смотреть на его фигуру, что так чётко чернела между двумя заревами мира — лунным и закатным. Будто пришелец с того света, будто грешная душа, изнурённая своими тяжкими грехами, собралась каяться перед Богом — да не смогла: вместо молитвы, уста шептали горькие проклятия, перечитывая свои грехи...

Посреди хаты, освещённой лунным светом, что лился сквозь окна и ложился широкими полосами на пол, скрываясь под полом, — стоял Чипка на коленях и молился... проклятиями. Слёзы блестели в его глазах; он искренне кланялся...

А его товарищи — Пацюк, Лушня и Матня, — как увидели, какая драка поднимается в Песках, тут же пустились наутёк, да за домами, да огородами, в Крутой Яр, да и засели в шинке у своего давнего знакомого жида Аврама... Прогуляли весь день до копейки, рассказывая каждому, кто заходил в шинок, какое страшилище случилось в Песках... Уже и стемнело.

— Ну что, братцы, может, наведаемся в Пески: что там творится? — говорит Лушня. — А вдруг Чипку нашего схватили, что-то он там сильно распалялся?.. Тут бы бежать, как беда; а он — зовёт спасать!..

— Иди, коли хочешь, — отвечают ему Пацюк и Матня, — мы тут останемся...

— Нет, пойдём вместе, — уговаривает Лушня, — проведаем Чипку... Хоть он и чудной себе, а всё-таки — не скроешь — душа хорошая и товарищ надёжный... уж ни за что не выдаст!..

— Я не пойду, хоть режь меня, — говорит Матня.