Разве быки ревут, когда ясла полны? Страница 44

Только одна мать умеет одновременно любить своё дитя и ненавидеть, жалеть и проклинать; хотеть видеть, слышать — и не смотреть, не слушать.

На следующий день Чипка проснулся, когда солнце уже поднялось высоко. Позвал Лушню. Лушни уже не было. Дождавшись, пока Чипка уснёт, он тихонько слез с печи, вышел из хаты и направился прямо в Крутой Яр.

— А что Чипка? Как он? — встретили его товарищи.

— Нормально... жив! Всё в порядке... Только смотрите: ни слова, где были. Сказал, — сидели в чёрной...

И давай рассказывать, как Чипка чуть его не убил, как он выкрутился; рассказал и про последнюю беседу с Чипкой; советовал поддержать его... Пацюк сразу согласился, Матня упирался.

— Пойди в работу, — сказал он, — и чарку выпить некогда будет...

Однако Лушня с Пацюком уговорами склонили и его пойти по Чипкиному пути. Только он согласился наняться не к хозяину, а к жиду на винокурню или в пивоварню. Так и сделали. Тот день прогуляли, а на следующий все трое пошли на Побиванку к жиду, нанялись на винокурню.

Чипка подождал, пока солнышко хорошенько поднялось, надел свитку и пошёл к бабе, где жила его мать. Во дворе он встретил бабу.

— Добрый день, бабушка!

— Добрый день.

— Мать у вас?

— У меня... А что?

— Да ничего. Я к матери, если можно.

— Иди. «Чего это он?..» — подумала баба, и ей стало страшно. Скорей в хату.

— Мотря! Мотря!

— Что?

— Сын идёт...

Мотря не ответила ни слова, — только задрожала... То мороз её пробирает — побледнеет, то жар бросает...

— Зачем он идёт? — вместо Мотри спросила девушка.

— Не знаю, — ответила баба.

А тут и Чипка в хату.

— Здравствуйте, бабушка, и вы, мама!

— Здрав будь, Чипка, — ответила баба.

Мотря отвернулась; слёзы застелили ей глаза...

Все молчали. Чипке стало неловко... Он мял в руках свою шапку и несмело сказал:

— Я к вам, мама...

Мотря не отзывалась. Чипка тоже замолчал. В хате стало тяжело, будто потолок навалился...

— Зачем ты ко мне пришёл? — не сразу произнесла Мотря, всё ещё не глядя на Чипку.

— Пришёл, мама... просить прощения у вас... Глупый я был тогда, пьяный... обидел вас... оскорбил сильно... За то Бог меня и наказал... Простите меня! Не сердитесь больше на меня!

Не выдержала Мотря. Слёзы хлынули из переполненных глаз и, как горох, покатились по лицу, падали на пол. В душе заговорили и радость, и жалость, и укор... Ей было радостно, отрадно, что сын покаялся, что понял, сколько зла натворил себе через дурную голову и ленивую волю, что признал вину перед ней, перед матерью, которую так обидел... И в то же время встала перед ней чёрной тучей сыновняя злоба, давила, как клещами, материнское сердце; просилась вылиться хоть в горьком упрёке... Мотря, обливаясь слезами, начала стыдить сына.

— Теперь, значит, и к матери?!. теперь к ней, когда жаловаться больше некому?.. А как тогда — так мать сякая-такая!.. Тебе не стыдно? тебе не грех?.. Меня на старости лет по чужим людям пустил... хлеб у чужих просить... такое про тебя слушать?.. Мать тебе, значит, враг?.. Мать, как мать!.. Она бы и пальчик свой отрезала — да дала бы своему дитю, чтобы ему было лучше!.. А ты сразу — вверх! Сразу — сякая-такая!.. А теперь, значит, как отхлестали — так и мать пригодилась? Сразу к ней? Что — добрая наука от москалей?.. добрая?!. Теперь вот и покорность откуда-то взялась... А тогда... мать слово скажет — а ты вдесятеро... мать заплачет — а ты в драку!.. А я тебе скажу, сынок: если бы у матери была такая сила, как у чужих, чтобы тебя проучить, — ты бы не прыгал, как щенок, не гнал бы старую мать, что ночей над тобой не досыпала, от рта отрывала да тебе давала!.. не ранил бы её сердце так!..

— Не вспоминайте того, мама!.. Простите... забудьте! Это было давно, когда-то... Что пьяный человек?.. Пьяный — дурак... Сами знаете: не поставит свечу, а уронит!..

Мотря замолчала, утирала рукавом слёзы... Бабушка тоже добавила укора и стыда за такие дурные поступки. Чипка стоял, опустив голову, у порога... Мотря взглянула на него — и сердце её перевернулось от жалости.

— Наверное, сынок, тебя там так изуродовали, что и косточки целой не осталось?.. — сказала она, с жалостью глядя на его бледное, измученное лицо. — Смотри, как осунулся... побледнел, позеленел!..

— Спина, как опалённая, болит, — жаловался Чипка. — Зверски били!..

— Чтоб их постигла чёрная, несчастливая година, раз они так издеваются над людьми!..

— Слышали мы, Чипка, — вмешалась баба, — слышали, аж сюда до нас крики доходили... Прямо как мертвецы из гробов, всё: — о-о-ох!.. о-о-ох!.. — стонали...

— Наверное, до живого тебя били? — снова спрашивает Мотря.

— Та есть всё...

Мотря скривилась, молчала.

— Ты хоть рубаху сменил, или, может, у тебя и рубахи нету? — чуть погодя спрашивает мать.

— Нет, есть... только не переоделся.

— Чего ж не снял?.. Оно ж прилипнет, присохнет, сдирать будешь — раздерёшь, хуже будет!

— Засохнет!

— О, чтоб тебя! — усмехнулась баба. — Засохнет!! Садись, чего стоишь?

Чипка сел рядом с матерью. Мотря смотрела на него и чуть не плакала. Девушка, бабкина внучка, стоя у печи спиной к огню, грустно поглядывала то на сына, то на мать, то на свою бабушку и грызла ноготь на среднем пальце левой руки...

— Где же мы, сынок, жить будем? — уже позже спрашивает Мотря.

— Доживите уж, мама, зиму у бабы, я заплачу, сколько бабушка скажет...

— Бог с тобой, Чипка, с твоей платой! Зачем мне твоя плата? Разве Мотря у меня избу пересидит или перележит, как перезимует?.. Пусть зимует. А ты, сынок, постарайся насчёт денег, починишь свою хату, а как весна настанет — переберётесь на новое хозяйство!

— Спасибо вам, бабушка, за вашу доброту, — благодарит Чипка, кланяясь. — Так, наверное, я и сделаю: пойду да и наймусь на винокурню до весны...

— Не ходи туда, сынок, — перебила его Мотря: — не нанимайся к жиду-нехристу!.. Они твоё добро загубили... Лучше устройся где-нибудь на току, заработай хлеба. Дождёмся весны — надо что-то есть... А может, где и поле добудем — будет чем засеять...

— Хорошо, мама... Пойду на ток. В Крутоярской экономии, говорят, много хлеба осталось... Сказали, что немец вроде бы нанимает: кто за деньги, а кто — натурой... Так я, может, сейчас за хлеб поработаю. А потом, как заработаю, — тогда и за деньги...

— Хорошо... Хоть так сделай, сынок.

Попрощались.

В тот же день, под вечер, Чипка собрался, пошёл в Крутой Яр. На следующий день где-то достал цеп и молотил в амбаре так, что солома на сажень вверх летела. Откуда только сила и охота взялись! Такой работник — золотые руки. Немец — и тот хвалит Чипку, другим в пример ставит...

— Шипка, хорошо работай... как бидло!..

— Ещё бы!.. — смеются песковские казаки, — вот что значит московская наука! Уже и наш вожак в Крутом Яру с цепом... Диво, да и только — лоза!.. А ведь — Господи, твоя воля! Там на праздник такой пир устроили, что и земле тяжело было; а после праздников — совсем с ума посходили!..

Чипка ничего того не слышал, а Мотря, хоть и слышала, — затыкала уши, проклиная панов, москалей и людей, что смеялись... Чипка был в работе, Мотрю в бабкиной хате не сиделось. Каждый день она заходила в свою хату. Сколько лиха она там натерпелась, бедности, холодных и голодных дней! Сколько раз судьба её предавала, надежды рушила, разбивала, топила в бездне горькой жизни!.. Сидя в старой пустке, начинала Мотря вспоминать всё, что только держала старая память... Погрустит, пожалеет себя, поплачет — и пойдёт. А на следующий день снова тащится. Даже тоскливо ей было, если день не заглянет в свою хатку... А ночью — всё мысли: вот бы поскорее лютая зима прошла, снега растаяли, поля зазеленели — и можно было браться за дом, чинить и переезжать! Такими мыслями она и жила.

Вот уже и Масленица. Солнце высоко поднимается; играет на весну-красну; греет — уж быкам и полбока согреет, как говорят люди. Снег размягчается, лёд протекает, чернеет; возле хат уже подтаяло; детвора высыпала на порог, против солнца в казаки играется... Весной дышит...

Крепостные такие радостные, что дождались весны — первой свободной весны, когда не надо работать на пана...

— В кабак, братцы! За волю!.. за волю!.. — кричали они, направляясь в шинок.

Отгуляли Масленицу. А тут посередник приезжает, уставную грамоту вводит, землю раздаёт... Крепостные испугались, как бы с землёй не досталась им ещё какая-нибудь... новая неволя!.. Кто-то тихонько думает, что эта земля и есть другая неволя, что паны будут за неё брать плату, на барщину гонять...

— Не хотим земли!.. не надо!.. До настоящего времени! — гудит община, надеясь на «настоящее время», когда землю вернут даром, без денег... Они думали, что царь дал волю — и землю подарил; а то, мол, сами паны выдумали какую-то плату... «Да будет же когда-то правда на верху!» — думали они и стали ждать «настоящего времени»...

Поднялась снова возня и бунт... Не только в Песках — гудели про то «время» по всей Украине, по всем хуторам, сёлам... Отдавался тот крик по уездным городам... Словом — везде, где только тёмный, измученный крепостной, которого веками никто ни о чём не спрашивал, кто был волом, что перепахивал барские поля и сеял на панский доход, — сбросил с себя панскую цепь, вдохнул волей...

Нечего делать — пришлось ту волю силой усмирять... Настала работа для москалей. Переходят они из села в село, из одной волости в другую, — и записывают «настоящее время»... Только тем и служат, что своих, иногда и братьев и отцов, дубасят, вяжут и в город везут, в тюрьмы сажают... А попал туда — как в яму. Редко кто выходит: один в Сибирь пошёл; другой — на каторгу!..

Чипке теперь некогда было прислушиваться ко всему тому. Вместе с матерью он каждый день хлопочет возле хаты. Разобрал её, оббил снаружи и внутри; гнилое дерево выкидывает, новое вставляет — целое; новые стропила ставит; обшивает обводом... Мотря с мазальщицами возится. Их смехи и песни с самого раннего утра будят село, разносятся по всем Пескам...

К Пасхе уже стояла хата, как нарядная девушка: ровная, высокая и белая-белая, как снег. И можно было видеть, как каждое утро и вечер выходила из неё старенькая женщина, чуть согбенная, с весёлым блеском в глазах. Шустро бежала она к стогу соломы, что стоял в огороде; шустро набирала полное рядно и тащила изо всех сил в дом. То была Мотря. Аж помолодела она, как перебралась в свою хату, на новое хозяйство...

Чипка и сам принялся за хозяйство, аж чуприна мокрая.