Разве быки ревут, когда ясла полны? Страница 37

Совесть, усыпленная водкой, его не мучила; страха он отродясь не знал: перетаскав пшеницу — устал и заснул у себя в логове, как после тяжёлой работы... Уже солнце взошло; по селу зашевелились люди; а сон всё не выпускает его из цепких рук, с утра как будто ещё крепче давит... А по селу, как в колокол звонят — про кражу, про сторожа... Заворочались, загомонили: кто? как?

— Авжеж, не кто, как не те харцизяки! — гомонят люди, указывая рукой в сторону Чипчиной хаты. — Каждый день пьют да гуляют… с чего бы это? Сначала — на скотину того чертова сына пили-гуляли, а теперь уж всё подчистую пропил, мать выгнал… С чего ему жить, как не с воровства?

Такая молва дошла до волости… «А что ж? может, и правда!» — рассуждают между собой волосные, — и тут же направились к Чипке.

Пришли во двор, обошли вокруг огорода, заглянули в хлев, в загон, — не спрятано ли чего; голова даже потыкал палкой в навоз, что остался после лошади и коровы… нигде ничего! Повернули к хате. Хата была заперта. Голова подёргал дверь — никто не откликается. Тогда подошёл к окну, глянул в разбитое стекло: спит Чипка на полу, аж храпит...

— Эй, ты! — крикнул голова. — Открывай! Слышишь, Чипка, или как тебя? Открывай!

Чипка сквозь сон услышал чужой голос, поворочался, перевернулся на другой бок, пробормотал — и снова уснул.

Один из сотских обошёл хату, подошёл к дырявому окну с торца, ткнул Чипку под бок палкой. Чипка вздрогнул.

— Кто там, чёрт побери, толкается? — спрашивает спросонья.

— Открывай, ворюга! — закричал сердито голова. — Открывай, а то двери выломаю… хуже будет!

— А ты кто такой, птица важная? — спросил Чипка, протирая глаза. — Я тебе сам всё выломаю!

— Бейте дверь! — кричит голова. — Вяжите его, ворюгу!

Такие слова задели Чипку.

— А ну, бей-бей... зубы потом соберёшь!

— А чего ж ты не открываешь?.. Гайдамака!.. Это ты ночью крал у пана? Это ты прибил сторожа, душегуб?..

— У какого пана? Какого сторожа? — зевая и потягиваясь, спрашивает, будто и не он, Чипка.

— Не знаешь, у какого пана? Ты не знаешь, кто у нас пан?.. Вор! Открывай! Мы тебя пришли трусить.

— Трусить?.. Ладно... Трусите… Что ж — иди, труси! — говорит Чипка, поднимаясь.

Скоро задвигался засов — в хату вошёл голова с пятью сотскими.

— Ищите… трусите везде! — командует голова.

Чипка опёрся спиной о дверной косяк, молчит, смотрит, что будет. Сотские кинулись по углам, заглядывали под печь, под пол, лезли на печку, переворачивали на полу солому... нигде ничего!

— Везите его в волость! — распоряжается голова после обыска. — И свяжите, чтобы не сбежал, чего доброго!

— Нет!.. Этого не будет, чтоб я дался связать… За что ты меня вяжешь? — озлился Чипка на голову.

Сотские с верёвкой к Чипке... Глаза у него вспыхнули.

— Прочь, добрые люди! — крикнул он, отводя рукой верёвку… — За что ты меня вяжешь, спрашиваю? — к голове.

— За то, что ты вор, бандит!.. Ночью влез в панский амбар, прибил человека…

— Кто видел?

— Все говорят.

— Кто — все?

— Всё село говорит, что ты с Лушней, с Пацюком, с Матней… Вас четверо на всё село, что каждый день пьёте, гуляете и бузите…

— Что пьём и гуляем — так; а что мы бузотёры — ложь!

— А за что же вы пьёте?

— А тебе что за дело?.. Вон — была хата полная добра, а теперь — одна пустота осталась!..

— Та что с тобой долго говорить? Вяжите его! Вяжите да в волость, а оттуда — в город, в тюрьму… там с тобой поговорят…

— Берегитесь, люди добрые, дурной минуты! — Чипка говорит сотским. — Не слушайте этого старого дурака… Я и так пойду, если надо. Думает, раз голова — то и важная птица?!

Голова — как бы глазами его съел; да взглянет — Чипка пылает...

— Аркан на него! — кричит голова, толкая сотских. — Вяжите его, дикого быка!..

— Вот уж нет! — грозно глянув и сжав кулаки, говорит Чипка. — Вот только попробуй… Клянусь крестом — голова на плечах не удержится! За что ты меня вяжешь, а? Кто видел, чтоб я крал или убил кого?.. Если в волость надо — скажи… Я сам пойду… Ты думаешь — страшна мне твоя волость? Ага, конечно!.. Пошли… Сейчас пошли!

И, схватив шапку, накинув на плечи рваную свитку, что на полу служила постелью, первым вышел из хаты… За ним голова и сотские.

В волости Чипка застал уже товарищей: за ними писарь с другими сотскими ходил. Собрав всех вместе, голова посоветовался с писарем и всех заперли в «чёрную» — до приезда становому.

Мотря тем злосчастным утром проснулась, как только стало светать. Всё село ещё спало, а она уже бодрствовала.

— О-ох! что-то мне не спится… такая плохая ночь была, такие дурные сны снились, — жалуется бабе. — На сердце будто камень кто положил…

— Да это от дум! — утешает её баба.

Мотря помолилась Богу, умылась и села за пряжу — грустная, задумчивая.

Через час, а может и два — солнце уже поднялось — в хату вошла соседка Хивря Дмитренчиха. Поздоровалась.

— Слышали новость?

— Какую?

— Ночью пану ограбили амбар. Много унесли… и сторожа прибили… может, и не доживёт до вечера…

— Господи Боже! — прошептала Мотря, вздохнув.

— А вон вашего, Мотре, повели в волость… или даже не повели, а сам пошёл… Сам впереди идёт, а сзади голова с сотскими… А он им что-то так говорит, так говорит!..

Как услышала это Мотря, побледнела, всунула веретено в пряжу и мутными глазами уставилась на Дмитренчиху: жалость, обида и страх светились в её выцветших глазах… Потом не выдержала — залилась слезами:

— Сыночек мой, дитя моё! Лучше бы я тебя в землю собственными руками закопала, чем такое слышать про тебя!..

— Да что ты, Мотре, так себя изводишь? — обратилась к ней баба. — Может, ещё и врут. Мало на кого наболтают?

Не слышит Мотря утешения — плачет… Потом встала, накинула на плечи старый кожушок и, сгорбленная, босая, вышла из хаты.

— Куда ты, Мотре? — спрашивает баба.

Ни слова Мотря — ушла, будто не к ней речь. Тяжкая печаль забрала и слух, и голос.

Соседка, ещё молодая женщина, как-то горько усмехнулась, переглянулась с бабой — и ничего не сказала… Тихо и тяжело стало в хате, как в погребе… Бабкина внучка Христя, — девушка семнадцати лет, — невысокая, некрасивая, вдруг тяжко вздохнула на всю хату; вздох тот будто завис в воздухе, обнял всех… Головы у всех поникли; глаза опустились вниз… Каждая думала о своём…

— Вот она — мать!.. — спустя долгое молчание, глухо промолвила баба… — Её унижают, из дому выгоняют родные дети, а ей всё равно — жалко!..

Ни соседка, ни внучка ничего не ответили — только стали ещё грустнее.

Мотря добрела аж до волости. Чипки уже не застала: посадили в чёрную. Как сова, сгорбившись, шаркая ногами, она ходит вокруг чёрной избы; смотрит на маленькие оконца, обитые железом — и плачет, плачет… «Хоть бы мои глаза его увидели! Хоть бы одно слово услышать! Хоть бы знать: правда ли то, что люди говорят?..» Стала она просить сотского, чтобы впустил к сыну. Сотский не пускает…

— Голова приказал — никого не пускать, даже близко… пока не приедет становый…

— На минутку, голубчик! — молится Мотря.

— Нельзя, матушка, он и ключ с собой взял…

Походила Мотря ещё вокруг чёрной, ещё поплакала, и пошла домой, ещё более подавленная, чем пришла. Давили её слёзы; жаловалась она и на голову, и на пана, и на сотского; жаловалась на весь свет — на панов, что гнобят мужиков, на мужиков, что в паны прутся… Материнское сердце кипело проклятиями на весь мир! У материнской боли нет дна, нет покоя…

А Чипке с товарищами — всё нипочём! В чёрной затеяли шутки.

— Вот, не знали, где выспаться! И тихо, и безопасно… Спи себе — а сотский охраняет, чтоб, не дай бог, не украли…

— Если бы сюда полведра водки, — говорит Матня, — то и сидеть бы хоть всю жизнь… Попивал бы понемножку, варениками закусывал да дрых…

— Где б ты её взял? — спрашивает Пацюк.

— Голова бы принёс… он с людей содрал, а нам отдал бы!

— Дождись, пока от голода да холода опухнешь, — вставил Лушня.

— А в самом деле — холодно… Вот бы погреться! — снова за своё Матня.

— Грейся — у тёщи под боком!

— Тьфу на неё!.. Лучше бы водки… И тёщи не надо!

— А мне бы девку, — говорит Лушня.

— Тогда и я к тебе в зятья, — шутит Пацюк.

— А знаете что, братцы? — не слушая их болтовни, говорит Чипка. — Как только с этим делом разберёмся — в первую же ночь обнесём голову… Да не так, как пана… а по-настоящему! Пусть знает, гад, что он не кто-то там, а наш брат Савка — просто что вылез на людской крови, в дукачей вбился… Теперь, смотри, в паны лезет, нос задирает…

— Хорошо! честное слово, хорошо! — хором подхватили все. — И писаря заодно…

— А то! Смотри-ка: связать меня захотел! — «Я тебя, — говорю, — сукин сын, как свяжу, так навеки не развяжешься!»

— Да ну, серьёзно ты так сказал?

— Честно! А за что он меня вяжет? Ты сначала докажи, что я там был, а потом — на верёвку… Пугал тюрьмой… Посмотрим, — говорю, — кто первым туда попадёт: невинный бедняк или богач, что на сиротском добре нажился…

— Ну, а он что? — спрашивает Лушня.

— Молчит, пузатый пес, будто не к нему слова…

— Ну, а расскажи нам, — обратился Пацюк, — как ты с тем сторожем справился… ведь тоже был не слабый человек.

Чипка начал подробно рассказывать, как он лез в амбар, как наткнулся на сторожа, как боролся под амбаром, пока тот не захрипел…

— Так ты его как следует? — спрашивает Лушня.

— Так знал бы, что в надёжные руки попал… Как насел — только стонет, — уже не кричит, как сперва, а стонет…

— Вот и пропал человек! — говорит Пацюк.

— Нечего лезть, куда не просят! — ответил за Чипку Матня.

— И то правда, — подытожил Лушня и вздохнул.

Все замолчали. Молчал и Чипка. Вскоре все уснули.

На следующий день приехал становый. Вызвали Чипку. Становой стал его расспрашивать.

— Ни знать, ни ведать! — говорит. — Четыре дня, как из хаты не выходил.

Вызвали других. И те то же самое: «Не знаем, впервые слышим!»

Отвели их обратно в чёрную; снова заперли на замок. Становой уехал, а их велел держать крепче, чтоб, чего доброго, не улизнули.

Сидят ребята день, сидят другой, и третий. Еду дают… чего ещё? Лежат, высыпаются и болтают друг другу небылицы вперемешку с правдой, вспоминая каждый свои проделки.