Разве быки ревут, когда ясла полны? Страница 33

Прощайте!

— Идите с Богом.

Чипка пошёл по дороге домой, молодица — в хату.

Грицька и правда не было дома. Осенью, управившись с хлебом, он посоветовался с Христьей и нанялся в пивницу. Только теперь он уже работал не с тем рвением, с каким кидался в дело в прошлом году. Он уже своего достиг. Зачем же теперь из кожи лезть? А раз жид даёт хорошую плату, так, чтобы татары сидящего не взяли и на печи не лежать — почему бы и не поработать недельку спокойно, с размышлением, да приглядываясь со всех сторон?!

Не прошло и часа, как Чипка ушёл, — Грицько вернулся.

— Почему это тебя вчера вечером не было? — встретила его Христя.

— Да такое случилось: ни мне бы говорить, ни тебе слушать! — отозвался Грицько.

— Что ж там такое? Нечто плохое?

— Да чтоб очень плохое — то, слава Богу, нет!.. Но и хорошего мало…

— Да что же там всё-таки такое? Говори скорее! — настаивала испуганная Христя.

— Жида Аврама обокрали... Так вот нас и держали аж до сегодня.

— А я-то думала — что стряслось! Кто ж его обокрал?

— Бог его знает... Какие-то, говорит, замурзанные люди... Понадевали маски, связали крепко всех, да и забрали всё, что нашли.

— Что ж это за люди?

— Он думает, что москали, потому что по-московски говорили... А жалко всё-таки Аврама!

— Вот ещё — большая жалость — жид! И так с нас дерёт...

— Нет, Христья: жид жиду рознь. Один жид — прямо жадюга, а Аврам, скажу тебе, хороший человек, хоть и жид... Не гневи Бога: он и поможет, если нужда, если тяжело... Конечно, своё возьмёт — не деньгами, так работой... Сейчас у него в пивнице почти все — за отработку... Добрый жид. Все его местные жалеют...

— Все они добрые, пока спят; а только откроют глаза — так и глядят, как бы у тебя что выманить, как бы вцепиться, чтобы не вырвался... Даст рубль-два, а отработай ему на десять. Все они одним миром мазаны! Смотри ты — я ж и забыла тебе сказать: к тебе Чипка приходил.

— Какой Чипка?

— А тот... что, как безумный, по селу шастает...

— Ага... А зачем же?

— Да говорит: не купил бы ты у него хлеба?

— Какого хлеба? — спрашивает, задумавшись, Грицько.

— Не знаю... Говорит — продать хлеб... А я стою и думаю: какой он хлеб продаёт, и зачем тебе хлеб покупать, коли, слава Богу, своего ещё хватает...

— Ну, а что ты ему ответила?

— Что ж я ему ответила? Сказала, чтобы пришёл попозже, когда ты дома будешь...

— А он тебе — что?

— Сказал: зайду, — да и ушёл со двора.

— Гм, — пробурчал Грицько. — Ну, скажи на милость, не спятил ли парень... Допился с горя!

Разговор о Чипке на этом прервался. Грицько начал расспрашивать, всё ли в порядке в хозяйстве, что делала Христя, справилась ли?.. Христя отвечала и сама расспрашивала Грицька: что им говорили, о чём допрашивали, как задержали? Спустя немного Христя спрашивает мужа:

— Не пора ли обедать? Ты с дороги — утомился, проголодался... пообедаешь — отдохнёшь...

— Таки да, проголодался. Хлеба не стало, выпросил у одного мужика краюшку, да и то — еле перехватил… А теперь — прямо и есть хочется…

Собачий лай прервал их разговор. Христя глянула в окно.

— Вот и Чипка идёт…

Грицько тоже посмотрел.

— И оборванный, и изношенный какой, Господи!

— Может, сказать, что тебя дома нет, пока пообедаем? — спрашивает Христя, глядя на Грицька.

— Нет, пусть... человеку в третий раз не отказывать... Ты ж знаешь: мы с ним когда-то дружили, вместе овец пасли. Странный он, конечно... а дружок был хороший... А теперь посмотри — что с ним стало?!

Чипка скрипнул дверью, вошёл в сени; собака аж до одвёртки грызёт, так воет. Христя открыла дверь в хату.

— И собака у вас! — обратился к ней Чипка. — С пустыми руками не суйся!.. Здравствуйте!

— Здравствуйте... Идите в хату: я уж сама засов задвину — он у нас тугой, кто другой — не справится...

Христя кинулась к наружным дверям, окликнула собаку, потом закрыла и задвинула засовом.

— Грицько дома? — спросил Чипка, дожидаясь, пока Христя занималась дверьми.

— Дома. Что же вы не идёте? Заходите!

Чипка неуверенно вошёл в хату и остановился у порога.

Ему стало как-то и стыдно, и неловко… Грицько первым поздоровался.

— Здравствуй, Чипка!

— Здравствуй, Грицько! Здравствуй, брат! Вот это да — как ты изменился! Как женился — и не узнать тебя!

— Чем же я изменился?

— Всем... оброс, постарел...

— Вот ещё! — защебетала Христя. — Где ж это он старый?.. Просто не брился… вот и кажется...

— Может быть... Но всё-таки, Грицьку, раньше ты мне моложе казался...

— Это всё меня молодая жена состарила, — смеётся Грицько.

— Да хоть бы и состарила… — усмехается Чипка.

— Та и ты, Чипко, изменился... не похож на себя... Что это ты так опустился?

— Беда, брат… — вздохнул Чипка и сел рядом с Грицьком за стол. — Кого ж беда к добру доведёт?

— Что ж у тебя за беда?..

— Много, Грицьку, рассказывать… — снова вздохнул Чипка и быстро осмотрел хату.

Просторная хата, чисто выбеленная, тёплая и светлая, тихая и счастливая, пахнула на него каким-то ласковым духом… Ему стало так легко, будто стены склонялись к его горю… На сердце стало тепло; мысли повернули назад — и понесли его на степь, нарисовали дряхлого деда Уласа, ловкого Грицька, что ездил верхом на баране; понесли его в вербы — воровать птенцов... Жил — жил!.. Жил — жил!.. — будто кто молотком стучал этими словами в виски… Он болезненно улыбнулся… Глянул на Христью… И снова унесли его думы в поле, в зелёную рожь, где он впервые встретился с Галей... Жалко стало ему своей прошлой жизни, что грела надеждой; захотелось кому-то открыть её, с кем-то поделиться... В глазах — чувствовал — наворачивались слёзы; он боялся, чтобы не брызнули, — и водил глазами то на Грицька, то на Христью… И казались они ему такими счастливыми, такими добрыми, приветливыми, что и сам не заметил, как исчез стыд, как пропал страх перед ними… Ему захотелось искренне, по-сердечному поговорить с ними, как с родными. Опустив голову на грудь, глаза — в пол, он начал разговор.

— Много, говорю, рассказывать... и за день всего не выскажешь… Беда, как пристанет — не отстанет…

— А кто же виноват в твоём горе? — отозвалась, глядя на него, Христя. — Может, ты сам больше всего?..

Этот упрёк хоть и уколол Чипку, но он ни взглядом, ни мимикой того не выдал. Ему даже понравился прямой вопрос, сказанный женскими устами.

— Да, немного и сам виноват, — ответил он, задумываясь. — А ещё — и люди…

— В чём же люди виноваты? — допытывается Христя.

Чипка пошевелился. Видно, он не ожидал такого вопроса. Помолчал немного, всё вниз глядя, как будто думал: говорить или нет? А потом медленно, будто слова прилипли к языку и он отрывает их с болью, произнёс:

— Неправдой своей!..

Грицько увидел, с каким страданием и горечью произнёс Чипка эти два слова, взглянул на Христью:

— Ну всё, хватит тебе болтать! — сказал он ей. — Лучше готовь обед, да пообедаем все вместе. Ты, Чипка, ещё не ел?

— Та уж, Бог его знает, когда я в последний раз видел еду… — с горечью признался Чипка.

Его слова тронули жалостью и Грицька, и Христью, а сам он был такой — хочешь не хочешь, а пожалеешь... Грицько сразу подвинулся за стол, к покутю, и стал звать Чипку поближе. Христя метнулась к хлебу, к мискам, к печи. Быстро налила борща в миску, поставила на стол; достала ложки из мисника, разложила перед каждым — уже собиралась и сама сесть за стол — как Грицько сказал:

— Это что ж — сесть без капли?.. У нас, кажется, в кладовке есть водка… Мы ж с Чипкой давно не виделись, так грех не выпить. Давай по рюмочке... Да и, честно говоря, что-то меня ломит — надо бы… вдруг отпустит?

Христя вышла в кладовку, вскоре вернулась с бутылкой водки, поставила на стол и села.

— Наливай, жёнушка!

Христя налила. Грицько взял рюмку и, оборачиваясь к Чипке, сказал:

— Пошли нам, Боже, всего, чего только желаем!

— Дай, Боже! — ответил Чипка.

Потом Христя снова налила рюмку, и Грицько подал её Чипке. Чипка выпил.

Тогда сам Грицько налил полрюмки, подвинул Христье:

— Выпей же и ты, жёнушка!

Христя взяла рюмку, пригубила, кивнула головой — и начала есть борщ.

Принялись за борщ и мужчины. Чипке казалось, что он в жизни не пил такой вкусной водки, не ел такого наваристого борща. Поели борща, Христя подала лапшу на молоке... Чипка ел, как будто трое суток не ел… Всё ему казалось таким вкусным, добрым; сами хозяева — такими искренними, приветливыми, что он даже повеселел немного… С лица сошла тума; на лбу расправились морщины, что, как волны, то набегали, то спадали; он радостно засветил своими умными, тёмными глазами — и стал исповедоваться…

— Так вот вы, паниматка, — обратился он к Христье, — хотите знать, чем люди виноваты в моём безголовье? Всем виноваты! От самого малого, незаметного, до самого большого, самого главного…

Вы только посмотрите: как они между собой живут? По-людски ли, по-братски, по-божески?.. Ага! Они бы — один другого в ложке воды утопил, с лица земли стер…

Грицько усмехнулся…

— Ну, а тебе-то что до того, Чипка? скажи ради Бога?.. Тебе ведь от этого ни тепло, ни холодно…

— Как — не холодно? А правда где? Где та правда, по которой нам велено жить? Где она делась? Кто её у нас украл? — горячился Чипка. — Куда она подевалась?.. а?

— А нет правды, — ответил Грицько, — так живи, как и все живут…

— А если не дают жить? Что тогда?

— Всё это — мания!..

— Ой, Грицьку! ой, братец! не говори так… мне больно, мне жжёт такое слово…

— Чего ты выдумываешь, Чипка? чего тревожишься?.. Не то теперь время, не те люди народились…

— Что ж мне делать, если я не могу с ними ужиться? Чем я виноват?.. Я и так терплю… Ты только послушай, какая у людей правда. Ты знал мою землю?

— Знал…

— Ты слышал, что её отобрали у меня… знаешь?.. Ту самую землю, которую сама громада признала: «Это твоя земля, Чипка, владей ею!» А теперь нашлись такие умники, что и волю громады растоптали... Взяли да и отсудили мою землю — бог знает кому, бог знает зачем…