Тогда надо было. Сразу. А мы послушались Адиля-эфенди... Теперь он нас не боится. Потому что простолюдины его защищают. И с каждым днём растёт его авторитет. Ты думаешь, он просто так поднял на меня кнут? Нет, не просто. И не случайно. Так он учит крестьян не бояться нас. Он — камень у нас на шее. И чем дольше мы его терпим, тем тяжелее он становится. Понимаешь, Менлибей?.. С каждым днём избавиться от него всё труднее и труднее.
— Не стоит впадать в отчаяние. Ещё не поздно. Неужели не придумаем, как избавиться от какого-то таты?
Хозяин дома взял начатую бутылку и налил водки в фиджаны, стоявшие на ковре. Они высоко подняли их и громко чокнулись. Эмирзаков пил мелкими глотками. Менлибей двумя пальцами держал фиджан и наблюдал, как, морщась, пьёт хозяин. И когда Эрбаин бросил пустой фиджан на ковер и протянул руку к хлебу, Менлибей залпом выпил свою водку. Удивлённый этим, Эмирзаков даже перестал жевать и вытаращился на него. До сих пор хозяину не приходилось видеть, как ловко пьёт его холоп.
— Учитель сильный, — повторил Эрбаин. — Но ведь и я, ты знаешь, не лыком шит... Как ты думаешь, Менлибей?
— Вы, Аджи Эрбаине-эфенди?.. Да вы что!
Менлибей рассмеялся, и его маленькие красные глазки утонули в складках жира; через мгновение его гладкое и плоское, как блин, лицо стало сосредоточенным, и на нём снова прорезались две узкие хитрые щёлки. Не спрашивая разрешения у хозяина, Менлибей сам налил водки в фиджаны. Выпили без чоканья. «За удачное исполнение задуманного». За что пили — не говорили. Только подумали.
Эмирзаков хорошо знал натуру гостя. Выпьет третий, четвёртый фиджан — и тогда попробуй с ним договориться. Пока голова Менлибея ещё не совсем пьяна, а язык ещё ворочается, надо закрепить договорённость. И Аджи Эрбаин решил без намёков высказать ему свою мысль ясно и чётко. Эмирзаков уже всё давно обдумал. Он не имел привычки говорить, пока всего не взвесит. Главное здесь — избежать последствий. Да-да, последствий... Впрочем... Какие могут быть последствия для Аджи Эрбаина?..
Хозяин дома не видел себя со стороны и не догадывался, что уже изрядно пьян, хотя тело стало тяжёлым, а мысли в голове вращались тяжело, как камни.
— Надо, чтобы это дело с учителем обошлось без шума, — сказал он. — Однако, похоже, шума не избежать... Нервы мои сдали. Погорячился я в лавке, не смог сдержаться. Теперь только и будет — все на меня пальцем тыкать. Поэтому лучше, чтобы кто-то другой... Оставить это на полпути нельзя...
Хозяин разволновался, но не хотел, чтобы Менлибей это заметил. Говорил медленно, и когда голос начинал дрожать — замолкал. Разговор затянулся. Наконец перед рассветом уже изрядно захмелевшие мужчины обо всём договорились. Оба поклялись, что не предадут друг друга, и для верности поочерёдно поцеловали Коран. Их план был прост: Менлибей устроит у себя дома званый ужин, пригласит учителя и Аджи Эрбаина — якобы для того, чтобы их помирить...
Зная, когда учитель возвращается из школы, Менлибей тихонько слонялся по улице. Увидев Усейна-оджу, он пошёл ему навстречу, делая вид, что оказался тут случайно. Поздоровался, остановился. Учитель тоже был вынужден остановиться. Сладким, певучим голосом Менлибей поинтересовался самочувствием учителя, его жены, детей, упрекнул, что он совсем забыл своего старого друга Менлибея. Его глаза беспокойно бегали. Учитель сослался на занятость, попытался попрощаться, но Менлибей топтался на месте, завёл разговор о вещах, которые учителю были совершенно не интересны, но уйти, не дослушав, ему было неудобно. Менлибей похвастался, что недавно ему удалось купить отличное скаковое седло и уздечку с серебряными украшениями. Заметив, что и эта новость не вызвала у собеседника интереса, добавил:
— Мне самому седло ни к чему... Думал, кого-то из крестьян порадовать. Не хотите посмотреть? С деньгами могу подождать...
— Спасибо вам, мастер! — сказал учитель. — Мне тоже скаковое седло ни к чему. У меня есть старое, и хватит. В скачках я не участвую, — он приложил правую руку к груди и хотел идти своей дорогой, но Менлибей снова его задержал, взяв за пуговицу.
— Если не нужно — не берите, я вас не уговариваю. Желающих купить такое седло найдётся немало. Я просто хотел хотя бы небольшой услугой напомнить вам, что я ваш старый друг. Не сторонитесь меня, Усейне-муалим! — Менлибей хрипло закашлялся, прикрыв рот кулаком, и сиплым голосом вкрадчиво добавил: — А я вас не забываю...
"Этот волк что-то замышляет, — мелькнуло в голове Усейна-оджи. — Иначе не стал бы со мной разговаривать... Менлибей — мой друг? Смех, да и только!.."
Были времена, когда учитель жил у него в доме, когда ещё был неженат. Это село тогда казалось ему чужим — ни друзей, ни знакомых. Менлибей приютил его. Конечно, не бесплатно — за деньги. Что было, то было, и забывать этого не стоит. Ведь когда в село — неважно, в какое — приезжает новый учитель или врач, его устраивают на постоянное жительство к кому-то. И это не считается проявлением великодушия хозяина дома. Таков давний обычай крестьян. Вот и учителю Усейну, когда он впервые приехал сюда, пришлось жить в доме Менлибея. И для Менлибея он тоже сделал немало доброго. А чем всё закончилось? Вспоминаешь — мороз по коже. Доносы. Визиты чиновника, пристава. Вооружённые солдаты. Обыск в комнате. Штрафы. Преследования. Наконец — выселение из села... Вот что он получил от Менлибея.
И сейчас, стоя на обочине дороги перед Менлибеем, Усейн-оджа видел не сытое, красное лицо, слышал не его вкрадчивый голос — перед глазами вдруг предстала заплаканная Аджире, сидящая на узлах в старой скрипучей повозке, которая везёт их в Феодосию, а вслед им раздаётся злорадный хохот врагов и бесстыдные выкрики солдат и полицейских...
— Я собирался специально зайти к вам домой, — продолжал Менлибей. — Да, видно, Аллаху было угодно, чтобы мы встретились здесь.
— Скажите на милость, зачем я вам понадобился?
— Хочу пригласить вас ко мне на фиджан кофе. Очень прошу: не откажите.
Эти слова прозвучали так умоляюще, а в глазах кожевника было столько мольбы, что учитель не смог обидеть его резким отказом.
— Хм... на фиджан кофе... А по какому случаю? Ваша жена родила сына? Или, может, замуж выдаёте дочь? — улыбнулся Усейн-оджа.
— Нет, по другому поводу. У нас гость из Башаула. Сеит-Халил-оджа. Помните его? Вы познакомились в Карасубазаре. Он очень хочет вас увидеть.
— Спасибо вам, Менлибей-эфенди! — сказал оджа, подумав, что кожевника пришлось назвать эфенди; не назовёшь — беды не оберёшься. — Дел у меня очень много. Никуда не могу пойти. Поклонитесь Сеиту-Халилу-одже и скажите, пусть сам к нам заходит!
Оджа вышел на середину дороги и пошёл, слегка подавшись корпусом вперёд и вправо — так было принято у крестьян горных деревень, привыкших то подниматься в гору наискось, то спускаться. Менлибей хотел было крикнуть ему что-нибудь вслед, попытаться остановить, но, поняв, что всё это бесполезно, с безнадёжным жестом махнул рукой, словно рассёк воздух саблей, и вернулся домой. Расстроенный неудачей, он молча лёг на миндер. Он, конечно, как следует обдумает это дело со всех сторон; обязательно найдёт способ заманить учителя к себе домой. Он всё равно провернёт это дело. О!.. Ещё как провернёт! Эмирзаков не каждому доверяет, и Менлибей выполнит его поручение. Ещё не бывало такого, чтобы он не выполнил поручения хозяина.
Усейн-оджа тем временем приближался к своему дому, теряясь в догадках: что побудило Менлибея пригласить его в гости? Менлибей не настолько щедр, чтобы просто так принимать гостей. Мало кто бывает у него дома. Все это знают. Он и двух ша не вложит в невыгодное дело. А если и вложится пайщиком в какой-нибудь гешефт, где пахнет выгодой, то всех перехитрит. И вдруг — на тебе: на фиджан кофе по случаю приезда Сеита-Халила! Всё это странно. Дело, скорее всего, не в Сеите-Халиле... Учитель, идя домой, всё ломал голову над этой загадкой.
Зайдя во двор, Усейн-оджа увидел своего Кыпчака. Кыпчак... Любимый друг... Кто-то вывел его из конюшни, оседлал и привязал к заднему колесу поломанной старой повозки, стоявшей во дворе уже много лет. Кыпчак узнал хозяина, поднял маленькую изящную голову, заржал тонким приятным голосом и начал бить копытом о землю. Усейн обнял его за шею, прижался щекой к морде, тихо и ласково приговаривая:
— И ты соскучился по свободе, моё сердце! Я тоже истосковался по степи, по ветру, по запаху трав. Ах, Кыпчак, как я по всему этому соскучился!.. А на душе такой груз! Ты понимаешь, Кыпчак?..
Кыпчак понимал хозяина. Потому и застыл, дважды моргнул глазами. При этом его длинные ресницы коснулись щеки учителя. Тогда как люди не могли понять его печали, Кыпчак всё чувствовал... Учитель поцеловал его и вытер рукавом влажные глаза.
Из дома вышел брат Аджире — Сеит-Джелиль. Он смотрел из окна, как зять разговаривает с конём.
— Кыпчак соскучился, — сказал он с улыбкой. — Всё время бьёт копытом о землю. Вот я и оседлал его...
Сеит-Джелиль был ещё совсем юн. Судьба не испытывала его переменами. Он всегда весёлый, в голосе уверенность. Учитель с завистью посмотрел на его румяное лицо — кровь с молоком, загляденье. А ведь и сам оджа когда-то был таким?.. Эх!.. Но куда важнее — чтобы в сердце преждевременно не закралась старость. Она приходит следом за горестями и печалью, но нельзя ей поддаваться.
— Ну-ка, дай-ка мне, — сказал он, забирая поводья из рук Сеит-Джелиля, отвязывавшего коня. — Сам прогуляюсь.
Он всунул левую ногу в стремя и легко вскочил в седло. Не успел учитель дёрнуть за уздечку, как Кыпчак рванулся с места, и оджа едва успел вложить в стремя вторую ногу. Кыпчак вихрем вынес его за село, понёсся по дороге, оставляя за собой клубы пыли. Всадник свернул в степь. Высокая трава хлестала коня, в стороны разлетались, как искры, лепестки разноцветных цветов. Учитель ослабил поводья, не сдерживал коня и не торопил. Наконец Кыпчак, вдоволь насладившись бегом, перешёл на шаг, потом зашагал легко, оглядываясь по сторонам, жадно вдыхая дрожащими ноздрями степной воздух. Солнце уже садилось, сплющивалось у горизонта, и степь казалась золотисто-красной. Пшеница уже сжата. Вороны, каркая, перелетают с места на место, подбирая на стерне зёрна, высыпавшиеся из колосьев.