Когда Усеин-оджа переступил порог школы, даже коллеги сразу заметили, что он чем-то очень взволнован, и поинтересовались, чем. После работы он пригласил всех к себе домой, признался, что завершил роман "Остров блаженства", и считает его своим самым выдающимся произведением. Кратко пересказал, о чём роман, и прочитал из него несколько глав.
Герои романа, Дилявер и Диляра, родились и выросли в селе Кучюк-Ламбат. Они покидают религиозную школу и уезжают в Россию. Там они изучают светские науки. По завершении учёбы возвращаются в своё село. За время их отсутствия в селе ничего не изменилось. Народ такой же тёмный, угнетённый, а богачи в дворцах на Южном побережье Крыма устраивают себе райскую жизнь. В отчаянии Дилявер и Диляра снова покидают Крым. На этот раз они уезжают на остров Крит. Берут с собой сельского парня Сулеймана. Семь лет провёл Сулейман на острове Крит, получил там образование. А Диляверу и Диляре он упрекает, что они, испугавшись трудностей, покинули родину. "Кто способен почувствовать чужую боль, не должен отворачиваться, а должен хоть как-то помочь облегчить эту боль..." — говорит Сулейман Диляверу и Диляре. Ему не удаётся уговорить их, и он возвращается на родную землю один.
Усеином-оджа написаны три пьесы и много стихов. Настало время, чтобы эти произведения увидели свет. Кто сможет ему помочь? Снова поехать к Абдурешиду-эфенди и попросить его? Нет, это уже слишком. Хотя... Кто же, кроме него, ему поможет?..
Солнце уже село, когда Усеин-оджа вернулся домой. В комнатах царил полумрак. Аджире с детьми ещё у родителей. Заболела её мать, все эти дни она проводит у её постели. Но в это время она всегда приходила домой. Почему же задержалась сегодня? Неужели тёще стало хуже?..
Оджа сел на миндер. За сегодня он утомил ноги. Долго ходил по степи. Будто чувствовал, что Аджире ещё нет дома. Но эта усталость была приятной, разливалась по телу сладкой истомой. Казалось, всё вокруг до сих пор пахнет степными цветами... Лень было вставать и зажигать каганец. Да и не стоит: налетят ночные мотыльки, мошки.
Усеин-оджа сидел и размышлял о своей книге. Засела в голове мысль, что нет у него другого выхода, кроме как обратиться к Абдурешиду-эфенди, никто другой ему в этом не поможет. Когда отпустят учеников на каникулы, Усеин-оджа поедет в Карасубазар, чтобы встретиться с Абдурешидом-эфенди, посоветоваться. "У него, правда, сейчас нет типографии, чтобы издать книгу. Но он всегда умеет найти выход из любого положения. Может, посоветует мне что-то разумное... — подумал Усеин-оджа. — Если Абдурешид-эфенди и вправду не сможет ничего сделать, тогда поеду в Бахчисарай, попробую поговорить с Феми-эфенди. Человек он влиятельный, может устроить дело с помощью Ильяса Мурзы Бораганского. А если будет такая необходимость, сам поеду в Петербург, встречусь с Бораганским..."
Приняв такое решение, Усеин-оджа успокоился, лёг на миндер, подложил под голову подушку и заснул. Кто знает, сколько он проспал. Проснулся от стука в окно. Поднял голову, прислушался. Стук повторился, на этот раз сильнее. Подумал, что это Аджире вернулась так поздно, и недовольно воскликнул:
— Дверь открыта! Разве не знаешь?..
Он опустил голову на подушку и снова закрыл глаза. Но стучала, наверное, не Аджире-ханум. Сильная мужская рука забарабанила по стеклу. Усеин Шамиль встал и вышел во двор. Перед домом стояла повозка. При лунном свете блестели потные спины лошадей. От окна отделилась тень. Усеин-оджа увидел высокого крепкого парня лет девятнадцати.
— Вы Усеин-оджа? — спросил незнакомец.
— Я...
Парень был очень озабочен. Он вынул из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист и протянул учителю. Усеин взял бумагу, вернулся в дом, зажёг каганец и дрожащими руками развернул письмо.
"Уважаемый Усеине-эфенди! Прошу не винить меня за моё печальное письмо. Я лишь выполняю просьбу вашего друга. Посылаю к вам своего шурина Сеита Нафе, подателя этой записки, чтобы он срочно отвёз вас в Карасубазар. Сам я только что оттуда вернулся. Поскольку в том городе нет близких знакомых, вчера я ночевал в кофейне. Утром, после завтрака, собираясь отправиться в город, во дворе я увидел владельца ханазбары Базиргяна Мамута, разговаривавшего с господином в бежевом шёлковом костюме, и поздоровался, поскольку с Базиргяном Мамутом я немного знаком. Мамут-эфенди представил меня своему собеседнику, а тот, пожимая мне руку, не назвал своего имени. А может, забыл, потому что я заметил, оба были чем-то сильно взволнованы...
"Сегодня утром умер в дороге дорогой нам человек — Абдурешид Меди-оглы, — сказал мне мужчина в шёлковом костюме. У него не было сил продолжать разговор. Он вынул из кармана платок и вытер глаза. А я стоял и ждал, потому что чувствовал, что он хочет мне сказать ещё что-то. Наконец он продолжил:
— Прошу, найдите возможность и передайте эту весть Усеину Шамилю-эфенди!"
Затем господин сел в фаэтон, стоявший на обочине дороги, и поехал к Вартовому майдану.
— Кто этот господин? — спросил я Мамута-эфенди.
— Это Сулейман Али Молаев, зять покойного! — ответил тот. — Умоляю вас, обязательно сообщите об этом Усеину-эфенди!
Базиргян Мамут зашёл в кофейню. А я отказался от своих дел в Карасубазаре, сел на повозку, немедленно поехал в Кирлеут, где сменил лошадей и отправил подводку за вами.
Прошу не терять времени. Сеит-Нафе знает дорогу. К полудню он доставит вас в дом Сулеймана Али-эфенди. Примите мои глубокие соболезнования в связи со смертью вашего друга!
Асан Кара. Кирлеут. 16 мая 1912 года".
Оджа спрятал письмо. Но снова вынул и пробежал глазами, будто не верил в его реальность. Затем сунул письмо в карман, сорвал с гвоздя пиджак, шапку, выскочил во двор и, оставив двери дома открытыми настежь, побежал к повозке. Когда они проезжали мимо дома Хатыпа Мамбетта, он попросил Сеита-Нафе остановить повозку и окликнул Аджире. Жена вышла из родительского дома с Эбабилем на руках.
— Что, маме плохо?.. — спросил Усеин-оджа.
– Да, – кивнула Аджире-ханум, – я должна быть рядом с ней. – А вы куда?
– В Карасубазар. Срочно вызывают. Что-то серьёзное, – сказал оджа, надеясь, что произошло какое-то недоразумение, и всё, что написано в письме, окажется неправдой.
– Почему так срочно? – на лице Аджире засияла радость. – Может, решили издать вашу вторую книгу? О Аллах!..
Оджа отвёл взгляд и дотронулся ладонью до плеча Сеита-Нафе. Тот взялся за вожжи и стеганул лошадей. Они сорвались с места, и когда Усеин-оджа оглянулся, Аджире уже не было видно за клубами пыли, поднявшимися над дорогой.
Улицу заполнили люди разных национальностей. Когда Усеин Шамиль Токтаргазы въехал в город, огромная толпа уже провожала Медииева на кладбище. Похоронная процессия растянулась от Греческой маале до центра города. Оджа попросил Сеита-Нафе остановить повозку у тротуара. Боковые переулки были переполнены людьми. Мужчины в европейской одежде несли на плечах табут с телом Медииева. За ними медленно двигались тысячи людей с опущенными головами. Когда кто-то брался за край обитого чёрным бархатом табута, чтобы пронести хотя бы немного, отдавая последнюю дань уважения покойному, тут же подходил следующий, чтобы его сменить, и подставлял плечо.
Усеин-оджа сошёл с повозки, с трудом пробрался к табуту и, подставив плечо, ухватился за ручку. Глаза его заволокли слёзы, и он ничего не видел и не слышал, кроме гула голосов и рыданий. Он медленно шагал, стараясь не споткнуться о ноги идущего впереди. Кто-то подошёл, чтобы его заменить. Оджа покачал головой и не отпустил ручки табута. Он не чувствовал, как по щекам текут слёзы. Сердце его сжало боль, не отпуская, лицо побледнело. Ему было трудно идти. Но никто не решался подойти и сменить его. Люди, шедшие рядом, знали: уговаривать бесполезно. Аблямит Шейх-заде, который шёл в двух шагах от него, что-то прошептал на ухо Нусрету Ильмие. Тот осторожно подошёл к Токтаргазы, прямо перед ним подставил плечо под табут, а кто-то из учителей подхватил Токтаргазы под руку и отвёл в сторону. Теперь Токтаргазы и Шейх-заде шагали рядом, медленно.
Человеческий поток всё увеличивался и всё медленнее двигался вперёд. С одной стороны улицы шли колонной ученики мужской гимназии, с другой – женской. Следом за табутом, смешавшись со взрослыми, шли ученики рушдие.
Процессия, словно огромная река в разлив, разливалась вширь, заполняла улицы, узкий ручей похоронной процессии тек через мост над Сары-Сувом, за которым раскинулось мусульманское кладбище. Здесь движение остановилось. Абдурешида Меди-оглы похоронили на зелёном возвышении.
Люди начали постепенно расходиться, а Токтаргазы стоял и стоял, не отрывая взгляда от холмика земли, под которым остался лежать Медииев, тот, кто звал всех к высоким идеалам. Над могилой звучали речи, но Токтаргазы ничего не слышал. Он был уверен, что печаль, наполнившая его сердце, никогда не исчезнет, а любимого друга он никогда не забудет.
Усеин-оджа вернулся с кладбища вместе с Сулейманом Али. Друзья покойного не спешили расходиться из его дома, они не спали всю ночь.
На следующий день после обеда Усеин Шамиль пожелал вдове покойного всего наилучшего, попрощался с Сулейманом Али-эфенди и вернулся в Харджибие.
Войдя в дом, Усеин-оджа разулся в гостиной, повесил пиджак на вешалку, испачканную известью, видно, Аджире, пока его не было, белила стены. Аджире едва узнала своего мужа. Он похудел, глаза глубоко запали.
– Что с вами, оджа? – с тревогой спросила Аджире. – На вас лица нет! Что случилось?
– Умер Абдурешид... – сдавленно произнёс он и опустился на миндер.
Жена села рядом на колени, не зная, что сказать. Только ласково гладила его плечи.
Четыре дня Аджире не слышала голоса мужа. На рассвете он вставал, долго сидел на миндере, курил сигарету за сигаретой, молчал и о чём-то думал... Дважды приходили его коллеги, чтобы навестить и как-то утешить.