А просто так лежать я не могу. Если можешь — садись лучше тут, рядом со мной, и читай... А я буду записывать.
— Сейчас... — сказала Аджире; она подошла к колыбели, прислушалась к дыханию младшенького, поправила на нём одеяло и вернулась, накинув на плечи вязаную шаль. — Тут холодно. Накинуть на вас что-нибудь?
И, не дожидаясь ответа, она заботливо укрыла мужа старым пледом, подоткнула края, чтобы не задувало.
Потом Аджире положила возле столика толстую подушку, набитую соломой, и села на неё.
— С начала? — спросила она, перелистывая тетрадь.
— Начало чище. Вот тут я уже разобрался. Начинай отсюда: "Я хочу вам объяснить..." — ткнул указательным пальцем в нижнюю часть страницы. — Только помедленнее.
— О Аллах! — произнесла Аджире и укоризненно цокнула языком.
— Сам шайтан ногу сломит! Ну, пиши:
"Б е к и р — э ф е н д и (председатель собрания). Я хочу объяснить вам цель созыва этого меджлиса. (Встаёт. Обеими руками опираясь на стол, склоняет голову и молчит — думает. Затем из-под лоба оглядывает людей в зале). Как известно, времена изменились. Тёмному люду дали так называемую свободу. А что из этого вышло — сами видите. Дай скотине волю — она сразу окажется на чужом поле... Вот и среди нашего народа появились заговорщики. Эти хитрецы, обманывая людей, заставляют их забывать религию, выбросить из памяти шариат, чужое называть своим. Они написали царю заявление с требованиями — заметьте, не с просьбой, а с требованиями! — которые не соответствуют шариату. Они считают, что земли, дарованные их нынешним хозяевам самим Всевышним, нужно разделить между всеми поровну. Наш царь-батюшка, конечно, оставил письмо этих безбожников без внимания. Так они несколько дней назад послали в Петербург петицию с требованиями, на которые нет дозволения Аллаха. Наш царь-батюшка в Петербурге может оказаться в затруднительном положении... Поэтому мы, мусульмане, муллы и все остальные люди, знающие шариат, настоящие представители народа, должны серьёзно посоветоваться и написать своё письмо нашему отцу, царю. Что вы скажете на это, джемаат?"
С места встаёт человек в длинном чикмене, в овечьей шапке, с седой бородой, в очках. Оказывается, это мулла Абдулкелям-эфенди.
(Радостно) Прошу вас!
А б д у л к е л я м — э ф е н д и. Я прибыл сюда как представитель мусульман, живущих в окрестностях Керчи. Мы узнали, что проект важных реформ, отправленный в прошлом месяце в Петербург, не соответствует шариату. У меня есть предложение. Если вы согласитесь со мной, мы должны просить падишаха-бабая о том, чтобы он аннулировал проект, посланный ему в мае этого года от имени крымских татар (Поворачивается в обе стороны, оглядывает людей и разводит руками). Однако разве такое мог придумать мусульманин? В том проекте чёрным по белому написано... "чтобы духовенство совсем упразднить". Если нас, духовенства, не будет, то под чьим неусыпным оком будет совершать намаз тёмный татарин? Кроме того, в том проекте есть требование — девяносто шесть тысяч десятин вакуфных земель отдать бедным крестьянам. Если эти священные земли будут розданы, то на что же нам, духовенству, жить?.."
— Одну минуту, — сказал Усейн-оджа, коснувшись плеча Аджире-ханум. — Дальше пусть останется как есть. — Он перелистнул две страницы и ткнул пальцем в строку. — Читай отсюда.
Аджире слегка покашляла и продолжила:
А х м е т — бей. Заявление напишем на имя царя или в министерство?
А б д у л к е л я м — э ф е н д и. На имя царя. И надо послать своих представителей в Петербург, чтобы вручили лично в руки его величеству.
Присутствующие перешёптываются, зал шумит, секретарь Асан-мурза приготовился писать.
Б е к и р — э ф е н д и. Асан-мурза! Пишите на имя самого падишаха-бабая.
А с а н — м у р з а (макает перо в чернильницу, пишет). "Заявление крымских мусульман его величеству падиша-эфенди..." Пункт первый...
Б е к и р — э ф е н д и (обращаясь к залу). Что напишем первым пунктом?
А б д у л к е л я м — э ф е н д и. Проект, отправленный безбожниками весной, должен быть отменён.
Б е к и р — э ф е н д и (смотрит на секретаря и диктует). "Проект, посланный от имени низшего сословия Крыма, не может быть принят, как не соответствующий мусульманскому шариату".
Усейн-оджа, чем-то недовольный, швырнул ручку на стол. Взял тетрадь из рук Аджире, положил её на край хоны. Придвинул к жене другую тетрадь и открыл нужную страницу:
— Прочитай вот это. А потом ты свободна, можешь идти спать.
Аджире-ханум, приблизив тетрадь к глазам, что-то искала взглядом на
странице. Может, просто не могла разобрать какую-то фразу? Он нетерпеливо посмотрел на неё.
М у а л и м Д у л ь г е р о в (из задних рядов, где он сидит). А по-моему, именно тот проект, который мы сегодня написали, настолько отвратителен, что стыдно даже думать — соответствует он шариату или нет. Пункты, внесённые в этот проект, не соответствуют не только священному мусульманскому писанию, но и никакому другому!
И с м а и л Ч е л е б и. Подожди! Замолчи! (Встаёт с места). Не ори!
Б е к и р — э ф е н д и (хватает колокольчик, вскакивает с места и яростно звонит). Исмаил Челеби, не гоже нам ссориться. Кто бы что ни говорил, мы должны сохранять спокойствие. Садитесь на место!
А б и б у л а — а к а й (из простых крестьян. Встаёт и показывает толстую дубинку). Видите эту дубинку? Башку проломлю тому, кто посмеет пискнуть, пока предыдущий не закончит речь. (Председатель звонит, но Абибула-акай, не обращая внимания на звонок, громко продолжает). Дульгеров-муалим, не бойся! Говори сколько сможешь! А когда уже не сможешь, я добавлю.
Б е к и р — э ф е н д и. Абибула-акай! И вы можете говорить всё, что хотите, пожалуйста! Только неплохо было бы, если бы подбирали слова.
М у а л и м Д у л ь г е р о в. Если будет отменено неравенство, установленное ещё Екатериной, то..."
— Довольно! — устало сказал Усейн-оджа и с благодарностью посмотрел на жену. — Остальные страницы не такие грязные, как-нибудь разберусь. А ты поспи немного. Скоро рассветёт.
Аджире не стала возражать, потому что уже едва сидела. Попробовала встать, но правая нога затекла. Посидела немного, потирая голень. Потом поднялась и, прихрамывая, вышла в соседнюю комнату. Одеяло у Данияла сползло, и ребёнок сжался от холода. Аджире укрыла его и легла рядом с сыном.
А Усейн-оджа, оставшись один, долго сидел в раздумье. И, наконец решившись, начал дописывать конец пьесы. Время для него больше не существовало...
Подняв голову, он увидел, что в окно льётся ослепительный утренний свет. Ого, как бы не опоздать в школу! Встал и, с трудом передвигая затёкшие от долгого сидения на полу ноги, пошёл на кухню. Аджире уже готовила завтрак. Посмотрев на мужа, она испугалась. Он выглядел так, словно после тяжёлой болезни. Осунулся, глаза запали, покраснели от бессонницы.
— Ещё пару таких ночей — и я останусь без мужа!..
Оджа виновато улыбнулся. Что он может поделать? Другого времени для творчества у него нет. А не писать он тоже не может. Места себе не находит, пока не изложит на бумаге всё, что у него на душе и в сердце...
Не сказав ни слова, он вышел во двор. Зашёл в хлев, погладил по гладкой, шёлковистой шее коня. Взял скребницу, почесал ему спину, бока, почистил пучком сухой травы. Насыпал в ясли ячменя. Из каменного корыта во дворе зачерпнул брезентовым вёдром воды, напоил. Это он делал каждое утро. А сегодня на него будто что-то неспокойное нашло. Когда недавно гладил коня, не почувствовал под руками ни упругих мышц, ни рёбер. Скребница, казалось, скользила по чему-то мягкому, рыхлому. Почему Кипчак так растолстел? Совсем недавно его тело было сухим и твёрдым, как кизил. Дотронешься — и дрожь по нему пробегает. Бьёт, бывало, копытом, нетерпеливо ждёт седла. Что же с ним случилось? Корма я ему не добавлял. А может, Аджире его подкармливает чем-то ещё, пока я на работе?
Оджа вернулся в дом. Переступив порог, хотел было расспросить жену, но его перебила другая мысль. "Сколько же времени я никуда не выезжал на Кипчаке? Бедняга Кипчак... Вечно в хлеву. Что же ему остаётся, как не жиреть?"
Но нужно спешить. Оджа наспех поел, надел тулуп, глубокие галоши и вышел из дома. И так каждый день — утром уходит, вечером возвращается. Преподаёт детям родной язык и литературу. Если в газете или журнале печатаются новые произведения, читает их на уроке, объясняет смысл. Он рассказывает им о далёких материках и океанах, о холодных и тёплых течениях, о вулканах. И, как обещал влиятельным людям села, учит детей читать Коран.
Иногда, возвращаясь после уроков домой, заходит по пути в дукан, разговаривает с людьми и пьёт с ними кофе. Но важен ему не кофе, а беседа, и если она интересна, засидится допоздна... Иногда встречает на улице близкого человека, и тот приглашает его зайти в гости. Усейн-оджа не может отказать, заходит, рассчитывая посидеть пять минут, но хозяин зовёт соседей. В таких компаниях Усейн-оджа берёт хозяйскую скрипку, играет, поёт, наполняя сердца слушателей то радостью, то грустью, то такими неудержимыми весельем, что хочется пуститься в пляс...
Когда такое случается, Усейн-оджа приходит домой поздно. В каком он настроении — жена узнаёт сразу по тому, как он открывает дверь. Аджире улыбается. Вид мужа её веселит. Ведь радость на его лице — редкое явление. Поэтому видеть мужа хотя бы изредка весёлым — Аджире приятно. К тому же, если он немного подвыпивший, становится ещё ласковее. Целует розовые щёки всегда свежей, здоровой Аджире. "Я не смог бы жить без твоей любви! Я счастлив, что у тебя такое нежное сердце и такие красивые глаза, похожие на голубые цветы в степи. Я счастлив с тобой, милая. А ты... ты, Аджире, несчастлива со мной. Да, да, не спорь. Я знаю — несчастлива."
Аджире удивляется, смотрит на мужа с обидой: "Это я — несчастлива? Как у тебя язык поворачивается так говорить?"
"А я ведь никак не могу устроиться, — разводит он руками с грустью. — Неудачник... У нас с тобой нет достатка. Я не могу одевать тебя, моя красавица, как хочется. И это меня сильно огорчает. Я что-то пишу, ночами не сплю, но за это никто не платит. Единственной наградой для меня было бы, если бы люди могли читать мои произведения, а ты бы гордилась мной. К сожалению, это невозможно, моя Аджире..."
"Нет! Нет! — горячо возражает ему Аджире дрожащим голосом.