– Простой народ будет любить вас всегда! Ведь люди поют ваши песни на свадьбах. Только многие не знают, что они написаны вами. Но это знаем мы, я и ваши сыновья. Мы благодарны вам. И мы вами гордимся!" – "О моя дорогая Аджире! Меня никто не признаёт, кроме вас!" – "Читают ваши стихи наизусть! Разве это не признание?" – "Ты сама говоришь, что читают и не знают, кто эти стихи написал". – "Потерпите, узнают. Когда-нибудь вы станете любимым писателем нашего народа". — "Любимая, когда я стою на краю пропасти и у меня кружится голова, ты даёшь мне крылья. Не знаю, что бы я без тебя делал..."
Однажды в пятницу, в то время, когда правоверные в мечети возносили хвалу Аллаху и просили его о новых милостях, Усейн-оджа сидел за низким столиком в гостиной, что-то писал, зачеркивал и снова писал. Аджире, занимаясь домашними делами, в это время старалась не заходить в гостиную и не пускала туда старшего сына; она слышала, как муж время от времени сердито мял бумагу и бросал её к дверям. Потом она подберёт, осторожно расправит листы, разгладит ладонями и спрячет. А через месяц покажет мужу, и он, прочитав, удивится и скажет: "Вот эти строки нужно изменить, и считай, стих готов!.. Спасибо тебе, где ты это нашла?.."
После полудня, когда Аджире уже осмелилась побеспокоить мужа и напомнить ему, что пора обедать, он позвал её, пригласил к себе в комнату.
– Хочу прочитать тебе, – сказал жене. – Послушай:
Уже довольно! Уже довольно портить бумагу!
Ведь всё, что я написал до сих пор,
В папках, как в гробах, желтеет от пыли,
Душа моя стонет, как птица без крыла.
Я мрачный могильщик, что роет пером
Могилу поэзии в этом глухом мире.
Никто не хочет печатать мои книги,
Одни обещают, другие дурят.
Я бы хотел писать их от руки
И выпускать из сердца, как голубей.
Но грустно мне шепчут слова:
Их запятнают грязью, если прочтут.
Чиновник не любит моих острых слов,
Богатый не любит стихов гневных.
А тот, кто понимает мои слова,
Бедняга, не умеет читать и писать.
Вот я и готов от отчаянья и муки
Оглохнуть и ослепнуть от боли.
А впрочем, лучше быть слепым и глухим,
В мире, где правит старый херувим.
Он пристально посмотрел на жену.
Она задумчиво смотрела в сторону, чуть шевельнула бровью и молча вышла в гостиную, откуда доносился плач Данияла, который до того играл с тележкой, сделанной отцом из дощечек и катушек.
– Почему ты молчишь? – удивился он.
– А что говорить... – донёсся из гостиной голос жены. – Если иссякла ваша вера и надежда на лучшие дни, стоит ли лишать её других?
– Но ведь это правда!
– Правда не только то, что сейчас у вас в руках. Правда и то, что будет в них завтра... Придёт время, когда будет напечатано всё, что вы написали. Тогда и вспомните мои слова... А сейчас прошу спуститься на грешную землю и пообедать.
За обедом Усейн-оджа не проронил ни слова. А поев, встал с хоны и удалился в гостиную. В голове, как заноза, сидели слова жены. Если он, Токтаргазы, который никогда не пасовал перед трудностями, сломается, потеряет веру в светлое, чего тогда ждать от других? Ему нельзя сдаваться. Что это на него нашло?.. Может, он почувствовал себя одиноким и слабым потому, что давно не ездил в Сараймен, не виделся с друзьями, Эмир-Али Каишевым, Менсеитом Комюрджи, Сеттаром? Наверное, в нём иссяк заряд, который он всегда получал от разговоров с ними. И они давно у него не были. Пора их навестить при первой возможности.
Он делает всё, что в его силах, чтобы угнетённый народ наконец пробудился и осознал себя полноценным. И всё же здесь, в Харджибие, Усейн-оджа одинок. Ему одному тяжело бороться с Аджи Эрбаином, Джемаледином и их прихвостнями... А в каком положении сейчас находятся его единомышленники, рассеянные по другим городам и сёлам по всему Крыму? Наверное, многим из них даже сложнее, чем ему. Одни в тюрьмах, другие скрываются, избегают знакомых, переезжают из села в село... Усейн-оджа день и ночь думал об этом. Тревоги и разочарования, как микробы, разъедали его. У него было подавленное настроение. А с таким настроем не напишешь оптимистических стихов... Нет, так дальше нельзя. В ближайшие дни надо навестить друзей в Сараймене. Съездить в Керчь, разыскать старых знакомых... Только бы сделать это незаметно, ведь Менлибей ходит по пятам, как тень. Если узнает, что учитель поехал в Керчь, и прознает, с кем оджа там встречался, что делал, обязательно донесёт своим хозяевам. А те поспешат в Феодосию и сообщат начальнику земской управы, что он снова занимается подрывной деятельностью. Аджи Эрбаину и Джемаледину только того и надо — найти хотя бы повод, чтобы схватить Токтаргазы и посадить в тюрьму. Или, в конце концов, сослать так далеко, чтобы не нашёл дороги назад. Однако проницательностью Менлибея Аллах не особо наградил. Его иногда можно и обмануть.
И вот однажды Усейн-оджа оседлал Кипчака и поехал в Сараймен. Друзья собрались в доме Эмира-Али Каишева. Во время беседы Менсеит Комюрджи поинтересовался:
– Усейне-оджа, а как продвигается работа над пьесой "Проект мулл"?
– Я уже её закончил, – ответил оджа. – Пьеса у меня с собой.
Все попросили Токтаргазы прочитать пьесу. И Усейн Шамиль с присущим ему артистизмом прочитал им "Проект мулл" от начала до конца. Коллеги слушали с большим интересом. Чтение несколько раз прерывалось их громким смехом. Пьеса всем понравилась.
Эмир-Али Каишев неожиданно предложил поставить пьесу на сцене своими силами, с участием молодёжи села. И сразу распределил роли. Себе он взял роль Абдулкеляма-эфенди. Абибулу-акаю поручил сыграть Менсеиту Комюрджи. Роль Дульгерова досталась автору пьесы. Крымгазы-мурза захотел сыграть Зевадина-оджу. Сразу же начались репетиции.
Каждый день учителя и молодёжь собирались по очереди у кого-то дома. Найти для этого время и приходить в Сараймен из отдалённых сёл для многих было нелегко. Но никто из участников не отказался от дела.
С первого же дня договорились держать всё в тайне. Но когда началась подготовка к спектаклю, слух о нём разнёсся по всей волости. Правда, в сёлах мало кто знал, что такое спектакль, и слухи становились всё невероятнее. Люди с нетерпением ждали, когда станет ясно, что же задумали учителя в Сараймене. Поэтому неудивительно, что в день, на который была назначена премьера, в Сараймен из многих сёл собралось множество народа. Специально приехали посмотреть спектакль и из Харджибие. В одном из первых рядов сидели вместе Аджи Эрбаин, Эбу-Бекир, Адиль, Джемаледин. Люди то хохотали до слёз, то замирали, и в зале наступала напряжённая тишина; но были и такие, кто сидел надутыми от начала до конца. А многие не распознали персонажей пьесы и тех, кто их играл. Они внимательно следили за действиями героев, но никак не могли понять, что это не учитель Усейн Токтаргазы так говорит, не Менсеит-оджа, не Зевадин-оджа, а те, кого они изображают на сцене, и удивлялись, почему это они, известные люди, называют друг друга другими именами.
Из зала то и дело раздавался смех и возгласы:
– Так его, Усейне-оджа! Пусть не хвалится своим кошельком!..
– Эй, Эмире-Али-эфенди, ты часом не про нашего муллу говоришь? Наш такой же проходимец!..
...Вернувшись в Харджибие, Аджи Эрбаин, Эбу-Бекир, Адиль собрались в доме Джемаледина. Выпили водки, закусили пловом и кусками отварных овечьих голов. Хозяин дома, скрутив толстую сигарету, откинулся на подушку у стены, глубоко затянулся и, выпуская дым, сказал:
– Агаларе! Что мы увидели в Сараймене?.. Мы увидели хулу на Аллаха и царя. Скажите мне, кто такой Усейн-оджа, чтобы себе такое позволять? И мусульманин ли он после этого?
– Усейн-оджа – человек, заслуживающий проклятия, – мрачно произнёс Аджи Эрбаин. К его засаленным усам прилипло несколько зёрен риса; он вытер ладони о край скатерти и продолжил: – Он не имеет права учить наших детей.
– В Сибирь его! – подал голос и Эбу-Бекир.
Адиль молчал и делал вид, что всё ещё ест. Но когда заметил, что взгляды всех троих сосредоточились на нём, отодвинулся от хоны, кашлянул в ладонь и сказал:
– Наказать учителя несложно... В шариате для этого много правил. По ним и будем действовать. Что вы думаете, Джемаледин-эфенди?
– Да отгородит нас Аллах от злых намерений кяфира, – отозвался Джемаледин-бей и провёл ладонями по лицу.
Затих ветер, дувший с Азовского моря. Стало тихо в степи, где ещё недавно, посвистывая и постанывая, до хрусткой снежной корки склонялась сухая ковыль. Солнце стало щедрым, снег начал таять. На проталинах зазеленела сочная трава, яркими пятнами расцвели цветы, они нежно покачивали венчиками, разливали аромат и приманивали пчёл и девушек из ближних сёл. Пришла весна, нарядная и улыбающаяся, как юная невеста. Но юность быстротечна, и весна коротка. Не успела она налюбоваться собой в зеркальцах голубых луж, как уже наступило лето...
День стал длинным, у Усейна-оджи после уроков в школе оставалось время пройтись немного по степи. Нет, не просто полюбоваться природой – здесь легче думалось. И если иногда сердце сжималось от грустных мыслей, то здесь боль не казалась такой пронзительной, воздух здесь, как бальзам, снимал усталость и нервное напряжение...
Трава по колено. Усейн-оджа шёл медленно, глядя под ноги, чтобы не наступить на гнездо жаворонка или перепёлки, и думал о своей новой книге. Его лучшие стихи не вошли в сборник "Наилеи Кърым". "Не будем терять надежду, что они будут изданы в следующий раз..." Так написал в своём письме Абдурешид-эфенди. Усейн Шамиль за последний год и несколько месяцев написал новые стихи. Правда, над некоторыми он начал работать давно и только теперь дописал. Свой роман "Остров блаженства" он задумал ещё тогда, когда работал учителем в Айвасиле. А закончил недавно. Тот день, когда он поставил последнюю точку в романе, стал для него праздником.