Но Гаспринский возразил:
– В Бахчисарае уже двадцать три года издаётся "Терджиман", – сказал он. – Разве этого недостаточно для такого небольшого города?
– Я предложил Бахчисарай в качестве места для издания новой газеты, уважаемый муаллим, потому что в этом городе есть типография. Ваша типография, – сказал Меїев. – Если вы позволите, то "Ветан хадими" тоже будет печататься в ней. В других городах нет типографии, где можно было бы печатать текст на татарском языке.
– Если эта газета будет издаваться в Бахчисарае, то правительство на первой же неделе её выхода закроет и "Ветан хадими", и "Терджиман". Нет, уважаемые гости, Бахчисарай не место для издания новой газеты.
– Тогда "Ветан хадими" лучше издавать в Симферополе, – сказал Джелял Меїнов. – Там не придётся долго искать литературных работников и наборщиков. Там они найдутся быстрее.
– Нет! – Исмаил-эфенди и с этим не согласился. – В Симферополе живёт губернатор. Это город, где много жандармерии, чиновников, цензуры, шпионов. Они не дадут жить новой татарской газете. "Ветан хадими", по моему мнению, должна выходить в Карасубазаре.
И делегация согласилась с мнением Исмаила-эфенди.
На следующий день среди учителей Бахчисарайского уезда начался сбор денег на организацию новой газеты. Исмаил Гаспринский выделил для этого наборщиков из своей редакции, типографский шрифт.
После возвращения в Карасубазар делегация принялась за создание новой газеты. Но эта инициатива не могла осуществиться малыми средствами. Поэтому только при благотворительной помощи нескольких человек из города Карасубазара были приобретены шрифт и бумага. Через несколько месяцев газета начала выходить. Она выходила четыре раза в неделю. Уже в первом её номере люди прочитали такие непривычные для них выражения: "Восстание против царизма...", "мятеж против власти...", "...землю крестьянам!.." Газета полностью отдалась борьбе за освобождение народа из когтей двуглавого орла. Но прошёл год, и закипели волны реакции... Повсюду по России появились виселицы, тысячи людей гнали в Сибирь на каторгу. По приказу губернатора газету "Ветан хадими" закрыли.
Абдурешид Меїев сильно переживал эту потерю. Он встречался с финансовыми магнатами губернии, объяснял им, доказывал необходимость такой газеты для народа и, наконец, получил разрешение на возобновление издания, но только одного номера в неделю. Прошёл ещё год – и вот газета снова под запретом.
– Мы, сельские учителя, ничего не знаем, ничего не слышим, – сказал Усеїн Шамиль. – О событиях, происходящих в городе, нам никто не сообщает.
– А если бы сообщали, вы могли бы что-то изменить? – улыбнулся Шейх-заде.
Усеїн-оджа пожал плечами:
– Нет, конечно...
– С тех пор, как разгромили редакцию, прошло уже три недели. Я прихожу сюда каждый день. Стою и смотрю... И ухожу.
– А как Абдурешид-эфенди? Он не мог этому помешать?.. С губернатором не говорил?
– Если губернатор даже захочет помочь, вряд ли сможет это сделать...
– Почему, Аблямит-эфенди?
– У газеты долгов, как у собаки блох... А деньгами с подписки мы не сможем рассчитаться даже с одним муллой Челеби из села Отузы. Я уже не говорю о средствах, что были заняты у других людей. Теперь надо подумать, как помочь Абдурешиду-эфенди рассчитаться с долгами.
– Где сейчас главный редактор? – спросил Усеїн-оджа.
– Асан Сабри-эфенди? Сидит в кофейне Базиргяна Махмуда. Вот тут рядом... в двух шагах. Хотите его увидеть? Пойдём.
– Нет, нет! Мне нужен сам Абдурешид-эфенди. Где его можно найти?
– Наверное, в городской управе, – ответил Аблямит Шейх-заде.
Он объяснил Усеїну-одже, как выйти на Караульную площадь, где находится управа. Нужно пересечь Персидский маале, повернуть к кварталу Кара-Чора и возле Шор-Джами повернуть налево.
Усеїн поблагодарил Шейх-заде. Он шёл по тротуару, вымощенному красным кирпичом, и думал, стоит ли заводить с Меїевым разговор о издании своей книги. Ведь запрет газеты "Ветан хадими" закрыл перед Меїевым все двери. Наборщики вернулись обратно в типографию "Терджиман". О издании книги не могло быть и речи.
Вот и городская управа.
Усеїн-оджа сначала прошёл вдоль тёмного коридора, заглядывая в приоткрытые двери. Но человека, похожего на Абдурешида-эфенди, ни в одной комнате не увидел. Возвращаясь назад, он невольно остановился напротив плотно закрытых дверей с табличкой "Глава городской управы". Засомневался, стоит ли заходить в этот кабинет, но вдруг двери распахнулись, и из кабинета вышел пожилой мужчина с красным, словно обожжённым, лицом и седоватыми усами. Оджа отступил в сторону, пропустив его. Этот человек кого-то ему напоминал. Лицо вроде бы знакомое. Не Трандафилиди ли случайно?
Мужчина резко остановился перед дверью, словно что-то вспомнил. Открыл большую папку, что была у него под мышкой, и начал что-то искать. Роясь в бумагах, он чувствовал на себе чей-то взгляд, но не обращал внимания, потому что в этом мусульманском крае нет человека, который, увидев сотрудника жандармерии с револьвером, не рассматривал бы его. Но учитель не сводил с него взгляда. И у мужчины, который раньше ходил с револьвером, видимо, лопнуло терпение – он повернул голову и спросил по-русски:
– Кого ты ждёшь?
– Хочу увидеть Абдурешида-эфенди Меїева, – ответил Усеїн-оджа.
– Сегодня у него не приёмный день. Приходи в среду.
– Я приехал из Ялтинского уезда.
– Не имеет значения, – ответил Трандафилиди, переходя на татарский. – Хоть из Эрзерума.
Он снова засунул под мышку папку и направился к выходу. Вдруг остановился и, не оборачиваясь, спросил:
– Бана бак! Біз сенінле герюшмишми Едік?
Усеїн-оджа заметил, как напряглась у него красная шея.
– Конечно, дженаплары, – ответил Усеїн-оджа и медленно подошёл к нему.
– Два года назад вы меня выселяли из Харджибие. Неужели забыли?
Трандафилиди повернулся всем корпусом.
– Государственная служба, брат. Всех, с кем имел дело, в голове не удержишь, да и не молод я уже.
– Как вы, Самсон Харлампиевич, сюда попали?
– Как попал? – прищурил один глаз, почесал затылок, улыбнулся и показал на дверь, из которой недавно вышел. – Хозяин вызвал.
– Разве вы уже не работаете в Феодосии?
При упоминании Феодосии Самсон Харлампиевич вздрогнул, словно его ужалил скорпион, сел на стул, что стоял у стены, вынул из кармана платок и начал вытирать вспотевшее лицо,
– В Феодосии мне выпало плохое дело, – сказал наконец. – Мне за это досталось. Уже год, как здесь работаю, в Карасубазарской управе.
Усеину-одже очень хотелось узнать, какую должность он теперь занимает. Но Трандафилиди быстро поднялся, отдал честь, приложил толстую мохнатую руку к фуражке — чего раньше таких, как Усеин-оджа, он никогда не удостаивал — и направился к выходу, прогибая коваными сапогами деревянный пол. Но у двери, будто что-то вспомнив, снова остановился и жестом подозвал к себе учителя. Полушепотом сказал:
— Остерегайся Менлибея, муаллим! Он предаёт тебя и всех ваших учителей, и не только в Харджибие — во всей волости. И меня он тоже заставил хлебнуть горя...
Оджа вернулся назад. Решившись, он открыл дверь, из которой только что вышел Трандафилиди. Переступив порог, очутился в узкой длинной комнате. За массивным столом у сейфа сидел мужчина в кавалерийской куртке без погон. Он разговаривал с каким-то человеком — очевидно, с секретарём. В кабинете было накурено. Под потолком висел сизый туман. Если бы открыть хотя бы одну створку окна, эта вонь вышла бы наружу, и помещение наполнилось бы свежим воздухом. Но никому это не приходило в голову. Мужчина в куртке сидел и курил.
— Кто вам нужен? — спросил он. — Голова управы?
Учитель кивнул. Чтобы попасть к главе управы, нужно было зайти в следующую комнату и обратиться к его помощнику Арону Дадашу. Если тот захочет пропустить, тогда нужно вернуться в эту комнату и ждать своей очереди.
Усеин-оджа зашёл в соседнюю комнату и поговорил с помощником. Тот оказался знаком с творчеством Токтаргазы. Получив огромное удовольствие от знакомства с автором, он взял Усеина под руку и провёл его прямо в кабинет городского головы.
Там, вероятно, шло какое-то совещание. Люди сидели вдоль стен на венских стульях. В основном это были пожилые люди. Некоторые держали на коленях блокноты и что-то записывали.
За большим дубовым столом сидел сам Мекеев. Напротив, в креслах с высокими спинками, сидели двое полных мужчин с раскрасневшимися лицами. Они увлечённо обсуждали какую-то проблему с городским головой; все трое были так поглощены разговором, что не заметили, как в кабинет вошли Дадаш и Усеин-оджа. Мекеев наклонился вперёд и, жестикулируя, пытался что-то объяснить своим собеседникам. Кончики его рыжих усов были подкручены вверх. Волосы зачёсаны на пробор вправо, серый пиджак расстёгнут, а тёмно-бордовая бабочка на белоснежной рубашке казалась почти чёрной. Усеин-оджа остановился у двери. Арон Дадаш, тихо ступая по мягкому ковру, подошёл к Мекееву и что-то прошептал ему на ухо. Городской голова посмотрел своими зелёными глазами в сторону двери, увидел Усеина Шамиля, быстро встал и подошёл к нему — худощавый и стройный.
— Дорогой Усеин-эфенди! Как вы могли так тихо войти, что я вас не заметил? — развёл он руками. — Просто удивительно!.. Я, городской голова, о приезде в город знаменитостей узнаю последним! Что вы на это скажете?
Усеин-оджа шагнул ему навстречу, и они крепко обнялись. Участники совещания, прервав разговор, повернули головы в их сторону и с интересом рассматривали визитёра.
Когда был соблюдён весь ритуал приветствия, Мекеев представил гостя и, взяв свободный стул, усадил его рядом с собой.
— Нет нужды объяснять, кто такой Токтаргазы, его стихи нам известны! — сказал кто-то.
Тихий разговор, начавшийся между участниками совещания с появлением гостя, усиливался, и кабинет наполнился монотонным гулом. Люди устали от многочасового обсуждения проблем. Мекеев заметил, что они рады небольшой передышке, и начал расспрашивать Токтаргазы о том, как идут дела в селе Айвасиль, где он преподаёт. Говорил он медленно, и это придавало особую значимость каждому его слову.
Участники совещания уже успели перекинуться парой слов о своих коммерческих делах, об урожае пшеницы и фруктов в своих имениях и окрестных сёлах.