Но он заметил в её глазах какой-то радостный блеск. Медленно снял тулуп, шапку, приоткрыл дверь и, высунувшись наружу, отряхнул с шапки капли дождя и повесил её на гвоздь. Аджире снова появилась.
– У нас новость... – сказала она весёлым голосом. – Радостная! Понимаешь?
Усеин вынул из кармана тулупа стопку ученических тетрадей. Прижав их к груди и машинально разглаживая, с удивлением посмотрел на жену.
– Женщина! У меня сейчас голова как чугун, – сказал он, с трудом улыбаясь. – Я не в состоянии разгадывать твои загадки.
– Какие загадки? С тебя могорыч! – сказала Аджире и кокетливо рассмеялась.
– Письмо, что ли?
– Угу.
– Ну так давай скорее.
– Могорыч?
– На! – сказал он. – Держи! У меня нет другого могорыча! – и протянул жене тетради.
Она взяла их и пошла в гостиную. Это была её небольшая, но почётная обязанность, которую она выполняла каждый день, когда уставший муж возвращался из школы. Она помогала ему раздеться и уносила эти ученические тетради в комнату.
Усеин Шамиль вслед за ней зашёл в комнату.
– Аджире, пожалуйста, не мучь меня! Письма не всегда бывают радостными. Может, в нём такое, что и могорыча не стоит.
Жена подошла к стопке сложенных одеял и миндера, просунула между ними руку и достала зелёный конверт. Конверт был усыпан разными пометками, печатями, подписями и цифрами, что означало: письмо несколько раз вскрывалось в разных почтовых отделениях, проверялось цензурой и снова запечатывалось.
Оджа осторожно надорвал конверт и, ухватив за край тоненькую светло-серую книжку, начал её вытаскивать. Руки задрожали и онемели. Конверт выскользнул и упал на пол. Аджире, широко раскрыв глаза, быстро подняла его и протянула Усеину. В конверте была "Наилеи Кърым" 1. Сборник стихов.
– О Аллах! – прошептал Усеин Шамиль. – Ты почтил меня и этим днём... – На глаза навернулись слёзы. – Знаешь, что ты сделала, моя дорогая Аджире? Ты подарила мне мир счастья! Я схожу с ума от такой радости!.. Я ждал этой благословенной минуты четыре года. И вот... Я даже не могу передать тебе, что сейчас чувствую!
– Всегда трудно начинать большое дело, – сказала Аджире-ханум. Её лицо тоже сияло. – Вы станете известным поэтом, а я всегда буду вами гордиться!
Усеин-оджа, от природы сдержанный, растрогался от этих слов жены, обнял её за плечи, поцеловал.
– Милая Аджире! Я перерыл все свои карманы, чтобы дать тебе могорыч, но не нашёл и двух ша. Я, очень бедный учитель и маленький писатель, хочу, чтобы ты всегда была счастлива и довольна жизнью, но у меня никак не получается.
– Когда вы счастливы, и я счастлива, – сказала Аджире, – "Наилеи Кърым" – подарок для нас обоих.
Усеин-оджа держал книжку на ладони и долго рассматривал серую обложку, обрамлённую красивым орнаментом. "Произведения учителя Усеина Шамиля Токтаргазы. Напечатано в типографии З. Рогана в г. Карасубазаре в 1910 году", – было написано на ней.
Оджа улыбнулся и, исполненный благоговения, открыл книгу.
На первой странице была написана уже забытая им предисловие: "Уважаемые господа! Автор "Наилеи Кърым" ни учёный, ни писатель, он просто молодой учитель, который проучился несколько лет в школе, затем в медресе, а ныне обучает татарских детей, горящих желанием служить своему народу..."
Усеин-оджа, словно прирос к полу, читая книгу. С первой же минуты он почувствовал, что она очень тонкая и лёгкая. Это его удивило. Он пролистал. В неё вошло восемь стихотворений. Всего восемь? Почему? Он ведь оставил редактору больше сорока. Причём стихи, которые считал лучшими, почему-то в книгу не вошли. Когда он вытаскивал её из конверта, чувствовал себя самым счастливым человеком. Теперь его лицо омрачилось, он впал в отчаяние. Неужели счастье так мимолётно? Вспыхнуло — и погасло...
Держа в одной руке книгу, а в другой — конверт, он опустился на миндер. Долго не мог произнести ни слова.
Аджире-ханум сновала с кухни в кухню и расставляла на хоне посуду для ужина. И каждый раз, возвращаясь в гостиную, смотрела на мужа и видела, что он сидит неподвижно. Как быстро меняется у него настроение — то он радуется, как ребёнок, то не успеешь оглянуться, как уже охвачен печалью, словно ему сообщили о конце света. Усеин-оджа зашуршал конвертом. Ему показалось, что там ещё что-то есть. Да, в нём было письмо. Усеин развернул листок, и лицо его постепенно стало светлеть.
– О Аллах! – вздохнул он, не зная, как унять противоречивые чувства.
Письмо было от Абдурешида Мекиева. Усеин-оджа читал и чувствовал, как у него пересыхает в горле от волнения.
"Высокоуважаемый Усеине-эфенди! Уже больше восьми месяцев мы не знаем, где вы находитесь. Если бы я на днях не встретился в Карасубазаре с Феми-эфенди, то не знал бы, где вы сейчас. Пришлось бы кого-то отправлять в Кок-Коз, чтобы узнать, что с вами. Наконец "Наилеи Кърым" увидела свет. Ваше и моё — да, и моё тоже, — дитя. К сожалению, из тех стихов, что вы нам прислали, в результате длительного отбора удалось оставить немногие. Почему? Причину вы и сами хорошо знаете. Главное, что книга издана. Новые ваши произведения, даст Аллах, прочитаем в следующем вашем сборнике. Мы на это надеемся.
С приветом и уважением — Абдурешид Мекиев.
9 февраля 1911 года, г. Карасубазар".
Письмо было коротким и полным недосказанности. Однако Усеин-оджа нашёл в нём главное для себя — Мекиев ждёт от него новых произведений. Значит, можно надеяться, что когда-нибудь выйдет в свет и более полный сборник Усеина Шамиля Токтаргазы.
Прошло больше двух с половиной лет с тех пор, как Усеин-оджа последний раз был в Карасубазаре. Тогда он преподавал в Айвасиле. И приехал туда, надеясь на возможность издать там сборник своих стихов. До этого он долго всё обдумывал и теперь был почти уверен, что помочь в этом мог только Абдурешид-эфенди Мекиев, который к тому времени стал городским головой Карасубазара.
Однако сначала Усеин-оджа решил всё же зайти в редакцию "Ветан хадими", чтобы поговорить с редактором и, возможно, получить от него дельный совет. Но был неприятно поражён, застав помещение редакции в таком виде, будто в её окна ворвался ураганный ветер, разрушил и перемешал всё, а потом вылетел через дверь, сорвав её с петель. Окна разбиты, двери распахнуты настежь, скрипят от сквозняка, пол усыпан разорванными рукописями со следами грязных сапог. Тошнотворный запах дешёвых выкуренных сигарет, смешанный с тяжёлым человеческим потом, пропитал обои на стенах. По комнатам гуляет ветер, шуршит рваной бумагой, валяющейся на полу. Ни души...
Усеин-оджа не знал, что произошло, и, охваченный тревогой, пытался подавить в себе страх и поспешно вышел. На противоположной стороне улицы, под шелковицей, стоял аккуратный молодой человек Аблямит Шейх-заде, ответственный секретарь редакции "Ветан хадими". Когда он там появился, Усеин не заметил. Он подошёл к Шейх-заде. Двое старых знакомых долго молча смотрели друг на друга, словно чужие.
– Что случилось? – наконец спросил Усеин-оджа глухим от волнения голосом.
– Конфискация... – едва слышно произнёс Аблямит Шейх-заде. – Больше нет "Ветан хадими"...
Молодёжь, прошедшая через испытания японской войны и её последствий, заметно изменила своё отношение к "Терджиману", начала относиться к этой газете с определённым недоверием. После первой русской революции, которая посеяла в сердцах многих людей зерно надежды на освобождение от царского гнёта, передовая интеллигенция почувствовала потребность в другой газете. Абдурешид Мекиев написал письмо своему знакомому Джелялу Меинову, который жил в Бахчисарае. Меинов приходился родственником Гаспринскому, часто с ним встречался, и Мекиев попросил его уговорить муалима принять несколько человек по очень важному делу. Гаспринский согласился. И тогда, не теряя ни дня, Абдурешид Мекиев, Усеин Токтаргазы, Нусрет Ильмий прибыли в Бахчисарай, где к ним присоединился и Джелял Меинов. Гаспринский любезно принял делегацию у себя дома. Была подана кофе.
– Исмаиле-муалим! – обратился к нему Мекиев. – Произошла русская революция. У народов, угнетённых Россией, проснулась национальная самосознательность и стремление к свободе. Тюрьма народов трещит по швам. Разве не пришло время и "Терджиману" изменить своё политическое направление, дать в газете больше места демократическим взглядам?
– Революция произошла, но не победила, – ответил после небольшой паузы Гаспринский. – Наша жизнь осталась такой же, как прежде; как говорят на Востоке: "Эски хамам – эски тас". Старая баня – старый таз. Верить во временную свободу трудно. Надо ждать. Ждать лучших времён...
– Ждать? – На лице Мекиева пылало возмущение. – Лучшие времена сами никогда не придут. История не знает таких случаев. Кто-то должен ускорить приход этих времён...
– Каким образом? – спросил издатель, и его густые брови сдвинулись, его взгляд, казалось, пронзал собеседника насквозь. – Вы, Абдурешиде-эфенди, хотите сказать, чтобы я повернул руль влево! Я вас, молодёжь, знаю и понимаю. Вы мастера выбегать вперёд, когда разворачиваются какие-либо события. Но вы не должны забывать и о последствиях любой спешки. Нет, сейчас ещё не время поворачивать руль.
– Нам нужна газета нового направления, – настаивал на своём Абдурешид Мекиев. – Такая газета, которая поможет народу освободиться. Мы хотим, чтобы была проведена новая земельная реформа!
– Газета нового направления... Значит, новая газета! – уточнил мысль Мекиева Токтаргазы.
– Новая?.. Совершенно новая газета, не так ли? – лицо Гаспринского прояснилось. – Это другой вопрос.
Разговор оживился. Однако прийти к какому-либо определённому решению не удалось, так как возник спор. Джелял Меинов что-то предлагал, а Нусрет Ильмий ему возражал. Усеин Токтаргазы выдвинул свои предложения. Абдурешид Мекиев с ним не согласился. А Исмаил Гаспринский хмурился и молчал... Потом нетерпеливым жестом прервал спор и предложил сначала всё хорошенько обдумать, а завтра снова прийти к нему.
На следующий день собрались после полудня. Теперь их желания и взгляды совпали. Мекиев предложил назвать новую газету "Ветан хадими". Гаспринскому это название понравилось. Когда же зашла речь о том, где может печататься новая газета, снова возникли разногласия. Мекиев считал целесообразным издавать газету в Бахчисарае, и члены делегации его поддержали.