– Если на то будет воля Аллаха...
– В прошлом году я слышал, вы сидели в тюрьме.
Эбу-Бекир внезапно чихнул. Кофе из фильджана плеснулось на колени. Он поспешно поставил фильджан на поднос. – Но это, наверное, была ложь? Не так ли?
– В тюрьме, говорите? – пожал плечами учитель. – Видимо, кто-то выдал желаемое за действительное. А вы, увидев меня на свободе, расстроились, Эбу-Бекир-эфенди?
– Да что вы!.. – развел тот руками. – Просто мы давно о вас ничего не слышали, вот и всё...
– Я преподавал в министерской школе в Айвасиле. – Услышав это, Аджи Эрбаин, Эбу-Бекир и Джемаледин переглянулись.
– В министерской школе?.. – Эбу-Бекир поднял голову, выпрямил спину и, моргая безресничными глазами, недоверчиво уставился на учителя. – И вы покинули Айвасиль? Это прекрасное село? И снова приехали в степь, где даже домуз-тамыр не растет?
Тихо открылась дверь, и вошла молодая женщина. На голове у неё была расшитая золотом феска с кисточкой, падавшей на румяное лицо, на поясе — голубой шелковый платок с бахромой. Она принесла только один фильджан кофе. Опустившись на колено, аккуратно поставила его перед учителем и неторопливо вышла.
– Да! – ответил учитель после того как женщина ушла. – Именно так и покинул!
– Странный вы человек... – сказал Джемаледин-бей. – Человек всегда стремится к лучшему. А у вас всё наоборот.
– А разве Харджибие — плохое село? – посмотрел на него Усеин. – Если это так, то почему же вы сами отсюда не уезжаете? Крестьяне меня пригласили, вот я и приехал. Не смог отказать. А по-вашему, я сделал что-то не так?
Джемаледин-эфенди снял с головы каракулевую шапку с плоским верхом, большой красной косынкой вытер лоб, шею и снова натянул шапку на вспотевшую голову.
– Крестьяне? – переспросил он. От волнения его лицо покраснело, а на шее вздулась жилка. – А кто это такие — крестьяне?
– Люди, живущие в селе, – невозмутимо ответил Усеин-оджа.
– Вас пригласили в село эти грязноногие, будто они тут хозяева?! – вдруг взревел Джемаледин диким голосом. – А ведь хозяева — мы! – резким жестом указал на сидящих в комнате. – И вам, Усеин-оджа, это должно быть известно!
Аджи Эрбаин сидел, откинувшись на прислонённую к стене подушку, вытянул одну ногу, а другую согнул в колене. Он рывком оторвал спину от подушки.
– Простите, – с металлическими нотками в голосе произнёс он, обращаясь к Джемаледину. – Мы встретились с Усеином-оджой спустя три с половиной года. И вместо того чтобы спросить о его здоровье, начали ссору. Это не по-мусульмански, агалар. Если у вас серьёзный разговор к Усеину-одже, найдите для него другое время и другое место. Сейчас учитель — гость в моем доме. Не забывайте об этом, агаларе.
– Я не ссорюсь, Аджиредин! – примирительно сказал Джемаледин-бей. – Я просто хотел лишний раз напомнить... Говорит, крестьяне пригласили! А мы? Мы его приглашали? Скажем, вам, Аджиредин-эфенди, было известно, что Усеин-оджа вернется в Харджибие?
– Да, было известно, – ответил Аджи Эрбаин, опустив глаза. – И прошу вас оставить этот разговор! – сказал Аджи Эрбаин и пододвинул фильджан с кофе к Усеину-одже. – Прошу, пейте!
Джемаледин и Эбу-Бекир переглянулись, удивляясь подчеркнутой деликатности Аджи Эрбаина, его уважительному обращению к учителю, и пожали плечами.
– Ничего не понимаю, – пробурчал Эбу-Бекир.
– А я, наоборот, всё очень хорошо понимаю, – прошептал в ответ Джемаледин и улыбнулся, косо глянув на него и высокомерно приподняв бровь.
– А как там у вас на родине?.. – спросил Адиль-бей у учителя, чтобы перевести разговор в другое русло. – Что нового у задиристых татов? Как поживают? Всё ещё живут одним лишь таке пите?
– А что у них может быть ещё? Калакай или свежая баранина? – сказал Джемаледин и захихикал, довольный своей шуткой. – Чтобы испечь калакай, нужно сливочное масло. А где тат его возьмёт?
– Дело не в таке пите, – сказал учитель, насупив брови, отхлебнул кофе и поставил фильджан на поднос. – У татов большие виноградники, прекрасные сады. Наверное, в мире нет таких фруктов и ягод, которые бы они не собирали...
– А у нас, у ногайцев? – перебил его Эбу-Бекир. – У нас — пшеница! Мясо!..
– О чём это говорит? – улыбнулся Усеин-оджа. – О том, что и таты, и ногайцы могут иметь всё, что им нужно: фрукты, пшеницу, мясо.
Разговор пошёл в новое русло, но его дерзкий тон не изменился.
– У нас столько умников... – с улыбкой сказал Эбу-Бекир. – Вот вы, например, три года ели наш калакай, а не догадались привезти хотя бы одну телегу лука. А могли бы договориться с людьми в Кок-Козе... Крупный, приплюснутый лук, размером с тарелку, сладкий, как яблоко. Вы, конечно, знаете сорт, о котором я говорю...
– Я не привёз лука, Эбу-Бекире-эфенди, потому что я учитель, а не коммерсант, – ответил Усеин-оджа. – И считаю, что призван к более важному делу.
Джемаледин и Аджиредин Эмирзак-оглы нахмурились и, сидя, покачивались, уставившись в фильджаны, наверное, размышляя, в чём разница между коммерсантом и учителем и кто из них важнее.
Эбу-Бекир украдкой взглянул на хозяина дома и тоном обиженного пробормотал:
– Мы же не бесплатно хотим...
– Понимаю. В наше время ничего бесплатно не делается, – ответил учитель, его взгляд задержался на фильджанах, стоящих на подносах. Кофе уже остыл. "Выпить залпом и проститься". Но он заметил, что собеседники смотрят на него, будто чего-то ждут. – Но дело не только в деньгах, – сказал Усеин-оджа. – Дорога дальняя. Наши низкорослые лошади быстро устают. Крестьяне из-под Ай-Петри предпочитают возить свой товар в Евпаторию, Мелитополь. А в эти края не ездят. Так заведено издавна. Почему — не знаю.
Одна телега лука... Что значит для каждого из этих беев одна телега лука?.. Учитель понимал, что эта проблема не может их серьёзно волновать. Лук упомянули, чтобы хоть как-то уколоть его, ещё раз подчеркнуть, что он чужак, не местный, прибыл не из Сараймену, Кирлеута, Казантипа, Такила, Башаулу, Джаутобе, Казаута, Узунаяку или Ченгелека — не из одного из этих степных сёл, а приплёлся аж
из-под Ай-Петри, из села Кок-Коз, где, по мнению степняков-ногайцев, живут только упрямые люди. И этот оджа ничуть не лучше своих земляков, вместо того чтобы учить и воспитывать детей Харджибие, засоряет им головы богохульством, и кое-кому уже изрядно вскружил голову. Вот почему его неожиданное возвращение ошеломило сидящих здесь агаларов, взбудоражило в их душах старые раны...
Чему тут удивляться? Ведь эти агалары три года назад выгнали учителя из села, и это, наверное, стоило им немалых денег. Ведь в наше время за всё платят: хочешь сделать добро — плати, хочешь сделать зло — тоже плати. Пришлось им, вероятно, подсунуть взятку сначала керченской, а потом и феодосийской полицейским управлениям. Эти люди летом и зимой бегали по волостным и земским управлениям, доказывая, что от учителя Усеина Шамиля Токтаргазы одни убытки. Когда Трандафилиди наконец вышвырнул Усеина-оджу из села, они вздохнули с облегчением. И вдруг — надо же! Учитель снова в Харджибие... Сами крестьяне, конечно, не могли его вернуть. Тут что-то не то. И этого не мог понять ни один сельский бей. Поэтому Джемаледин и бушевал, что ничего не знает. А зачем возмущаться? Это всё равно что кулаками бить воздух. Раз удалось выселить учителя из села, второй раз может не получиться. "Простой люд любит учителя, — думали агалары, — и может не дать его в обиду". Сейчас это понимает, пожалуй, только Аджи Эрбаин, хитрый и осторожный. А без хитрости и сила ничего не стоит. У него шестьдесят пар волов, тридцать две лошади, четыреста десятин земли. Аджи Эрбаин обрабатывает эти земли и разводит скот. Телега лука — хорошая шутка! Но если Аджи Эрбаин в любое время года встанет на берегу Эльтингена лицом к Кавказу и пошевелит пальцем, то уже на следующий день из Темрюка прибудут к нему караваны овощей! Загвоздка не в луке, а в том, что Усеин-оджа вернулся в село и снова будет сеять смуту среди крестьян, подстрекать их к вольнодумству. Не дай Аллах, дойдет до ушей его светлости губернатора, и у него снова сложится плохое впечатление о селе.
– Вот и получается, Усеин-оджа, – сказал Джемаледин и тяжело вздохнул. – Мы вас не приглашали в Харджибие, а вы приехали...
– Приехал, – согласился учитель, – потому что мои лучшие воспоминания связаны с этим селом. Я много сил отдал местной школе, детям, которых учил. Вот их родители и позвали меня... А если бы позвали вы, – посмотрел он на Джемаледина и на Эбу-Бекира, – я бы не приехал.
У Джемаледина и Эбу-Бекира глаза стали, как пятаки. В комнате воцарилась тишина. Прошло несколько томительных минут звенящей тишины, пока Аджи Эрбаин не кашлянул в кулак и низким от сдерживаемого гнева голосом спросил, переходя на «ты»:
– Не приехал бы?.. А если бы тебя пригласил я? Тоже бы не приехал?
Он надулся и из-под лба уставился на учителя тяжёлым острым взглядом. Усеин-оджа отвёл глаза и сделал вид, что разглядывает узоры на ковре. Подумав, покачал головой.
– Нет. Не приехал бы! – покачал головой Усеин.
Аджи Эрбаин, медленно наклоняясь, сверлил взглядом учителя и дрожащей рукой взял с ковра табакерку.
– Посмотри на меня, Усеин-оджа! – закипая от злости, сказал Аджи Эрбаин. – Когда начальник полицейского управления Феодосийского уезда Караганский объезжает волости, он не возвращается в Феодосию, пока не погостит у меня хотя бы двое суток! Ты это знаешь?.. А флигель-адъютант Дунаев, встретив меня в Симферополе, отдает честь. Есть ли в твоей голове хоть немного ума?.. Я оказываю тебе честь, приглашаю Усеина-оджу в село, а он, видите ли, не желает приехать. Да ты ещё как приедешь! На твоё возвращение в село я дал согласие и в этот раз. А из Сараймену – помнишь? – шесть лет назад ты приехал в Харджибие, тогда за тебя поручился Эбу-Бекир... – Оскалив крупные жёлтые зубы в улыбке, он протянул руку и похлопал Усеина-оджу по плечу.
Учитель улыбнулся и ничего не сказал. У него затекла нога, и он сменил позу. Однако долго мучился, прежде чем смог пошевелить ступнёй. Наконец он встал.
– Простите, агаларе! Мне пора.
Он приложил правую руку к груди, поклонился и направился к выходу, не услышав традиционных в таких случаях слов: «Не спешите, Усеин-оджа! Посидите! Скоро подадут обед...»
Хозяин дома для приличия встал, пошёл за гостем, и, когда тот переступал порог, заметил на подносе фильджан с недопитым кофе.
– Кофе свой не допили! – сказал он.
Гость будто не услышал, в прихожей надел ботинки и вышел на улицу.
Аджи Эрбаин немного постоял на пороге, посмотрел гостю вслед, а закрывая дверь, сильно толкнул её локтем.
Выйдя на улицу, учитель быстро пошёл, едва опираясь на посох.