– В течение двух суток, не позже! Я не привык повторять приказы дважды! Через три дня приеду проверить. Если ты всё ещё будешь в Харджибие, отвезу тебя в Феодосию и посажу в тюрьму. И оттуда ты не выйдешь! Понял?
– А куда я должен уехать? – спросил Токгаргазы.
– Куда хочешь! – ответил старший инспектор. – Как можно дальше из Феодосийского уезда!..
Учитель Усеин был бессилен против этого приказа. Даже всё село, объединившись, не смогло бы его защитить. Люди могли только на словах выразить ему своё сочувствие, возмущаться несправедливостью власти. И учитель вместе с женой покинул село.
Хатип Мамбет дал им бричку, лошадей, и они доехали до железнодорожной станции.
...Это было три года назад.
Усеин-оджа приехал в это село во второй раз. Жара. Поблизости ни одного дерева, чтобы укрыться в тени, отдохнуть. Нигде не видно ни души. Учителю известны привычки жителей Харджибие. В это время молодые йигиты и женщины в поле, а пожилые мужчины, вероятно, в дукане, где можно посидеть в прохладе за приятной беседой и насладиться чашечкой кофе.
Усеин-оджа завернул за угол и зашёл в дукан. В помещении пахло сыростью, смолой и затхлым, залежалым товаром. Из боковой комнаты вышел хозяин. Учитель сразу узнал Талиба, хотя тот заметно располнел, на его висках появилась седина. Талиб тоже сразу узнал Усеина-оджу, улыбнулся, обнял его, похлопывая по спине.
– Значит, приехали? Хош кельдинъиз! Добро пожаловать! – сказал хозяин лавки, оценивая его с головы до ног. – Простите, я не смог прийти к вам домой, чтобы поприветствовать с приездом. Ездил в Дормен за товаром. А вы, кажется, совсем не изменились.
Токгаргазы хорошо знал лавочника Талиба. Он очень хитрый и наблюдательный, этот юркий пузан с острыми, как шило, глазами. Ничто не ускользнёт от его внимания. Всех он знает. Кто с кем дружит, кто с кем враждует, кто о ком и что говорит – обо всём осведомлён дуканщик Талиб. И когда надо, умело этим пользуется.
– Конечно, не изменился! – улыбнулся Токгаргазы, тоже с интересом разглядывая старого знакомого. – Даже на голове у меня та же шапка, что была в Харджибие.
Талиб сел на мешок с крупами и, сделав вид, что не заметил иронии в словах учителя, вынул из кармана кисет и начал скручивать сигарету.
– Где устроились? – поинтересовался на ногайском диалекте. – В старом доме?
Учитель кивнул и спросил:
– А у вас как дела? Живо идёт торговля?
Талиб закурил сигарету, затянулся, наполняя лёгкие дымом.
– Дела плохи, – сказал, с хрипом выдыхая сизые клубы дыма. – Агалар не очень охотно берут товар. В Феодосии у них свои поставщики, всё, что нужно, привозят. А у крестьянина-оборванца хватает денег только на покупку мелочей: гвозди для подков, хозяйственное мыло, масло, глубокие галоши, водка... – Талиб улыбнулся и покачал головой. – Вот что идёт хорошо – так это водка, потому что у большинства на месте кофейных чашек. – Где вы были эти три года? В горных краях?
Рассказывали, что Талиб прибыл в Харджибие из Трапезунда. Сначала в селе никто не понимал его диалекта. "Ты на каком это языке говоришь?" – смеялись люди. Талиб был молод, быстро научился говорить на местном наречии.
– Какое-то время я жил в Кок-Козе, – ответил Усеин Шамиль. – Потом в Айвасиле... Работал в министерской школе.
В это время на пороге появился мальчик лет двенадцати. Его взъерошенные, давно не стриженные волосы торчали ёжиком.
– Иди и скажи Меджит-акаю, пусть принесёт кофе! – велел ему Талиб и добавил: – Скажи, что для учителя Усеина.
Мальчик с интересом посмотрел на нового человека. Улыбнулся. Он узнал учителя. Уже собирался побежать выполнять поручение, но Усеин-оджа его остановил.
– Не стоит, – сказал он. – Я только что пил кофе.
Мальчик какое-то время постоял, глядя чёрными антрацитовыми глазами на учителя и улыбался. А потом исчез в проёме дверей. Усеин-оджа попрощался с лавочником и вышел из дукана. Словно ступил в печь – такая была жара. Воздух обжигал лицо, руки, было трудно дышать. Чтобы спастись от солнца, нужно быстрее прятаться в тень. Но где она, спасительная тень, если солнце в зените, а поблизости ни одного дерева? Может, вернуться домой? Но он две недели просидел среди тесных стен, принимая гостей, разговаривал с ними, радовался, что люди не забыли его. Выходит, это село для него не чужое. В его камнях, земле, людях, которые умеют читать, писать, есть и его труд, и его старания, любовь. Три года назад человек, встречавший Усеина-оджу на улице, почтительно кланялся, выражая ему своё уважение и благодарность. Все они в степи, на работе.
Учитель поправил шапку, которая то и дело сползала к затылку густыми кудрями, и пошёл по пыльной дороге, расписанной следами гарб, лошадиными копытами и кизяками. Он хотел повидаться с Ибраимом Карамановым, который продолжал учительствовать в здешней школе. Когда-то они были довольно близки. Ему нравился этот крепкий мужчина с загорелым до чёрноты лицом. Усеин-оджа всегда был с ним откровенен. Почему?.. Возможно, потому, что у учителя Ибраима открытый светлый взгляд, сразу проникаешься к нему доверием. Родом он, кажется, из Таракташа... Таир Бурнаш преподаёт русский язык. А он пишет стихи.
Может, бросить писать стихи, чтобы сохранить хоть немного свободного времени? Уже сколько раз проклинал я стихотворчество! Столько бед свалило оно на мою голову... Никогда больше не буду писать! Ни одного стиха! Да возможно ли это? Это же всё равно, что выйти из задымленного дома и не вдохнуть свежего воздуха. Нет, без этого я не могу. Видит Аллах, не могу. Глядя под ноги, на свои запылённые ботинки, которые мягко проваливались в дорожную пыль, Усеин-оджа бормотал под нос стихи, которые крутились в голове, словно музыка.
Учитель задумчиво шёл по улице, держа за спиной посох. Три года назад он покинул это село. А теперь его снова сюда пригласили. И он не стал отказываться. Принял приглашение, вернулся. Почему он вернулся туда, откуда был изгнан? Ведь здесь немало людей, которые до сих пор его ненавидят. При встрече с ним у них портится настроение, а лица становятся каменными... Так почему же он вернулся в Харджибие? Что его здесь ждёт? На это никто не может ответить. Ни сам учитель, ни жители села. Очевидно, его влекла школа, которую он сам когда-то открыл. Ведь столько усилий пришлось приложить, чтобы научить не только детей, но и многих родителей хотя бы различать чёрное и белое. Он сорвал и отбросил тёмную повязку невежества, закрывавшую людям глаза, чтобы они увидели свет. Он гордился тем, чего добился. И люди чувствовали благодарность к нему... В этом селе он полюбил красивую, умную девушку, женился на ней. У них родилась дочь, и они назвали её Нурие, но племянница прожила недолго, умерла...
– Пусть станет беем, Усейне-муаллим, тот, кто вас увидит...
Учитель вздрогнул и повернул голову. Неужели он действительно слышит этот голос? У большой зелёной калитки высокого дома, сложив руки на голом круглом животе, стоял Аджиредин Эрбаин Эмирзак-оглы и улыбался:
– Не проходите мимо, учитель. Зайдите и в мой дом!
Аджи Эрбаин... Имя бея было записано на обложке Корана, когда тот появился на свет, чтобы его всю жизнь сопровождали богатство и удача. А в селе его все почтительно называли Аджиредином Эмирзаком-оглы.
– Благодарю вас, Аджи Эрбаин-эфенди! – ответил учитель Усейн и слегка поклонился, приложив правую руку к сердцу. – Но я спешу.
– Не успели приехать, а уже и дела? Что же это за дела такие? – Аджи Эрбаин пошёл к учителю, застёгивая на рубашке пуговицы. – Я сильно на вас обижусь, если не зайдёте к нам хоть на несколько минут и не выпьете фиджан кофе.
– Зайду, непременно зайду, но в другой раз, – сказал учитель. – А сейчас... простите, не могу.
Но Аджи Эрбаин, не привыкший слушать чьи-либо возражения, взял учителя под руку, крепко сжал ему локоть короткими и толстыми пальцами и повёл к себе домой. У учителя, конечно, было не меньше силы в руках, чем у Аджи Эрбаина, но, к сожалению, только в руках. А у Аджиредина Эмирзака-оглы и походка, и манера разговаривать с едва заметной улыбкой, и взгляд воплощали саму силу. Его имя в селе означало власть. Отказ или сопротивление Аджиредину Эмирзаку-оглы никому ничего хорошего не сулило. Поэтому учитель решил не спорить и пошёл к нему в дом.
В полумраке прохладной комнаты на расстеленных миндерах сидели пожилые мужчины.
– Агаларе! – обратился к ним хозяин дома. – Посмотрите, кто к нам пришёл!
Разговор прервался. Мужчины, все как один, нарядно одетые, удивлённо посмотрели на гостя. Он узнал их всех: Джемаледин, Баки Бариев, Ресиль Эфенди, Эбу-Бекир, Адиль-бей... Нет, Усейн-оджа их не забыл.
– Добро пожаловать, муаллим! – первым подал голос рыжеватый Адиль-бей, сидевший ближе всех к нему, на краю миндера, тогда как все остальные ещё были в замешательстве. Едва привстав, он двумя руками пожал руку учителя. – Раз уж покинул Харджибие и вернулся, думаю, больше уже его не покинешь!
– Пожалуй, так... – ответил учитель и, освободив свою руку из потных ладоней Адиль-бея, приложил её к груди и обвёл взглядом сидящих. – Очень рад, что мы снова встретились.
– И мы... Очень рады, что учитель наших детей жив и здоров, – сказал Аджиредин Эмирзак-оглы.
Хозяин дома произнёс эти слова, чтобы подчеркнуть свою значимость и с первой минуты дать понять учителю, что он, Аджи Эрбаин, может ни на кого не оглядываться и гнуть свою линию, а заодно ему хотелось показать свою великодушие. Учитель это понял. Ведь никто другой даже не пошевелился, не встал хотя бы для приличия, как принято на Востоке, когда входит уважаемый гость. Однако учитель не обратил внимания на их высокомерие и в душе только посмеивался, ведь он соблюдал обычай и был вежлив. Так что он подошёл к каждому отдельно и пожал руку, поинтересовавшись здоровьем.
Наконец Аджи Эрбаин показал учителю, куда сесть. И, когда он сел рядом с ним, Эбу-Бекир-бей прочитал короткую молитву в честь возвращения учителя в село, по завершении которой все провели ладонями по лицу.
– Ещё неделю назад мне стало известно, что вы приехали, – сказал Аджиредин Эмирзак-оглы. – Я думал, вы навестите наш дом. Но вы не удостоили нас такой чести... Понимаю, понимаю, у вас эти дни было много людей... Теперь навсегда к нам?
– Да! – ответил учитель.