В самом конце были чётко написаны такие слова: Время 25 июля 1856. Гош. мон. Библ. час 12 полн.
— Что это значит? — спросил удивлённый игумен. — Что это за слова? Какое сегодня число?
— 25 июля.
— А здесь разве не тот же день?
— Тот же.
И, раздумывая над этими словами, монахи посмотрели на рукопись.
— Который час? — спросил игумен.
— Без пяти минут одиннадцать.
— Гм... 1856, этого года, а Гош. мон. — разве это не значит Гошевский монастырь? — рассуждал вполголоса сам с собой старец-игумен.
— А Библ. — может, это библиотечная келья? — добавил библиотекарь, о. Спиридон.
— Боже, да тут, может, что-то недоброе замышляется? Может, наши святые стены должны сегодня стать свидетелем какого-то злого, безбожного дела, ищущего укрытия и думающего найти его в наших тихих стенах?
— Этого бояться нечего, о. Методий, — сказал более смелый библиотекарь. — Двери заперты, да и к тому же на дворе такая буря, кому бы сейчас захотелось прокрадываться сюда?
И как в доказательство этих слов о. библиотекаря завыла буря, грозно зашумела. Горы отозвались стократным эхом громов, так что стёкла задребезжали в оловянных рамах окон.
— Несчастье и зло не спит! — коротко и мрачно промолвил о. игумен. В ту же минуту свет на столе странно задрожал, закачался, хотя в келье было тихо, стал слабеть, темнеть и гаснуть. Наконец вспыхнул ярко и сильно и потом горел спокойно, ровным и ясным пламенем, как и прежде. Монахи переглянулись. На их спокойных старческих лицах не было заметно ни малейшего изменения, ни бледности, но сердца их невольно забились чаще и неровно — от страха.
— Что делать? Может, разбудить братьев и службу? — обратился игумен и уже протянул руку к колокольчику, когда о. Спиридон остановил его.
— Думаю, не стоит тревожиться преждевременно. Мне всё кажется, что здесь не грозит никакая опасность. Знаете что, отец настоятель, пойдём лучше сейчас сами в библиотечную келью. Подождём там до двенадцати, посмотрим, что будет. Но я всё же думаю, что ничего не произойдёт.
Старому, уже немного впавшему в детство игумену трудно было решиться. Он всё видел какие-то неслыханные преступления, потому что в старости был сильно склонен к мистицизму. Но, наконец, взяв крест с святыми мощами, святую воду и кропило, он решился пойти вслед за о. Спиридоном. О. Спиридон, будучи моложе и смелее, взял лампу и рукопись и, отыскивая при себе ключ от библиотечных дверей, пошёл впереди.
И снова снаружи загудел ветер, зашумел, засвистел, и снова горы загремели страшными голосами и эхом громов, и снова задребезжали стёкла в окнах, и снова таинственно закачался и словно прищурился свет, будто солнце, чтобы через мгновение ещё ярче, чем прежде, блеснуть ясным, матово-золотым оком. В ту же секунду часы, звонко и пронзительно шипя, отбили три четверти двенадцатого. Обоим стало опять, неведомо почему, жутко и тревожно. Оба замерли на миг в дверях.
— Вперёд, о. Спиридон, — тихим, но спокойным голосом повелел игумен.
Двери за ними закрылись, и оба они исчезли в узком, крутом монастырском коридоре.
VI
ИСПОВЕДЬ В ПОЛНОЧЬ
Библиотечная келья находилась в торце монастырского здания; монахи должны были спуститься к ней по нескольким тёмным узким ступеням. Эта келья была гораздо старше самого монастыря. Когда несколько лет назад строили новый монастырь, тогдашний игумен не велел сразу сносить старое здание, а строить частями, при этом новую постройку возводили на тех же фундаментах, так как старые были ещё вполне прочны и добротны. Неизвестно лишь, по какой причине игумен тогда не велел трогать библиотечную келью. Он только утверждал, что она пустует ещё с прежних времён и не требует ремонта. Так говорили, впрочем, и каменщики. Её толстые древние стены, сложенные из твёрдого песчаника, не желали признавать над собой власти времени и стояли так же крепко и неподвижно, как и в день постройки. Эта келья, вероятно, имела когда-то иное назначение и была очень древней. Разные признаки указывали на то, что прежний монастырь достраивался к ней так же, как и нынешний. Поэтому братии казалось, что от неё веет каким-то тайным духом старины, который молча, но всё же сильно трогал сердца не только молодых, но и старых монахов. Ещё прежний игумен, о. Афанасий, умерший 105-летним старцем, находился в каких-то странных отношениях к этой келье, так как братья нередко видели, как он ночью, тихо, словно тень, двигался по тёмным коридорам и исчезал в нише, где была дверь в библиотеку. И тотчас после этого слышался приглушённый скрип тяжёлых, окованных железом дверей на ржавых петлях — скрип, напоминавший стон человека в предсмертный час. Никому не дозволялось входить в эту келью, а ключ от неё всегда носил при себе сам игумен. Лишь когда монахи, как обычно, весело отмечали сотую годовщину рождения о. Афанасия и осыпали его пожеланиями и другими знаками любви, старый игумен, несколько развеселившись, отдал ключ от библиотеки 25-летнему о. Спиридону, который совсем недавно постригся в монахи. Но о. Спиридон уверял всех любопытных, что не нашёл в старой келье ничего необычного, и вскоре о всей истории забыли. О. Афанасий умер, настал другой игумен. Библиотечная келья осталась доныне под надзором о. Спиридона, который всегда заверял всех, что не находил в ней ничего особенного. Рукопись стала первой неожиданностью.
Монахи, не без волнения, вошли в старую келью. В её толстых, почерневших от времени стенах повсюду было полно ниш и проёмов, в которых теперь стояли полки с книгами. Видно было, что в этих проёмах когда-то были входы, но со временем их замуровали. О. Спиридон поставил свет на старинный стол, искусно сделанный из грубых дубовых брусьев, и зажёг ещё две свечи. Затем монахи стали внимательно осматривать просторную комнату. Но, сколько ни искали, ничего подозрительного в ней не нашли. Уже и о. Методий начал понемногу успокаиваться. Ветер всё ещё свистел и гремел в ставнях и воротах; бушевала буря, и густой дождь шумел, обливая стены монастыря.
— Что же нам теперь делать, о. Спиридон? — спросил игумен.
— А что делать? Сядем и подождём до двенадцати часов. Если ничего не будет — вернёмся в кельи.
Они сели, и вскоре их окутала гробовая тишина, словно толстая, непроницаемая стена. Свет горел тускло и всё время то ярче, то слабее освещал мрачную комнату. И снова постепенно, под влиянием этой мёртвой тишины, тревога охватила монахов. Их кровь, хоть и холодная, стала биться неровно и вся прилила к груди, к сердцу. Рука игумена сама сжимала ручку кропила, погружённого в святую воду, а о. Спиридон то и дело хватался рукой за освящённый серебряный крестик на груди, словно готовясь, если понадобится, защитить себя им от злого духа или злых людей.
Старинный, заржавленный механизм большого настенного часов зашипел, заскрежетал и меланхолическим тоном медленно пробил двенадцать. А вслед за тем воцарилась гробовая, непроницаемая тишина, которая будто слилась в одно целое с такой же густой, непроницаемой тьмой, что внезапно окутала всю природу.
— Слава богу, ничего нет! — прошептал, вставая, игумен, а грудь его вздохнула свободно, словно избавившись от тяжёлого груза, давившего её.
Но в ту же минуту послышался странный, скрипучий звук совсем близко от него. Монахи в немом изумлении повернулись в ту сторону, откуда доносился звук, и в ту же секунду открылись потайные двери, искусно вделанные в стену, которые при обычном осмотре никто бы не смог заметить. Темнота дохнула холодом из этого проёма, и на её фоне вырисовался высокий, величественный силуэт мужчины в старой, но ещё добротной горской одежде. Белые, как снег, волосы покрывали его голову, которую старик, несмотря на преклонный возраст, держал прямо. Лица его в темноте нельзя было разглядеть. Увидев монахов, старик не слишком удивился. Смело сделал несколько шагов вперёд, закрыл лицо полой и в одно мгновение погасил свет, оставив гореть лишь одну свечу, разливавшую зыбкий, дрожащий свет, с трудом пробивавшийся сквозь густую тьму, налегавшую со всех сторон.
Монахи не могли сразу прийти в себя от удивления и не остановили таинственного человека ни в одном его действии или шаге.
Тем временем он, становясь так, чтобы свет падал сзади и его лицо оставалось в тени, подошёл прямо к игумену, который стоял неподвижно, как статуя, и сказал ему:
— Всечестный отец настоятель, простите мне эти несколько неприличные и необычные ночные визиты; но надеюсь, вы меня извините, ведь я это делаю по высшей воле, как вы, вероятно, сами видели в конце моего памятника. Со своей стороны я очень рад, что мой сон меня не обманул и что, наконец, настал час, когда не один тяжёлый камень должен упасть с моей совести.
О. Методий стоял как вкопанный. Он никак не мог осмыслить этих слов, и в его голове всё ходило кругами и смешивалось, сливаясь в неясный, полусонный образ действительности.
— Кто вы, что вам здесь нужно? — с усилием спросил игумен пришедшего.
— Сядьте, всечестный отец, — говорил незнакомец смелым и отчётливым голосом. — Не могу допустить, чтобы вы стояли, пока я буду рассказывать, — вы ведь человек пожилой. Я открою вам всё, ведь именно с этой целью я сюда пришёл.
Поняв, что перед ними живой и пожилой человек, который, несмотря на свой огромный рост — он был почти на голову выше не самых низких монахов, — не имеет злых намерений, игумен вздохнул свободнее, а о. Спиридон выпустил из руки освящённый крест и с любопытством стал рассматривать гостя, который, казалось, пытался разглядеть черты его лица. Но это ему не удалось, так как пришедший тут же попросил игумена быть столь любезным и выслушать его рассказ и исповедь с глазу на глаз. О. Спиридон был вынужден, хоть и неохотно, удалиться, зажёг одну из погасших свечей и, проходя мимо старика, нарочно блеснул ею сбоку на лицо незнакомца, который этого совсем не ожидал. И о. Спиридон удовлетворил своё любопытство. Он разглядел лицо незнакомого и с немалым удивлением понял, что уже где-то его видел. Ему вспомнился этот величественный рост, только он ещё не мог вспомнить, где именно видел его. Когда о. Спиридон вышел, пришедший посмотрел ему вслед с выражением неприязни, даже выглянул в коридор, не собирается ли монах его подслушивать, запер окованные массивные двери изнутри и снова с уважением подошёл к о. Методию, который сидел неподвижно в кресле и следил глазами за каждым движением старца.