Панна в основном молчала, перебрасываясь лишь иногда парой слов с матерью. В ходе беседы хозяйка дома извинилась перед Андреем за то, что пригласила его сегодня обедать вместе с ними: сделала она это потому, что хотела расспросить его, как ему нравится квартира у неё и нет ли у него какой-либо нужды, в которой она могла бы ему помочь. Он поблагодарил за её заботу и старания, сказал, что пока ни в чём не нуждается, и рассказал немного о своих родственниках и о том, какие материальные средства отец назначил ему на содержание во Львове.
— Нам будет очень приятно, — обратилась совершенно свободным и непринуждённым тоном панна Дося к Андрею, — если вы захотите почаще обедать с нами. Живём мы с мамой как монахини, не принимаем никаких гостей и редко бываем в обществах, так что простите, пан Андрей, если мы порой злоупотребим вашим терпением и пригласим вас на короткую беседу.
— Мне будет очень приятно, — ответил Андрей и вежливо поклонился панне Досе. — Сам я не осмелился бы просить у дам такой милости, но если вам это может быть приятно, то я в любую минуту готов служить.
— Будем стараться не злоупотреблять вашими услугами, — с добродушной, материнской улыбкой сказала госпожа советница и подала Андрею руку, которую он поцеловал.
На этом закончился его первый визит у дам Кралинских.
Университетские занятия Андрея отныне шли всё лучше и успешнее, когда его домашнюю жизнь скрашивали не очень частые, но всегда приятные и дружеские отношения с обеими женщинами, его хозяйками, матерью и дочерью. В течение четырёх лет он не менял квартиры, а только летние каникулы проводил дома у своих родственников, помогая им в это время в полевых и домашних работах. Перед отцом он ничего не таил о своих отношениях с дамами Кралинскими, но и не имел причины признаваться в чём-то особом, потому что эти отношения никогда не выходили за рамки приятного дружеского общения. Андрей не давал ни матери, ни дочери никакого повода покровительствовать ему или помогать каким-либо другим способом, а также обе они, материально обеспеченные в своих небольших нуждах, не давали ему оснований подозревать их в каких-то корыстных намерениях. За эти четыре года Андрей, сам того почти не замечая, вкусил такой спокойной, размеренной, наполненной умственным трудом и радостью жизни, которая редко кому выпадает в молодые годы и которую по праву можно назвать мещанским счастьем в лучшем значении этого слова. Лишь на пятом году университетских занятий, готовясь к последним юридическим экзаменам, Андрей всё чаще стал думать о том, что после их сдачи ему лучше всего будет попросить руки панны Доси и сочетаться с ней браком. Он не сомневался, что её мать согласится на этот союз, а что касается его родственников, то был уверен, что они не воспротивятся его счастью.
Правда, был один эпизод в его отношениях с дамами Кралинскими, когда ему могло показаться, что его тихие мечты о семейном счастье в их обществе могут рассеяться в прах. В их комнатах стало довольно часто собираться довольно многочисленное общество пожилых дам и господ, в которое хозяйка дома его не допускала, так что он долгое время не мог ничего знать о цели этих визитов. Это было именно в четвёртом году его учёбы, и к концу этого четвёртого года, перед летними каникулами, от самых пасхальных праздников до конца курса, его ни разу не пригласили к ним на обед. Несмотря на это, при его отъезде домой обе дамы простились с ним очень вежливо и просили его не покидать их квартиры и на следующий год. Вернувшись из каникул во Львов, он не застал обеих дам дома, а от служанки, присматривавшей за квартирой, узнал, что обе они вскоре после его отъезда тоже уехали на морские купания в Остенде в обществе одного из тех господ, которые бывали у них в прошлом году, и чьё имя служанка запомнила. Его звали барон Наугайм. Андрей никогда раньше ничего не слышал об этом бароне, не знал его ближе и, не выпытывая у служанки ничего подробнее, из её рассказа не мог догадаться, имеет ли барон какие-либо намерения в отношении обеих дам или не имеет вовсе. И всё же нельзя сказать, что эта новость не вызвала в нём некоторого беспокойства и не стала тёмным облачком на небе его мечтанного мещанского счастья.
Андрей долго носился со своими мыслями, которые порой прерывали его подготовку к экзамену, и, наконец, написал письмо отцу, в котором впервые доверился ему относительно своего намерения после сдачи экзаменов жениться во Львове на панне Кралинской и просил у отца не столько совета, сколько скорее сведений, может ли он рассчитывать на его помощь, необходимую для создания собственного домашнего очага, до того времени, пока, пройдя судебную и адвокатскую практику, он сможет рассчитывать на собственный заработок с доходов адвокатуры. Это был намёк на помощь из Довбушевых сокровищ, часть которых старший Петрий вложил в разные банки под проценты. Через несколько дней он получил довольно неприятный ответ от отца, что его здоровье значительно ухудшилось, хозяйство даёт небольшой доход, а на значительную помощь с другой стороны очень слабая надежда. Отец просил его, чтобы он, как только сдаст экзамены, не мешкая и не предпринимая никаких серьёзных шагов на свой страх и риск, возвращался домой.
V
СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ
Небольшой еловый лесок у подножия Чёрной горы, да большие перемены произошли в природе этой горы за пять лет. Невеликий, дикий и таинственный лесок, который прежде зелёным ковром лежал на нижнем склоне Чёрной горы и хоть немного прикрывал её изъеденный скалистый бок, исчез вмиг. Червь, что порой, словно зараза, нападает на горные боры, лишила и Чёрную гору её зелёного убранства. Ёлки высохли, ветви их обломал ветер, а кора лупилась и сама отходила от голых стволов. Печальное зрелище мертвоты и разрушения представлял тот лесок.
В одной из бесчисленных ложбин среди высохшего леса сидят трое человек. Старший из них, со следами ран на бледном лице, — это Олекса Довбущук, двое других — его сыновья, Ленько и Сенько. Они недавно вернулись из тюрьмы и отдыхали после довольно долгой дороги.
«Товарищи», захваченные стражниками той памятной ночью пожара, «выпели» на Довбущуков столько дурных дел, что их приговорили к пяти годам, а Олексу, после лечения, — к четырём годам тяжёлой тюрьмы. Вот они, отбыв своё наказание, возвращались домой.
Несмотря на годичное лечение в госпитале, Олекса Довбущук не мог прийти к полному здоровью и избавиться от всех последствий тяжёлых ран, нанесённых ему товарищами. К тому же тюрьма приучила его к угрюмому молчанию, за которым скрывалась лишь тупая ненависть к людям и горькое чувство бессилия. Неизвестно как и почему, все его мысли сходились на том, что только Петрий может помочь ему как-то без беды дожить свой век. Зато его сыновья сильно продвинулись вперёд на дороге, на которую завёл их прежде отец. В обществе воров и преступников они научились у них в совершенстве этому ремеслу, а теперь, чувствуя себя на свободе, думали лишь о том, как бы успешнее заняться своим делом.
Вокруг было тихо. Олекса, утомлённый долгой дорогой до Перегинского, сидел в немой задумчивости на камне. У его ног по крупным плитам тек и журчал маленький горный ручей. Олекса неподвижно глядел в его чистую, прозрачную воду и не сказал сыновьям ни слова. Они тоже в пути немного разговаривали между собой, но с отцом говорили очень мало. Ленько, видно, о чём-то задумался. Он усмехнулся и, подмигнув брату, отвёл его в сторону и спросил:
— Ну, Сенька, что теперь будем делать? Слава богу, мы свободны, пора бы и двинуться куда-то!
— Разве я знаю, что сделаем? Вот и отец здесь. Поговорим с ним, что он нам посоветует.
— Я и сам так думал, — ответил Ленько, — но, кажется, с отцом говорить не о чем... Прижали его товарищи, да и оглушила тюрьма. Не будет нам от него никакой пользы.
Олекса услышал эти слова и только буркнул себе под нос:
— Может, и правда ваша. Как не будете, так и не будете.
— Да мы бы хотели, — подхватил Ленько, услышав слова отца, — но, не слыша от вас ничего до сих пор, не имеем надежды и впредь. Не знаем даже, зачем вы нам велели идти в Перегинское. Нам ведь там нечего делать.
— Разве я вам велел? — огрызнулся отец. — Ведь нас всех троих довели жандармы до сельской канцелярии и только тогда отпустили на волю, когда войт подписал за нас расписку. А вы, выйдя из канцелярии, сразу пошли в леса, не заходя в село. Я и сам не знаю, зачем пошёл с вами.
— Да мы недалеко от села, — сказал Сенько, — а тут у нас в ложбинке небольшая тайник. Там мы кое-что спрятали, так, может, теперь найдём и будем иметь на начало.
— Наверно, не найдём, — с кривой усмешкой сказал Ленько. — Я уже на бегу, идя сюда, заглянул в тот тайник. Пусто там, хоть свищи.
— Э, ты заглянул в свой, — ответил Сенько, — а я в свой ещё не заглядывал. Не думаю, чтобы мой кто-то так легко открыл, как я открыл и опустошил твой.
Ленько присвистнул, скрывая смешанное чувство удовлетворения и неудовольствия, и сказал как бы безразлично:
— А я и не знал, что у тебя есть свой тайник.
— Вот так да! — ответил Сенько. — Так ты и думал, что я дурак.
Олекса не без некоторого удовлетворения слушал разговоры своих сыновей, а затем взволнованным голосом сказал:
— Вижу, детушки, что у вас немалый талант. Пусть бог благословит вас на вашей дороге, а я уж не имею ни сил, ни охоты ходить за вами и следить за вами. Не знаю, что с вами будет, и не знаю, что со мной будет, но думаю, что лучше всего для нас, если мы вот здесь разойдёмся в разные стороны. Я возвращаюсь в село. Пропали мои ноги для большой дороги. Пойду к Петрию и наймусь у него хоть воробьёв с проса пугать, если не смогу делать никакой другой работы. А вы идите себе, куда хотите.
Сказав это, он встал с места, присел к ручью и напился из него чистой, хоть и не очень холодной воды, а затем, не оглядываясь на сыновей и не говоря им больше ни слова, медленным шагом, опираясь на толстый костыль, направился на тропинку, что через небольшой пригорок вела к селу.
Сенько и Ленько сидели на своих местах и не шевелились при уходе отца, а когда тот скрылся за пригорком, Сенько сказал насмешливо:
— Пошёл старик в упадок.
— Раз я сказал, что не будет нам от него пользы, так оно и будет, — добавил Ленько.
Найдя в Сеньковом тайнике то, что там было спрятано — кое-какую одежду и немного денег, в основном таких монет, которыми нельзя было напрямую воспользоваться, добытых в разные времена кражами и грабежами по помещичьим дворам, — братья почувствовали, что немного им с того радости и что, так или иначе, нужно возвращаться в село и найти себе безопасное пристанище.