Вскоре старик оказался у первой хаты села... Сил уже не хватало нести дальше Андрея... Он поцеловал его в холодный, посиневший, окровавленный лоб, уложил без сознания на лавке у крыльца и прошептал:
— Прощай! Здесь наши дороги расходятся! Я свою закончу, ты свою начинаешь!
В хате, под которой это происходило, ещё мерцал бледным, неуверенным светом каганец: люди ещё не ложились спать.
И, отступив немного от крыльца, старик крикнул изо всех сил:
— Спасите, спасите, добрые люди, не дайте погибнуть живой душе!
В это мгновение ветер засвистел, зашумел. Старая, дряхлая хата затрещала под его напором. Андрей очнулся от глубокого обморока и застонал на крыльце, а старец исчез в густой, непроглядной темноте.
Это был старый Олекса Довбуш.
XX
МЕСТЬ ТОВАРИЩЕЙ
Хата Демка Довбущука была чуть крепче, чем другие хаты в Довбущуковке. Прежде всего, она была чище, потому что Демчиха не сидела, сложив руки, как несчастная ошеломлённая Матрона, а работала и наводила порядок, насколько могла, в бедном хозяйстве.
Олекса с братом сидят на лавке, в печи горит огонь, возле неё хлопочет Демчиха, а на дворе темно, и ветер всё ещё не перестаёт шуметь и гудеть.
— Теперь время! — сказал Олекса, вставая с лавки.
— Так что, брат, Андрей пообещал тебе показать тайник?
— А как же, пришлось пообещать. Уже три дня висит на колье в пустыне!
— Всё ещё висит?
— Нет, я оставил его на земле, но всё ещё связанного. Правда, убежать он не смог бы, даже если бы его развязали, но мог бы, шельмец, где-то спрятаться, а теперь ночью чёрт его найдёт!
— Так иди же, брат, и приведи его сюда! Надо его во что-то завернуть, если, как ты говоришь, он почти совсем голый. Ветер холодный, ещё, не дай бог, беда случится в дороге!
Олекса вышел из хаты, бросив Демку:
— Будь готов! Я сейчас приведу его сюда.
*
Странные мысли бродили в душе Олексы. Впервые в жизни ему стало как-то жутко. Он боялся этой ночной темноты, вздрагивал раз за разом от свиста ветра. Хаты Довбущуковки казались ему живыми чудовищами, что двигались и грозили ему. Ему даже чудилось, что он видит под своей хатой какую-то чёрную тень в человеческом облике, что ползает на руках вдоль стен, что в пустыне и вокруг неё снуют такие же чёрные тени, что где-то в пустыне замелькал бледный свет, словно блуждающий огонёк, и погас в тот же миг, как появился. Дрожь пробежала у него по спине. Он обернулся: под Демковой хатой стоят две тени, прижимаясь к стене. Лишь с трудом он догадался, что это его собственные сыновья. Он подошёл к ним, приказал идти к лесу и следить, чтобы товарищи неожиданно не подошли и не помешали довести дело до конца. Денько и Сенько, щурясь и дрожа от холода, побрели к лесу, а Олекса встряхнулся, словно хотел отряхнуть с себя все дурные мысли и тревожные видения, и смело пошёл к пустыне.
*
Невеличкий хорошо знал лесные дороги и, несмотря на темноту, быстро пришёл с товарищами в Довбущуковку. Он грамотно устроил всё, окружил пустыню людьми на случай чего, сначала издали, потом велел им медленно приближаться, а сам с другим смелым товарищем, вооружённым парой хороших пистолетов и широким ножом за голенищем, пошёл внутрь. Он немало удивился, найдя дверь открытой. Вошёл внутрь, обшарил стены, но ничего не нащупал, лишь испачкал пальцы чем-то. Тут же велел товарищу зажечь фитиль, и при свете оба начали обыскивать хижину. В ней ничего не было, только длинные кровавые полосы на стенах указывали на место, где мучился несчастный Андрей. Опришки были сильно разочарованы, не найдя ожидаемых сокровищ, и немало удивлены, увидев в хижине кровь вместо золота. Невеличкий решил подождать Довбущука и тут же всё подготовил. Всех товарищей он свёл в хижину, половину поставил у дверей сеней, половине велел готовить орудия пыток, а сам вышел наружу, чтобы дать знак остальным, когда придёт Олекса.
Заметив издали свою жертву, Невеличкий ловко, как ласка, скользнул в хату, велел погасить свет и запер дверь.
Прошло несколько минут. Снаружи ветер всё ещё шумел и трепал крышу пустыни, но внутри стояла мёртвая, тяжёлая тишина немого ожидания. Каждый из опришков затаил дыхание, каждый сохранял своё место, потому что каждый пылал ненавистью к вожаку.
Вот и он подходит и, бормоча что-то под нос, открывает дверь...
XXI
КОНЕЦ — НАЧАЛО
Не знала бедная Петрииха, что делать и куда деваться, голова у неё кружилась, страшная неопределённость, что стало с мужем и сыном, лишила её рассудка. Она в своём горе совсем не заметила, что больной старик, которому в последние дни стало значительно легче и который, казалось, уже всё видел и узнавал, вечером исчез из хаты.
А тот необычный, незнакомый старец шёл среди холодного ветра быстрым, хоть и неуверенным шагом в Довбущуковку. Это его встретил Олекса Довбуш, неся Андрея, спасённого из пустыни, в село.
Страшно исказилось лицо старца, когда он остановился у хаты Олексы. Это была будто улыбка, будто радость, что старый достиг своей цели.
Он указал рукой на хату Олексы и Демка, потом махнул ею несколько раз на ветер. Это должно было быть его угрозой.
И он начал делать что-то странное. Достал из-за пазухи несколько кусков верёвки и, бегая туда-сюда, привязал засовы дверей в обеих хатах так, что, открывая изнутри, нельзя было никак их открыть, особенно если это делалось быстро. Закончив работу, он снова дрожащей рукой погрозил обеим хатам.
Теперь он стал таскать из загородки солому и класть венцом под окна и двери обеих хат, всё торопясь и бегая.
*
Демко в хате долго ждал брата. Жена уже протопила печь и, погасив огонь, пошла спать. Демко всё ещё сидел на лавке и ждал. Он слышал, как кто-то привязывает засов, но думал, что это ветер трясёт дверьми. Он слышал шелест соломы под окнами, но не оборачивался, думая, что это ветер шуршит, сбивая солому со стрехи.
Олекса не приходил, Демко начал нервничать...
Вдруг широкий белый поток света выстрелил под окнами и золотым языком начал лизать стены. Демко услышал шипение и треск пламени.
— Жена, вставай, хата горит! — крикнул он.
Демчиха вскочила и оцепенела. Свет разрастался всё больше. Она бросилась за мужем в сени, увлекая за собой сонного мальчика.
Но беда! Демко трясёт дверьми из сеней, упирается изо всей силы — двери не открываются. В отчаянии кидается к другим дверям, и те так же. А ветер, словно только этого и ждал, теперь разыгрался вовсю. Уже вся крыша шипит, трещит и пылает. Демчиха с мальчиком стоит оцепенев в сенях. Отчаяние придало Демко сил, он вышиб одни двери и выбрался наружу, вытащив за собой без сознания жену, которая всё ещё судорожно держала мальчика за руку.
А под хатой в диком, нечеловеческом восторге скачет какая-то страшная тень, кривя лицо и хлопая в ладоши, как ребёнок.
— Вот вор, вот поджигатель! — рявкнул Демко, подскочил к старику, схватил его за грудь и, легко подняв вверх, с силой швырнул о землю. Несчастный слабо вскрикнул и, как глина, повалился на землю.
Удар был смертельный. Но ещё на мгновение в старом теле блеснула жизнь. Старец простонал:
— Ты... ты... Демцуня, ты... сын мой!... Я... по... знаю... те... бя... я... я... бла... го... словлю... те... бя!
Демко стоял, как громом поражённый.
Ветер гудел, кружился, разбрасывал огонь вокруг, словно ребёнок, играющийся песком. Пожар охватил уже всю Довбущуковку. Загорелась хата Олексы, и её крыша вскоре обрушилась, похоронив под своими руинами бедную Матрону.
А в то же мгновение над рёвом вихря, над треском пожара, над клубами дыма вырвался другой страшный крик. И воздух, и земля, казалось, задрожали от того нелюдского голоса.
Это был человек высокого роста, без одежды, лишь что-то вроде кровавых полос свисало на нём. Его ноги были обвиты соломенными перевеслами, которые уже до колен обгорели, обжигая живое тело. А на его челе виднелся широкий кровавый венец, из-под которого ручьями текла кровь, заливая глаза, рот и лицо. Его руки были связаны назад, и он мчался вслепую, прямо на Демко. За ним гналась толпа тёмных фигур, а впереди бежала старая Горпина.
— Вот, Олекса! — буркнул Демко.
А Олекса мчится без сознания, слепой, прямо к Демко. Но вдруг споткнулся о старика, лежавшего на земле, и с тяжёлым размахом рухнул на землю.
Старец открыл глаза. Его тело снова задрожало. Силы покидали его, он лишь прошептал:
— И... ты... мой сын!.. И... ты будь...
Это были последние слова Олексы, сына славного капитана опрышков Довбуша!
А в это мгновение подоспела Горпина, подбежали стражники, и все остолбенели, увидев то, что было перед ними. Никто не обращал внимания на пожар, который разгорелся вовсю и теперь гудел, шипел и трещал у пустыни. Старая стояла как вкопанная, узнав в мёртвом старце своего мужа, а в живом, окровавленном — своего сына. В ней откликнулось материнское женское сердце — она громко зарыдала и кинулась к тем, кто лежал на земле. Стражники и связанные опрышки стояли немо вокруг. Среди них были и сыновья Демка, только Невеличкого не было видно.
Вдруг в этот неподвижный круг вошёл — никто не видел откуда — высокий, седой, как голубь, старец. Он шагнул в середину, а на его склонённом челе виднелись печаль и тяжёлая дума.
— Вот это Олекса, сын мой, — заговорил он, показывая на мёртвого старца, — а это Олекса, внук мой, — добавил он, показывая на окровавленного Олексу, — а это правнуки мои связанные, а этот бледный, замученный человек, что стоит там, — это Петрий... Разве это те семьи, что должны в братском согласии подать друг другу руки, делать великое дело и идти к высокой цели?..
Внуки и правнуки мои! Мои страдания сегодня кончаются, а может, и ваши тоже закончатся. А всё это из-за ненависти и раздора. А вы, кто остались живы и видите наши муки, терпите и принимайте то, что бог вам пошлёт, но не увеличивайте своего горя ещё и собственными грехами!
При этих словах голос его ослаб. Он пошатнулся, сел на землю, поднял голову к небу и хотел ещё что-то сказать, но в его груди уже не осталось голоса... Он только шёпотом начал предсмертную молитву... Склонил голову на грудь мёртвого сына, а руки его свесились вниз.
Олекса Довбуш пережил своего первого сына всего на несколько минут.
ВТОРАЯ ЧАСТЬ
I
МОЙ ДОМ — МОЯ КРЕПОСТЬ!
Старый гордый воевода Шепетинский часто с удовольствием повторял эту пословицу.