Его вид ничем не выдавал его опрышковского ремесла. Впрочем, Петрий имел за поясом пистолет, а незнакомец, кроме торбы и палки, не имел при себе ничего, по чему можно было бы судить о его враждебных намерениях.
Поздоровались, как бог велел, и завели обычный хозяйственный разговор. Невеличкий проявил в хозяйственных делах столько опыта и понимания, что Петрий говорил с ним не без удовольствия.
Чем ближе подходили к краю леса, тем оживлённее говорил Невеличкий, щёлкая пальцами левой руки. Разговор перешёл на леса и лесничество.
— Надо вам знать, что и я заядлый стрелок, но зверину приманиваю чаще всего в засаду, в сеть.
При этом он громко засмеялся. В то же время вынул из-за ремня небольшую медную свистульку и свистнул в неё три раза. Резкий звук разнёсся далеко по лесу. Петрия этот свист не удивил после предыдущего разговора. Но сразу после того раздался громкий выстрел среди всеобщей тишины, будоража в окрестных горах громкое эхо...
— Гурра! — послышались крики со всех сторон.
Лес затрещал, и Петрий услышал, что к нему со всех сторон сбегается много людей.
— Гурра, вот где наш пташок! — послышался среди них, уже совсем близко, голос Олексы Довбущука. Петрий увидел, как из чащи выдвигается на тропу его противник, но не потерял присутствия духа.
— А, так? — крикнул он и выхватил пистолет из-за пояса, целясь в Довбущука.
Хотел выстрелить, но курок щёлкнул по кремню, затравка вспыхнула, но пистолет не выстрелил.
В это мгновение Невеличкий отбил палкой руку Петрия, а, ловко наклонившись, обхватил его обеими руками за пояс.
— Теперь он наш, берём его! Теперь нас шершень не укусит, — весело крикнул Невеличкий.
Опришки окружили Петрия и так плотно сжались вокруг него, что он не мог даже пошевелиться.
— Берём его, вяжем! — командовал Олекса.
Петрий понял, что всякое сопротивление напрасно, что он совсем безоружен, поэтому спокойно позволил своим врагам делать с собой всё, что они хотели; он знал, что сопротивление лишь сильнее их разъярит. Он молчал и смелым взглядом смотрел на разбойников, которые верёвками связывали ему руки.
— Ну, ну, Петрий, — заговорил с улыбкой Невеличкий. — Прошу вас, не сердитесь на меня за этот трюк! Думаю, что вы, рассудительный человек, ещё и похвалите меня за проворство!
Тем временем товарищи уже связали Петрия и заткнули ему рот. Олекса и Демко внимательно следили, чтобы всё было туго и крепко, и насмешливыми взглядами раз за разом окидывали свою жертву.
— Видишь, Петрий, что и на тебя пришла пора отведать наших рук! — говорил Демко.
Олекса, осмотрев верёвки, крикнул своим:
— Вперёд, на приготовленное место!
Два товарища подскочили к Петрию и взяли его за плечи. Один пошёл впереди, а остальные сзади, и в таком сопровождении Петрий двинулся на место своего неожиданного и невольного ночлега.
Посреди тёмных чащ, среди глубоких лощин, на дне которых шумели потоки, заваленные сверху гнилыми елями, камнями и поваленными брёвнами, поднимался, словно остров, высокий, недоступный, круглый, сверху плоский холм, высокий, с обрывистыми склонами, а на вершине заросший толстыми столетними елями. У их подножий лежало множество гнилого валежника, переплетённого светло-зелёными полосами вьющейся травы и раскидистыми густыми зарослями ежевики. Лишь одна узкая тропинка вела сквозь завалы вверх на довольно широкую поляну, о которой никто из окрестных крестьян, наверное, не знал, кроме разве что лесных птиц. В середине той поляны стоял огромный, ободранный от коры и сверху надломанный пень, который мог бы многое рассказать, и от этого рассказа у многих слушателей застыла бы кровь в жилах. Теперь он снова ждал одного из тех древних праздников!
С большим трудом добрались разбойники со своей жертвой на ту поляну.
— Ну, мы на месте! — крикнул, тяжело переводя дыхание, Демко, который первым вышел на поляну и во весь рост вытянулся на мягком густом мху, зелёным ковром покрывавшем всю её площадь.
— Разведём костёр, товарищи! — сказал Невеличкий.
И тут же кинулись два товарища и разожгли кучу сухого валежника. Через минуту безлюдный уголок залился ярким светом, а старые ели, казалось, с любопытством смотрели на сцену, разворачивавшуюся среди них. Петрия привели, почти притащили два разбойника за плечи. Они так долго старались, пока не поймали его, что, казалось, не верили сами себе, что держат его, и не хотели выпускать из рук, хотя он совсем не сопротивлялся и не пытался бежать.
Другие товарищи обступили Петрия, разглядывая его с интересом при свете костра, хотя каждый из них не раз уже днём имел возможность видеть его. Петрий спокойно смотрел на каждого; ни тревоги, ни неуверенности нельзя было прочитать на его лице.
— Привяжите пса к пню! — крикнул Олекса.
Приказ был выполнен, и допрос начался. Но Петрий молчал и только спокойно и с презрением смотрел на Довбущука.
— Собачья кровь, — крикнул разъярённый молчанием Довбущук, — ты молчишь, как столб? Погоди, я тебя сейчас научу петь! Ну-ка, ребята!..
Но ребята не двинулись на этот приказ. Они не чувствовали желания помогать своему вожаку в бесчеловечном преступлении, а у самого Олексы и его брата тоже не поднялась рука. Они удовлетворились тем, что долго докучали Петрию своими допросами, упрёками и проклятиями, и, наконец, утомлённые, улеглись спать, надеясь голодом склонить его выдать место, где спрятаны сокровища. Олекса, однако, не мог заснуть и спустя некоторое время, словно вспомнив что-то, поднялся и пошёл знакомой тропинкой в тёмный лес.
В ту же ночь Андрей уже вторую ночь висел на колье в пустыне и ждал Довбущука, не придёт ли тот одним ударом положить конец его жизни.
Лишь около полуночи заскрипели двери пустыни, и вошёл Олекса с сыновьями. Все трое, не глядя на Андрея, сели в темноте на лавке.
— Тут нас наша глупая мать не услышит! — отозвался Олекса. — Теперь рассказывайте мне, что с вами было?
Ленько коротко рассказал отцу то, что с ними произошло.
— Это хорошо, что вы уже на свободе, но то, что Петрий забрал назад деньги, плохо!
— За это он теперь расплатится, — рассмеялся Сенько.
— И не только он один, — сказал Олекса. — У меня есть ещё одна пташка: его сын!
— Где, где? — спросили Ленько и Сенько в один голос.
— А тут же, в этой хате. Зажгите только лампу, увидите, как я за ним присматриваю.
Сенько зажёг лампу, и оба сына аж задрожали, увидев страшно окровавленного, избитого и едва живого Андрея.
— Ну что, собачий сын, скажешь, где Довбушевы деньги? — спросил Олекса, ударив несчастного парня кулаком в грудь. Но Андрей только повернул к нему своё лицо и не ответил ни слова.
— Как хочешь, мне твое молчание не докучит, — сказал Олекса, отвернулся от Андрея и вышел.
Нечеловеческое обращение отца с их давним школьным товарищем заразило и молодых Довбущуков. Жилка злобы и ненависти заиграла и в них.
— Сенько, а знаешь, что этот панич влюблён по уши?
— Почему бы мне не знать? Ведь Олена Батланова давно уже вздыхает по своему Андрійку!
— Знаешь что, Сенько? Сделаем старому Батлану ещё один сюрприз!
— Какой?
— Такой: влюбимся по уши в его куколку-дочку! Сенько ещё не совсем понял, что имел в виду Ленько, но тот тут же объяснил ему.
— Отличная мысль, Ленько! Стоит этой барышне показать дорогу в горох, пусть не будет такой гордой! Но как это сделать?
— Глупый ты, ничего проще! — сказал Ленько. — Только послушай!
И он начал громко излагать брату свой план. Завтра они собирались взяться за дело.
Братья пожали друг другу руки в знак согласия и, презрительно смеясь, поглядывали на Андрея.
А он, несчастный, слышал их страшный заговор, но при этом ощущал всю свою беспомощность. Он был бы рад умереть, лишь бы своей смертью спасти её, — но верёвки не пускали его ни к жизни, ни к смерти.
XVI
ОЛЕСЯ
— Иванко, знаешь, что ты заслужил от нас? — спросил грозным голосом Сенько, подкараулив малого Иванка в лесу у коров.
— Я ничего не виноват, это Петрий! — сказал плаксивым голосом Иванко.
Сенько перебил его:
— Молчи! Я всё знаю; знаю, что ты виноват, и мог бы тебя сейчас убить!
— Смилуйтесь!.. Пощадите!.. Что я вам сделал? Я сделаю всё, что скажете, — умолял мальчишка, когда Сенько схватил его за ворот рубахи и замахнулся правой рукой над его головой.
— Видишь, теперь просишься, а если отпущу, то снова натворишь того же, что и раньше! А?
Сенько снова замахнулся.
— Не натворю, не натворю, — пищал мальчишка, — честное слово, всегда вам буду послушным.
— Будешь?
— Буду, буду!
— А сделаешь, что скажу, и так, как скажу?
— Сделаю, сделаю, только ради бога, не губите душу!
— Ну, тогда на этот раз прощаю, но помни, если ещё раз попадёшься мне так, как в лесу, то вздёрну тебя на первой ветке!
Иванко дрожал от страха и не мог вымолвить слова.
— Теперь слушай, что скажу. Иди сейчас в село к Батлану и позови Батланову Олену в сторону так, чтобы никто не видел. Понял?
— Понял!
— Скажешь ей, чтобы сразу пошла с тобой! Скажешь, что Андрей зовёт её. Но пусть идёт с тобой сейчас же и никому не говорит, куда идёт!
— А если спросит, где Андрей?
— То скажешь ей: "Сейчас увидишь!" Но не говори ей, что я тебя послал. Говори, что сам Андрей.
— Куда же её вести?
— Сюда! Я тем временем буду отгонять скот и ждать вас. А бегом беги и не мешкай!
Иванко прижал рукой широкую соломенную шляпу на голове, чтобы не слетела, и побежал, наклонившись вперёд, что есть силы лесной тропинкой на поле, а через поле в село.
— Хорошо, Семён, — отозвался Ленько, который в это время стоял, спрятавшись в чаще.
— Она уже знает, что Андрей не ночевал дома, и наверняка придёт сюда.
*
Олеся полола в огороде. Погода была прекрасная. Тёплый летний воздух, казалось, пронизывал всё тело. Но ей было невесело. Утром прибежала к ним старая Петрийиха с тревожным выражением и спросила её мать, не ночевал ли у них её сын. Как ушёл вчера после обеда, так до сих пор его и не было. Узнав, что вчера он лишь на короткое время заходил к ним и потом пошёл куда-то дальше, его мать ушла ещё более встревоженная, а Батланиха передала эту новость дочери. У Олены аж сердце похолодело от этой вести. Она чувствовала, что с ним случилось какое-то несчастье, была бы рада бежать и спасать его, но не знала, куда и как. Не в силах усидеть в хате, она вышла в огород и взялась за свою обычную работу, но под тяжёлыми мыслями работа шла у неё медленно.
— Добрый день, Олена, бог в помощь в работе! — сказал Иванко, подбегая с поля, запыхавшийся и румяный на лице.