Тропинка вела по высоким хребтам и густым еловым борам, в которых скрывалось много дикой зверины. Зимой по ней никто не ходил из-за волков и снежных заносов, а и летом редко решались пуститься ею в одиночку. Зато вдвоём или втроём, с хорошим ружьём в руках, можно было идти туда без опаски, — а дорога была куда приятнее, окрестности куда разнообразнее, чем по большаку. Петрий отлично знал эту тропу и те леса, а жид ни минуты не колебался идти за ним.
Оба вскоре вошли под густой тёмно-зелёный свод векового бора. Много там было таких мест, куда не ступала нога человека, где топор никогда не касался свободных детей пустыни — столетних елей и пихт. Только старостью, бурей, молнией или червями поваленные на землю, они перекрывали её своими исполинскими стволами, медленно, десятки лет гниючи и, наконец, рассыпаясь в мелкую труху.
Уже начинало вечереть. Путники ускорили шаги к ближайшей деревне, до которой было ещё три мили хорошей лесной дороги. Разговаривая, они коротали время в пути и не заметили, как вокруг стало темнеть, как предметы становились всё более неясными, сливаясь друг с другом в тёмную стену.
Вдруг впереди что-то зашуршало, словно бросился зверь, вспугнутый из своего логова. Петрий быстро взглянул на убегавшее, но оно не было похоже на зверя. Он увидел, что бежит что-то белое прямо, на двух ногах. Вдруг беглец, видно, запутался ногами в зарослях и с размаху грохнулся об землю, издав страшный человеческий крик боли.
— Ты кто? Стой! — крикнул Петрий. — Стой, а то стреляю!
— Да я уж не только стою, но и лежу! — простонал беглец жалобным мальчишеским голосом. — Будьте милостивы, господа, даруйте мне жизнь... я ни в чём не виноват... пожалейте... не губите меня!
— Это что же такое! — пробормотал Петрий сам себе. — Или слух меня обманывает, или это и вправду Иванко Довбущуччин?
И Петрий подошёл к мальчику, который всё ещё лежал на земле и жалобно стонал, прося пощадить его.
— Да замолчи ты, дурень! Кому нужно твоё комариное житьё? — крикнул, смеясь, Петрий. — Это ты, Йванку?
— А это вы, дядько Кириле? Слава тебе господи, что вы пришли... А я уж думал, что погибну в этой проклятой глуши!
— Что ты тут делаешь? — спросил Петрий, поднимая его и оглядывая, не покалечился ли.
— Нет, дядьку, я нигде не ушибся, только слегка ударился в голову и разбил колено. Но это пустяки. Раз вы здесь, я уже не боюсь!
Иванко поцеловал Петрию руку и, держась за полу, будто для большей уверенности, говорил дальше:
— Вчера утром выгнал я скот в лес пастись. Приходят ко мне Сенько и Ленько, сыновья Довбущука, и говорят: "Иванку, пойдём с нами!" А я им: "А скот? Кто его завернёт?" А они: "Не бойся, дурень, чёрт скотину не утащит! Пойдём, батя велел, чтобы ты шёл с нами!" А я опять: "Да зачем мне с вами идти?" А они — один за одну руку, другой за другую, и тянут: "Пойдём, дурень, и не спрашивай, коли мы велим!" Я пошёл. Шли мы лесами, дебрями, такими чащами, что спаси матерь божья: они впереди, я за ними. Ноги себе все отбил, плачу, кричу, чтобы подождали, а они всё кричат: "Живее, живее, ты, жаба малая, нам некогда!"
— Я уж и не спрашиваю, бегу за ними изо всех сил. Вдруг они остановились, велели мне ждать на месте, а сами полезли в дебрь — такую глубокую, тёмную и страшную, что я и заглянуть боялся! Вскоре вылезли, неся что-то в мешках под полами. И снова пошли, но уже помедленнее. Я спрашиваю Ленька: "Что вы, дядьку, несёте?" А он: "Молчи, дурень!" Пошли дальше. Под вечер дошли сюда, вот к той яме под берегом в дебри. Они пошли к яме, а мне велели ждать снаружи. Там были долго, а вышли уже без ничего. Ленько меня спрашивает: "Устал, Йванку?" Я говорю: "Ещё как!" — "На, — говорит, — тебе хлеба и жди нас здесь, пока не вернёмся!" — "А когда вернётесь?" — спрашиваю. "Недолго нас не будет, — отвечает Ленько. — Но смотри, ни шагу отсюда!" — "А знаешь что, — добавил Сенько, — я тебе работу дам: насобирай и наложи мха под сухую ель, мы тут заночуем. Но не смей идти туда," — и показал на яму. — "Если мы придём и узнаем, что ты там был, то знай — смерть твоя!" Я очень испугался, а они ушли.
— Ну, и ты ждал их? — спросил Петрий.
— А как же, дядьку, ждал! Мха наносил, два-три раза откусил хлеба, попил воды из потока — и жду, жду... нет дядьёв. Сначала боялся сильно, потом гляжу — ничего опасного, так и лёг спать. Сегодня утром проснулся, начал оглядываться. Вспомнил, где я, сел на свой мох и сижу.
— В яму ты не заглядывал?
— Нет, дядьку, я боялся туда идти: кто знает, что там!
— Ну, а чего ж ты тут шнырял?
— Я ходил вокруг, высматривал дядьёв, а наткнувшись на эту тропинку, сел возле неё, думая, что они по ней придут.
— Если так, то веди нас к той яме!
В душе Петрия вспыхнула неожиданная надежда, что он отыщет свою пропажу! Он ничего не сказал Исаку, но за Иванком двинулся в глубь уже совсем тёмного яра, заваленного толстыми гнилушками так, что с большим трудом можно было пробраться вниз.
Они пробрались примерно до середины глубины дебри и остановились под огромной сухой елью, вершину которой молния сбросила к её же подножию.
— Вот моё место! — сказал Иванко, тяжело дыша от усталости. — Здесь можете переночевать на этом мху!
Тем временем Петрий достал фитиль, который всегда носил при себе. Бледный свет залил предметы вокруг, а тьма за ними стала ещё гуще.
Путники осмотрели моховую постель, деревья вокруг и подошли к тёмной пещере, выдолбленной водой в отвесной стене яра. Позднее человеческие руки, видимо, опришков, расширили её и сделали удобным укрытием, заслонённым гнилыми брёвнами, густыми колючими ежевиками и всяким хворостом, так что неопытный глаз никак бы её не заметил. Петрий знал её хорошо, и не раз она выручала его в молодые годы, когда он выносил из подобных укрытий деньги Довбуша и вынужден был прятаться от врагов — людей и зверей. За Петрием, осторожно пробираясь сквозь заросли ежевики, шёл Исак, а за ними — маленький Иванко. Тот очень хотел увидеть, что спрятали дядьёв в этой тёмной норе.
Петрий тщательно обыскал все закоулки пещеры, но ничего не смог найти. Лишь во второй раз, в щели, которую прежде не заметил, он нашёл два кожаных мешка и, вытащив их, показал жиду.
— Вот моя пропажа! — сказал Петрий.
— Какая пропажа? — удивился Исак.
— Деньги, что у меня украли.
— Так это дядьёв, про которых говорил мальчик, были... Ага, начинаю понимать!
Петрий не ответил. Все вернулись обратно к ели, где собирались спать, и, подкрепившись тем, что было при себе, улеглись. Луна поднялась в небе и, пробиваясь сквозь густые ветви, едва-едва заглядывала в лица путников.
Глубокая тишина окутала весь огромный бор.
— Спите, Кириле? — спросил спустя довольно долго Исак ясным, но тихим голосом.
— Нет, не сплю, а что?
— Да так, не могу уснуть.
— И мне не спится.
— Давайте поговорим.
— О чём?
— Хочу вас спросить. Вы, значит, теперь домой вернётесь, верно?
— Вот и я об этом думал. Но я уже решил: пойду с вами в Венгрию.
— А это зачем?
— Должен освободить тех бедняг из тюрьмы.
— Что вам до них? Пусть воры сидят!
— Нет, друг мой! — сказал Петрий. — Вы, наверно, подозреваете, что я неискренен, скрытен, и догадываетесь, что знаю о ворах больше, чем говорю. Так оно и есть, но простите, я не могу вам рассказать всего, как и что... Великая присяга связывает меня, не могу говорить ничего, что могло бы им повредить, а напротив — должен для них делать добро!
Исак немало удивился, услышав такое. Он больше ни о чём Петрию не расспрашивал, а перевёл разговор на другую тему.
— Раз идёте со мной, Кириле, то скажу вам ещё кое-что — может, пригодится. Те деньги, что вы нашли, положите в банк в Сиготе. Это, наверно, большая сумма, с неё набежит хороший процент.
— Опасное дело, — сказал Петрий с обычным для русина недоверием ко всяким спекуляциям.
— Тут нет ничего опасного! Я беру всё на себя, а думаю, мне вы можете довериться.
Петрий не спорил дальше и согласился на слова жида. "Кто знает, — подумал он, — в каком случае могут пригодиться эти деньги — если не мне, то кому-то после меня!"
— А что будет с мальцом? — спросил Исак.
— Мальца отправлю домой, скажу ему точно, куда идти, и пусть идёт!
И оба ещё долго говорили о разном. Наконец усталость их одолела, и они заснули крепким и спокойным сном. Только маленький Иванко, спавший между ними, ворочался и кричал во сне... Видно, дядьёв нагнали ему немалого страха.
XI
ЛЮБОВЬ АНДРЕЯ
Олеся Батлановна была красива, очень красивая девушка. Андрей знал её ещё с детства и давно, давно полюбил. Но его любовь не была той страстной, горячей, шумной любовью, что облачает любимую в яркие краски идеала, что много говорит о себе, подбирая тончайшие слова, чтобы выразить малейшие оттенки чувства. Это была тихая, сильная и полная самопожертвования любовь, нежная привязанность брата к сестре, желание тихого, семейного счастья в жизни.
Бывало, Андрей в прежние годы целые каникулы проводил с ней. Он искренне думал однажды обвенчаться с этой горной цветочкой. Старался дать ей больше образования, чтобы тем приблизить её к себе. Научил читать и писать, вселил в неё любовь к родному краю и просвещению, доставлял книги, которыми она могла развивать свой ум и сердце.
Отец Олеси, бывший в общине войтом и считавшийся одним из первых богачей, не препятствовал этому. Он понимал искренние намерения Андрея и оставлял дочери достаточно времени читать и разговаривать с ним.
После ухода отца в Венгрию Андрей сразу отправился к Батлану. Ему хотелось увидеть свою цветочку, как он называл Олесю, поговорить с ней, услышать её искренние слова, — и ему было жаль, что он уже не мог, как прежде, излить перед ней всё, что лежало у него на сердце, исповедаться в своих делах и чувствах. Его связывала присяга...
Батлан жил недалеко от церкви, за рекой, а за его красивым, просторным, хоть и не новым домом тянулся ухоженный и возделанный огород под зелень. Сада, как обычно в горах, не было. Суровые морозы и каменистая почва не позволяют расти лучшим плодовым деревьям.
Войдя в дом, Андрей застал в нём только старого Батлана, лежавшего в постели после вчерашней драки, и старую грустную Батланиху, хлопотавшую возле него.