Поклянись мне заодно, сын, что этих сокровищ, которые здесь скрыты, ты не тронешь для своих личных нужд, а воспользуешься ими лишь тогда, когда настанет назначенное богом время работы на пользу и возвышение нашего народа.
Серьёзный и возвышенный тон этих слов очень торжественно настроил воображение и душу юноши. Этот настрой возрос и укрепился, когда отец подошёл в полумраке к одной совершенно чёрной стене и зажёг две толстые старинные свечи-поставцы, слепленные из нескольких фунтов домашнего воска. Эти свечи стояли, как увидел Андрей при их свете, на железных, вбитых в каменную стену подсвечниках, а за ними, в небольшом углублении, находился обычный крест, сделанный из чёрного камня.
Перед этим крестом Андрей преклонил колени, искренне помолился и принёс клятву, которая должна была оказать большое влияние на его судьбу.
— А теперь пойдём в сокровищницу, — сказал отец.
Кирилл наклонился и с небольшим кусочком шнура, натёртого воском, каким обычно пользуются в горных местностях, направился вперёд в тёмное узкое отверстие, через которое вскоре вошёл в просторное помещение, тщательно высеченное в камне. Слабый отблеск фитиля сотни раз отражался от блестящих золотых и серебряных предметов, нагромождённых кучами в этой комнате. Множество серебряных подсвечников, драгоценных канделябров и прочей утвари стояло или висело вокруг, играя и мерцая при слабом свете фитиля. В кожаных мешках и больших кошелях лежали груды старинных золотых монет, в котлах искрились всеми цветами драгоценности и камни разной ценности. Андрей аж забыл про глаза, глядя на эту бездну богатства. Вместе с отцом он почувствовал какой-то страх и боязнь дотронуться до этих блестящих предметов, этих идолов, что для значительной части мира являются целью всех желаний, а в наше время получили всемогущую силу. Приблизительно прикидывая их ценность, Андрей оценил всё в несколько сотен тысяч.
— И всё это вы застали так, как оно здесь? — несмело спросил он отца.
— Нет, мой отец, а после него и я должны были всё тайком собирать из далёких мест. По всему нашему Подгórью, по всем горам были разбросаны тайники Довбушевых сокровищ, а их реестр, составленный самим Довбушем, хранится в этом месте.
С этими словами Петрий вынул из одной шкатулки большой свиток бумаги, весь исписанный. Но из-за слабого света нельзя было прочесть ни слова.
— И все сокровища уже здесь?
— Все. Остался только один тайник в недалёких горах, но так как до него очень близко, я оставил его напоследок. Однако Довбущуки каким-то образом пронюхали и обокрали его.
— Откуда же вы знали об этих пещерах, о ходах?
— Мне показал их мой отец, так же, как я сейчас показываю тебе; а ему — его отец, доверенное лицо Довбуша.
— И никто, кроме вас, о них не знает?
— Кажется, никто, — сказал Петрий, и на его лице мелькнула тень сомнения. — Но, — добавил он тише, — мне кажется, что кто-то ещё, кроме меня, сюда заходит, и даже чаще, чем я сам.
Андрей удивился.
— Как? Может, какой-то вор?
— Нет, сын, этих сокровищ он не трогает. Всё это, как стоит, я сам расставил и пересчитал до малейшей вещицы, и до сих пор ничего не пропало. Но...
— Но что? Как же вам знать, что сюда, кроме вас, кто-то заходит?
— Потому что не раз в дальних ходах, куда я сам никогда не решался идти, слышу стук тяжёлых шагов, не раз здесь, за этими стенами, слышу
какое-то бормотание, словно глухой мужской голос.
— А вы там за стенами не были?
— Нет, даже не знаю, можно ли туда вообще попасть.
Сын и отец замолчали. Тысячи чувств и догадок смешались в их душах.
— Слышишь? — вдруг сказал Петрий.
Стало тихо, как в гробу. Из-за стены донеслось глухое, будто человеческое, мурлыканье. Стены глухо задуднели от шагов каких-то тяжёлых ног.
Кровь застыла в жилах Андрея... Он задерживал дыхание, а его возбужденное воображение показывало ему в неясном свете картины из прошлого, мелькавшие перед его душой и оставлявшие после себя серый, неясный сумрак.
— Пойдём отсюда, сын, — прошептал Петрий.
Вышли. Андрей шёл тихо, словно тень. Его слух и сердце потрясал глухой гул каменных стен за их шагами. Долго шли, молча, и наконец увидели перед собой закрытую дверь. Петрий нашёл ключ, открыл, и бледный свет пробился к ним. При этом свете Андрей узнал, что находится в старом, давно заброшенном подвале под своим домом.
Вскоре оба Петрии уже были в светлице, и никто не заметил, откуда они пришли. Только старая мать, увидев, что лицо Андрея бледно, как у покойника, испугалась и спросила, что с ним. Он едва дышал от внутреннего волнения. Но отец выручил его, рассказав матери о опасном происшествии с Довбущуками.
— И когда же эти люди перестанут нас преследовать? И чего они хотят от нас? — вздохнула Петрийиха, и сердце её забилось от страха при одной мысли о том, в какой опасности были её дорогие люди.
IX
ИСАК БЛЯЙБЕРГ
Отец и сын сели обедать. Немного запоздали и изрядно проголодались. Домочадцы уже пообедали и разошлись к своей ежедневной работе. Лишь Петрийиха осталась дома, а на печке, на тёплой мягкой постели, лежал беспокойно больной старик, всё ещё без памяти, вздрагивал время от времени, а в его суставах снова можно было заметить вчерашние судороги, хоть и слабее, чем накануне. Не успели они пообедать, как вдруг во дворе залаяла собака. Петрий выглянул в окно и увидел своего вчерашнего попутчика, Исака Бляйберга, который отмахивался длинной палкой от пса.
— Ляжь, Лиско! — крикнул Петрий. Но Лиско всё ещё сердито ворчал, хоть, повинуясь воле хозяина, отвернулся от пришедшего и лёг на крыльцо, скаля на него острые зубы.
— Добрый день, пан Кирилл! — сказал Исак, заходя в хату.
— Доброго здоровья! Садитесь, прошу, пусть всё добро с вами садится, — приветливо сказал Петрий.
— Некогда. Я к вам по делу.
— Что такое, говорите!
— Ваша пропажа нашлась, а вернее, люди, о которых вы говорили, уже пойманы и сидят в Сиготе. Как я вам и говорил. Ещё вчера вечером мне телеграфировали знакомые. Их поймали в лесу на границе. Какая-то старая женщина навела стражников на их укрытие.
Петрий подмигнул жене, чтобы вышла из хаты, и она, послушная, ушла. Она уже давно привыкла к таинственности поведения своего мужа и, получив от него приказ, никогда ни о чём не расспрашивала.
— А это, должно быть, ваш сын? — спросил Исак, бросив косой взгляд на Андрея, будто удивляясь, почему и он не уходит.
— Это Андрей, выпускник гимназии. Говорите дальше! А деньги стражники тоже нашли?
— Денег не нашли, только их поймали.
Петрий немного задумался, услышав эти слова. Он не знал, что теперь предпринять, а Исак продолжал:
— Мой совет — пойдёмте сейчас же в Сигот. У меня там тоже есть дела, пойдём вместе; а по дороге я вам ещё кое-что расскажу. К тому же у меня в Сиготе много знакомых, и я подскажу вам, где и как действовать, что делать, чтобы вернуть себе ваши деньги.
— Но зачем вам так искренне заниматься моим делом? Оно вас ни задевает, ни касается.
— Что мне? — усмехнулся Исак. — Пустяки. Разве это большое дело! Пойдёмте только, собирайтесь живо, я вам всё по дороге расскажу.
— Хорошо, сейчас! — решительно сказал Петрий. Позвал жену и слуг, дал им нужные распоряжения по хозяйству, велел присматривать за больным, упаковал в свою барсучью сумку всё необходимое в дорогу, взял, по совету Исака, пистолет за пояс, так как у Исака тоже был пистолет, попрощался ещё раз с Андреем и женой, пообещав, что скоро вернётся, взял в руки палку, перекрестился и пошёл следом за Исаком, который быстрым шагом уже вышел на дорогу.
Молча вышли оба из села. Дорога вилась узкой змейкой между высокими, поросшими бором горами, вдоль потоков, бушевавших с ночи после ливня и шумевших среди величественной, чарующе красивой и дикой бескидской природы. Чистое небо улыбалось своим безбрежным лазурем тёмной зелени бору. Пение немногочисленных птиц в тёмной, таинственной глубине лесов было единственным признаком жизни в этой широкой горной местности. До самой венгерской границы уже не было ни села, ни какого-либо человеческого жилья. Путники, как им казалось, были единственными людьми среди этого буйного и многоцветного мира.
— Вы, вижу, хотели мне что-то сказать, — начал Петрий.
— Да, — ответил Исак. — Вы спрашивали, что мне так до вашего добра, и я хочу вам рассказать. Послушайте, будьте добры, вот этой повести.
Петрий с удивлением посмотрел на еврея. А Исак начал рассказывать:
— Лет пятнадцать назад за селом Розгирчем стояла большая каменная корчма. Молодой арендатор, живший в ней со своей семьёй, славился на всю округу очень богатым и честным евреем. Говорили, что у него большие сокровища, что он нашёл один из тайников Довбуша и забрал из него немало золота. Но это была неправда. Он был, правда, не очень бедным, но и не богатым. Вот сидит он как-то раз в субботу вечером при шаббате, а рядом молодая Рухля, его жена. Было это осенью. Холодный дождь лил как из ведра, а ветер швырял крупные капли в лицо, стоило только показаться наружу, и трепал запертые ставни корчмы.
"Не дай бог сейчас оказаться кому-то в дороге в такую непогоду", — сказал еврей.
"Мне что-то даже страшно здесь одной, в этой глуши, так далеко от людей", — прошептала Рухля, прислушиваясь с тревогой.
Тем временем сквозь свист ветра и плеск дождя послышались на дворе человеческие голоса. Кто-то сильно постучал в ворота.
"Гриць, беги открой ворота!" — сказал еврей парню, служившему у него.
Гриць нехотя поднялся со своей лежанки и, ворча что-то под нос и проклиная путешественников, которые нарушили и эту минуту покоя (хотя эта "минута" обычно у него длилась целую ночь и весь день), поплёлся отпирать ворота, в которые всё ещё не переставали стучать и колотить.
Вскоре ворота заскрипели на петлях. Стук стих. Послышались смешанные крики, даже, как показалось еврейке, до её слуха донёсся голос Гриця. Но в ту же минуту ветер завыл и засвистел так сильно, что ничего нельзя было расслышать.
В корчме наступила минута немого ожидания.
Ждёт еврей, ждёт своего Гриця — нет Гриця. Ждёт путников, прикладывает лицо к окну, чтобы выглянуть наружу. Окно словно смолой облеплено.
Вдруг широко распахиваются двери, входит пятеро мужиков с недобрыми, зловещими взглядами и страшными, густо заросшими лицами.
"Добрый вечер, еврей!" — крикнул первый из них, низкий, рыжий, плечистый мужик, казавшийся старшим среди них.
"Доброго здоровья!" — ответил еврей.
Рухля оцепенела, увидев необычных гостей.