Меня покинули все, я сделался еврейским слугой, сторожем и живу в такой конуре, в таком логове, что ты и песика своего побоялась бы запереть там на ночь. Да, моё сердечко, перебедовали мы оба то время. Ну, а теперь всему конец. Ты вернёшься, я заработал большие деньги, найму у Вагмана хорошее жильё из трёх комнат и кухни – на первом этаже, разумеется! Накуплю красивой мебели, диванов, зеркал – всё для моей бедной Зосеньки, чтобы она знала, как я её люблю.
И в весёлом настроении, болтая вот так и перебирая в мыслях все детали будущей квартиры, он шёл в город, счастливый, как никогда, не обращая внимания ни на что и ни на кого.
Было уже далеко за полдень, когда он дошёл до рынка. Шлёпая по глубокому, мягкому снегу, он устал, был весь мокрый от пота и почувствовал сильный голод. Как-то не думая об этом, он зашёл в знакомый шинок. Шинкарь, которому он часто помогал: носил воду, колол дрова, перекатывал бочки или чинил разную посуду, приветливо его поприветствовал и, не дожидаясь заказа, поставил перед ним хороший стакан водки и булку.
Баран внимательно посмотрел на него и улыбнулся.
– Ага, ага, знаю вас. Вы Мошко. Вы добрый человек. Моя Зося тоже говорила, что вы добрый человек. Она вас знает. О, увидите, она узнает вас с первого раза. Хороших людей не следует забывать.
Мошко знал о болезненном состоянии Барана, которое в последние дни заметно ухудшилось, и, положив ему руку на плечо, сказал:
– Возьмите, Баран, выпейте и закусите! Вы голодны.
– Э, что там голоден! – радостно сказал Баран. – Это только сегодня ещё. Последний день. Сегодня она вернётся, и всей беде конец будет. Ведь знаете, Мошко, – добавил он шёпотом, склоняясь к шинкарю, – у меня есть большие деньги! Сложенные, спрятанные... Я нарочно никому о них не говорил. Нарочно прикидывался таким бедным. А вот увидите с завтрашнего дня. Когда моя Зося вернётся! Ну, ну, я наперёд не хочу говорить. Ваше здоровье, Мошко!
И он выпил водку, а потом начал есть хлеб, ломая по крошке, жуя и глотая, очевидно, без всякого аппетита. А тем временем говорил, говорил без остановки. Мысль о спрятанных деньгах овладела теперь его воображением, и он начал рассказывать какую-то небывалую историю о том, как он вместе с двенадцатью разбойниками убил богатого пана, забрал у него деньги, обманул своих товарищей и один унёс всё золото, спрятав его в надёжном месте. Те бывшие товарищи поджидают его за городом, собираются убить, продали душу антихристу, лишь бы с его помощью захватить его в свои руки, но он их не боится. Пока был один – боялся. Но сегодня возвращается его Зося, а у неё есть такая сила, что отгонит все вражеские стрелы. Ведь она не зря жила в Клекоте, служила там, терпела бедность, чтобы научиться чарам и уберечь его от всякой беды.
В шинке было пусто. Редко какой рабочий или мещанин заходил, выпивал чарку настойки или водки, платил и шёл дальше. Баран сидел в углу, опершись на локоть, склонив голову, и говорил всё тише и тише. Перед ним лежал надкусанный, недоеденный кусок булки – он его не замечал. Мошко давно уже не слушал его болтовни – он этого не замечал и всё говорил, пока наконец его голова совсем не опустилась на стол. Он заснул.
Когда он проснулся, было уже семь часов. Окно перед ним было тёмным, в шинке над стойкой горела лампа, а за столом сидели несколько завсегдатаев, пили пиво, болтали и смеялись. Баран вскочил и почувствовал какой-то страх. Что же он делает? Ведь он должен был идти к Вагману нанимать квартиру, покупать мебель! А тут уже ночь. И, не говоря ни слова, он стремглав выскочил из шинка на улицу.
На дворе тихо, непрерывно падал снег. Небо затянуло тяжёлыми тучами, а уличные керосиновые фонари светились, как сквозь сито. До дома Вагмана было недалеко. Он постучал в дверь, которая обычно была заперта. Через минуту сам Вагман вышел и открыл ему. Слуги он не держал, а только прислужницу, которая, приготовив ужин, ушла домой. Жена Вагмана уехала ещё утром в соседний городок на свадьбу какой-то родственницы. Увидев Барана, Вагман впустил его в свою комнату, которая была одновременно и спальней, и канцелярией, где возле кровати стоял большой сейф фирмы Вертгейм. Сев в своё старомодное, обитое кожей кресло, Вагман обернулся к Барану, который, по своему обыкновению, стоял у порога.
– Ну, что там слышно, Баран?
– Хорошо, господин, – радостно ответил Баран.
– Что же там такого хорошего?
– Она возвращается сегодня.
– Кто – она?
– Ну, моя Зося. Я только недавно узнал. И про деньги вспомнил – знаете, господин, те мои, спрятанные. С тех пор как она меня покинула, я и про деньги забыл – словно в тумане. А теперь всё ясно стало перед глазами. Там тех денег будет, кажется, сорок или пятьдесят тысяч дукатов – чистое золото – ну да, ведь бумаги бы сгнили. Правда, будем иметь на что жить до старости. Ну разве мы не заслужили? Разве не перебедовали столько лет? А я всегда говорил: Господь Бог пока шлёт беду, то шлёт, а потом, когда видит, что человек из беды не делает трагедии, начинает слать добро.
Вагман понял, что Баран болен, и захотел перевести разговор на другую тему.
– Сегодня из прачечной вас спрашивали. Сказали, что вы, как утром ушли, так и на обед не приходили.
– И не приду! – весело сказал Баран. – Что мне за обед в прачечной! С завтрашнего дня у меня будет не то. Слушайте, господин Вагман, я хотел попросить вас снять мне хорошую квартиру. Ведь понимаете, когда она вернётся, мне невозможно будет жить с ней там, где я сейчас. Я думаю... Ведь та квартира, где живёт Рафалович, на этаже, она с завтрашнего дня свободна? Правда?
– Разве он выехал? – спросил Вагман, не желая прямо возражать.
– О, ведь он с завтрашнего дня будет жить в ратуше. Он будет у нас бургомистром, будет ставить печать на всех людей, а кто не захочет принять его печать – того на муки, на смерть!
– Слушайте, Баран, – сказал Вагман, снова стараясь перевести разговор, – у меня к вам маленькая просьба. Не могли бы вы отнести это письмо на почту? Сейчас без четверти восемь. Идите скорее, потому что через полчаса закроют. Отправите с уведомлением. Вот вам деньги. Сколько здесь?
– Пятнадцать крейцеров, – сказал Баран, взяв деньги.
– А письмо как отправите?
– С уведомлением. Что вы меня спрашиваете, будто я ребёнок? Или, может, думаете, что я одурел? О, я сейчас!
И он схватил письмо и деньги и направился к выходу.
– И сразу возвращайтесь с квитанцией! – крикнул ему вслед Вагман.
– Сейчас буду! – откликнулся уже с улицы Баран. Но, выйдя за калитку, он столкнулся почти лицом к лицу с Региной, узнал её и тут же стал вспоминать, что кто-то когда-то велел ему следить за ней. Напрасно стараясь вспомнить, кто и когда, он пошёл за ней. Лишь когда увидел, как она вошла в сени "его" дома и поднялась по лестнице к квартире Рафаловича, он вспомнил приказ Стальского и, безумно расхохотавшись, помчался к ресторанчику, где Стальский обычно проводил вечера. И на этот раз он застал его там. За столом в отдельной нише сидели Стальский, Шварц, Шнадельский и ещё двое каких-то господ с полными кружками пива. Баран встал в дверях ниши, вытаращив на Стальского свои безумно блестящие глаза и растянув рот в улыбке, помахал пальцем, не говоря ни слова.
– Это ты, Баран? – сказал Стальский. – А что там? Есть что сказать?
Баран, не говоря ничего, значимо засмеялся и кивнул в сторону квартиры Рафаловича.
– Что? – вскрикнул Стальский, сразу догадавшись, в чём дело. – То, о чём я говорил тебе?
Баран кивнул и снова засмеялся.
– Сейчас?
Баран снова кивнул и сделал жест объятия и поцелуя.
Стальский вскочил.
– Господа! Прошу вас быть свидетелями. Не спрашивайте ничего, только идите. На минутку. Пиво пусть остаётся. Прошу за мной. Увидите кое-что интересное.
И все молча гурьбой вышли из ресторации и направились под предводительством Стальского к квартире Евгения. После долгого стука, когда шум в сенях поднял переполох во всём доме, Евгений открыл. Все господа во главе со Стальским ввалились в комнату. В дверь, оставшуюся открытой, валила с улицы холодная пара.
– Господин! – патетично крикнул Стальский, остановившись прямо перед Евгением, – где моя жена?
– Не знаю, господин Стальский, – бледнея, но ровным, спокойным голосом ответил Евгений. – У меня её нет.
– Нет, господин, она у вас! – повысив голос, сказал Стальский. – И я прошу вас не скрывать её, а немедленно выдать в мои руки.
– Уверяю вас, её здесь нет, – возразил Евгений.
– Лжёте, господин! – взревел Стальский и, подскочив к бюро, схватил Регинин саквояж, который она оставила. – Вот доказательство! Её саквояж! О, здесь на замке её имя выгравировано. Господа, прошу взглянуть.
– Ошибаетесь, господин Стальский, – сказал Евгений, не теряя спокойствия. – Вашей жены здесь нет.
– Corpus delicti, сударь! Corpus delicti! – с торжеством кричал Стальский, потрясая саквояжем. – Это само не прилетело из моего дома и не упало на ваше бюро! Где она? Покажите!
– Господин, успокойтесь! Я вам всё объясню!
– Где моя жена, вор! – кричал Стальский, наступая на Евгения. Тот отступил на шаг.
– Господин Стальский, – резко сказал он. – Не забывайтесь! Вы в моём доме, ворвались сюда силой, с компанией, нападаете... помните, что я этого без ответа не оставлю.
– Где моя жена? – орал Стальский. – Отдай мне жену, а потом говори и делай что хочешь.
– Говорю вам ещё раз, её здесь нет. Была до этого в канцелярии, не застала меня, подождала и ушла, забыв этот саквояж.
– Неправда! Неправда! Она только что была здесь и должна быть здесь. А ну, господа! – сказал он, обернувшись к своей компании. – Обыщем это гнёздышко.
– Не смейте с места тронуться! – крикнул Евгений.
– Что, ты мне запретишь? Ты, сопляк! – заорал Стальский и двинулся к двери спальни. В этот момент Евгений вскочил к нему, одной рукой схватил за горло и сжал так, что Стальский только захрипел и вытаращил глаза, а другой так сильно толкнул его в грудь, что тот, словно из пращи, вылетел за дверь через узкий коридор и с грохотом скатился вниз по лестнице.
– За ним! – крикнул Евгений остальным, которые стояли, не зная, что делать.