Этого не может быть. Я чувствую в сердце бриллиантовый луч твоей любви, Геню. Он светит, искрится, играет и греет меня по-прежнему – нет, яснее, лучше, чем когда-либо. Это не иллюзия! Это чувство, я знаю. Оно до сих пор держало меня на свете, придавало мне силы в страданиях, не допускало до отчаяния, – оно и теперь не покинуло меня. Нет, ты любишь меня, Геню! Я чувствую это, верю в это и живу этой верой. Значит, нечего больше раздумывать! Хватит терпеть издевательства и унижения. Чаша переполнена. Пора на решительный шаг, и я сделаю его спокойно. Обратного пути нет – разве в могилу... До свидания, Геню!
И она встрепенулась, развязала полотенце с головы и бросила его в угол, подбежала к комоду, открыла его и начала одеваться. Не раздумывая, она надела своё обычное чёрное платье, причесала волосы и вставила в уши маленькие бриллиантовые серьги. Потом из самого дальнего угла комода вынула маленькую деревянную шкатулку, отомкнула её и достала свои драгоценности и несколько билетов ипотечного банка – всё своё приданое. Всё это она положила в небольшой кожаный саквояж, надела на себя шубу и калоши поверх ботинок и, заперев за собой комнату и взяв ключ в карман, вышла на улицу.
Была уже совсем ночь, та зимняя городская ночь, чуть поблёкшая от огней, мерцавших в окнах, и от фонарей, что жёлтыми пятнами тлели то тут, то там у края улицы, поблёкшая наконец от снега, покрывавшего улицы и крыши и тихо, большими хлопьями падавшего и падавшего на землю. На ратуше пробило семь. Регина вздрогнула. В её памяти живо воскресло то чувство, которое она когда-то, будучи ребёнком, испытывала, входя в тёмный лес в своём походе к вершине горы. Каким-то холодным, неприветным показался ей теперь тот мир, в который она пускалась, покидая – казалось, навсегда – порог своего дома. Она выходила на широкое, неизведанное море, на Бог весть какие приключения – первый раз в жизни совершенно независимая хозяйка своей воли. Сердце её сжималось тревожным чувством, дыхание в груди перехватывало, и она торопилась вперёд.
"Не оглядывайся! Не оглядывайся!" – шептало ей что-то на ухо, и она вдруг, словно толкнутая какой-то посторонней силой, оглянулась и окинула взглядом своё покинутое семейное гнездо. Тяжёлый вздох вырвался из её груди.
– Пропали мои надежды! Чувствую, что придётся вернуться обратно в эту проклятую нору, – шептала она, идя дальше медленно, вязнув в сыпучем снегу и едва переводя дух. – Я оглянулась, а это значит, что сила того дома взяла верх надо мной, притянет меня обратно к себе. Может, вернуться назад?
Она остановилась, задумалась. Но вдруг ей мелькнула мысль, что Стальский вернулся домой, а, увидев, что её нет, пустился догонять её. На улице послышался чей-то голос, показавшийся ей похожим на голос Стальского, и это было для неё как шпора для коня. Встретиться со Стальским, сидеть с ним бок о бок, слушать его слова – нет, нет! Лучше смерть!
И она, собрав все силы, пустилась идти, почти бежать в направлении к рынку.
На боковой улице, прямо напротив дома Вагмана, она остановилась, вся в поту, утомлённая, запыхавшаяся. Нужно было перевести дух, успокоиться. В эту минуту из калитки в заборе, отделявшем жильё Вагмана от улицы, вышел человек в короткой рабочей одежде, высокий, слегка сгорбленный, и вперил в неё свои блуждающие глаза. Регина не обратила на него внимания; она была так занята собой, своими мыслями, что не узнала бы и куда более знакомого ей человека, чем Баран. Но Баран сразу узнал её. В его больной голове при её виде пробудились какие-то воспоминания. Кто-то зачем-то велел ему обратить внимание на эту даму. Кто? Зачем? Он пока не мог припомнить, но всё же, когда Регина двинулась дальше, он издали, осторожно поспешил следом за ней. И лишь когда она вошла во двор его каменицы и поднялась по лестнице, ведущей на первый этаж к квартире Евгения, у него прояснилось в голове. Он расхохотался, ударил себя ладонью по лбу и, не раздумывая, бегом помчался в знакомый ему трактир, где надеялся в эту минуту застать Стальского.
LIV
Евгений сидел за своим бюро и писал.
Он был уверен, что его заветная мысль сбудется, что первое народное вече состоится завтра. Запрета от староства не поступило; Парнас явился уже на следующий день и попросил снова задаток, заявив, что староста больше не возражает против того, чтобы в его трактире состоялось собрание. Теперь оставалось лишь составить резолюции, которые должно было принять завтрашнее вече, и Евгений как раз над ними работал.
В эту минуту кто-то несмело постучал в дверь.
– Прошу! – сказал Евгений, удивляясь, кто это в такой поздний час к нему заходит.
Дверь медленно отворилась, и в них показалась высокая женская фигура, вся в чёрном, с лицом, закрытым густым вуалем.
Евгений вскочил с кресла и шагнул навстречу даме, которая молча заперла и закрыла на ключ за собой дверь, а затем, повернувшись к нему лицом, подняла вуаль.
– Ах, это вы, пані! – воскликнул Евгений, больше удивлённый, чем обрадованный видом Регины в таком необычном месте, в такой необычный час.
– Вас удивляет мой приход? Правда? – сказала Регина, слегка улыбнувшись.
– Признаюсь вам, пані, я скорее ожидал бы своей смерти, чем вашего прихода.
– Простите, пане, – сказала Регина, стоя на одном месте, – не в моей власти было предупредить вас... Впрочем, не знаю, пригодилось бы это... Я, может, прервала вам работу?
– Нет, пані. Я уже почти закончил. То немногое, что осталось, сделаю и завтра. Прошу поближе. Прошу садиться, располагайтесь.
Регина села на кресле справа от бюро, но не сняла ни шубы, ни калош. Евгений сел на своём обычном месте и спокойно, с оттенком тихой меланхолии смотрел ей в лицо.
– Чем могу служить пані? – спросил он после паузы, видя, что Регина пристально устремила на него свои глаза и словно пытается прочесть что-то в его глазах, лице и всей фигуре, но сама не говорит ничего.
– Служить? Мне служить? – повторила она, как в забытьи. – Что я вам скажу? Тут надо бы много говорить...
– Но в таком случае почему же пані не снимут шубу и калоши? У меня тепло, можете простудиться. Прошу, прошу, я помогу вам.
Регина сняла верхнюю одежду при помощи Евгения, а потом снова села в кресло и молча смотрела на него. Её лицо было бледным, только глаза горели странным огнём, а тонкие губы шевелились, словно что-то говорили, но без звука.
– Пожалуйста... если пан имеют что делать... я не мешаю... я посижу вот так минутку... считайте, что меня здесь совсем нет, – сказала она едва слышным голосом, прерывающимся от внутреннего волнения.
– Но, пані... Регино! – воскликнул Евгений. – Что с вами? Вы бледны... дрожите... ваши руки холодные...
И он взял её руки в свои ладони и посмотрел ей прямо в глаза.
– Ничего, ничего... мне хорошо, – прошептала Регина, и из её глаз покатились слёзы.
– Вы плачете! С вами что-то случилось!.. Ваш приход в такой поздний час... Боже мой, ведь ваш муж...
– Тсс! Не упоминайте о нём! Зачем? Ничего особенного не случилось!
– Но что же выгнало вас из дома? Для чего вы...
– Ничто меня не выгнало. Я сама... просто вышла прогуляться... вижу, у вас горит свет...
– Ах, пані! Не говорите так! Ваши слёзы, вся ваша поза говорят совсем другое. Я не хочу влезать в ваши семейные отношения, не имею права требовать, чтобы вы доверились мне... Но всё же... раз вы зашли ко мне, наверно, ищете совета, помощи, так прошу сказать, чем могу быть вам полезен? Ведь вы не сомневаетесь, что я готов сделать для вас всё, что только смогу.
Регина между тем немного успокоилась. Тепло в комнате, спокойная речь Евгения и его тихой, уверенный взгляд немного утихомирили бурю в её душе.
– Вы угадали, – сказала она. – Я пришла просить у вас совета и помощи.
– Что же у вас случилось?
– Не случилось ничего особенного, но то, что происходит день за днём, постоянно, это уже превысило меру моего терпения. Я не могу больше жить с ним. Мне оставалось или сойти с ума, или покончить с собой, или...
Она прервалась и снова пристально, тревожно начала всматриваться в лицо Евгения, словно пытаясь там прочесть себе приговор – к жизни или к смерти.
– Или разорвать этот ненавистный брак, – спокойно сказал Евгений. – Вы должны были сделать это давно.
– Я решила сделать это теперь.
– И пришли ко мне за советом в этом деле?
– За советом? – с удивлением переспросила Регина. – Какой же тут ещё нужен совет?
– Ну, я думаю... законный развод – это ведь такое дело...
Регина прервала его слова громким, горьким смехом.
– А, так, вы думаете о разводе! Да, верно, вы юрист, адвокат! Адвокатский интерес превыше всего.
– Прошу прощения, пані, если я неверно понял ваше намерение, но я действительно так его понял. Если у пані есть какой-то иной замысел, прошу сказать его мне.
Лицо Регины побледнело ещё больше, её губы задрожали, и, опустив голову, она едва слышно произнесла:
– Нет... мне больше нечего вам сказать... я действительно хотела... только... о разводе...
И, закрыв лицо руками, она начала горько плакать.
Евгений понял, что на сердце у неё лежит что-то, о чём она не хочет сказать, и, взяв её холодные руки, начал её успокаивать.
– Но, пані, побойтесь Бога! Что вы делаете? У вас что-то тяготит душу. Скажите! Если только в моих силах помочь вам, я готов всё для вас сделать.
Регина слегка отняла свои руки и снова закрыла ими лицо и плакала. Евгений не знал, что делать, и решил спокойно ждать, пока она успокоится. Но вдруг она отняла руку от лица, вытерла платком глаза и впервые подняла их твёрдо и решительно на Евгения.
– Простите, пане, – сказала она. – Я глупа. Это я остаток своих юных глупостей утопила в этих слезах. Случилось – и хватит об этом. А раз это случилось, то, собственно... собственно, мне нечего вам больше сказать.
– Вы говорите, пані, загадками, которых я не могу разгадать, – сказал Евгений. – И доставляете мне большую досаду этим отсутствием доверия.
– Отсутствием доверия? Я к вам?.. Ну, раз уж речь зашла о доверии, так пусть! Скажу вам по правде, что привело меня к вам. Теперь я знаю, что это была иллюзия, что, избавляясь от неё, я лишаюсь... ну, да что там! Пропало. Так знайте, я шла к вам, чтобы не возвращаться больше к своему мужу, чтобы вырваться из того ада, которым была для меня прошлая жизнь, чтобы отдаться вам, быть вашей служанкой, невольницей, кем угодно – только бы не возвращаться туда...