Может, мы побеспокоим вашу паню?
– Э, что там моя паня! Не беспокойтесь о ней. Пойдём! Можем совсем её не тревожить.
И Стальский, набрав в лавочке разных продуктов и напитков, крикнул извозчику, и все трое поехали к нему домой. В гостиной было темно, но в спальне Реги́ны ещё горел свет. Стальский начал стучать. Пришлось ждать довольно долго, пока из кухни не вышла служанка со свечой и не отворила дверь. Реги́на хоть и не спала, но, как обычно, так и теперь, не выходила из своей спальни.
– Паня, наверное, уже спит, – прошептал Шнадельский, снимая с себя плащ.
– Нет, не спит, – громко смеясь, сказал Стальский. – Прошу, господа, совершенно без церемоний. Чувствуйте себя как дома.
И он начал приказывать служанке, чтобы она как можно скорее поставила самовар и принесла всю необходимую посуду. Через несколько минут все трое сидели за столом, чокались стаканами, пили и закусывали. Разговор, сначала ведущийся несмелыми, приглушёнными голосами, становился всё громче. Шнадельский рассказывал сальные анекдоты, вызывавшие громкий смех, а Шварц даже пытался запевать песни.
В это время тихо открылась дверь из комнаты слева, и в ней показалась Реги́на, вся в чёрном, бледная, словно из воска вылепленная. Голосом, едва слышным от волнения, она сказала:
– Прошу извинить, господа, но я сегодня нездорова. Может быть, господа будут так любезны развлекаться чуть тише.
Шварц и Шнадельский машинально обернулись на креслах в сторону, откуда раздался голос, и лишь в следующую минуту догадались встать. Но Стальский, очевидно, уже ждал чего-то подобного со стороны своей жены, потому что, не говоря ни слова, вскочил с места, подбежал к ней и, обхватив её за талию, энергичным движением втянул в гостиную.
– Ну же, Региночка, – сказал он сладенько и с нажимом, – кто же придумал быть такой невежливой по отношению к гостям! Иди сюда! Позволь представить их тебе. Пан Шнадельский. Пан Шварц. Сердечные ребята. Готовы к любой услуге, – правда, господа?..
– О, от всей души! От всего сердца! – хором сказали Шварц и Шнадельский, кланяясь.
– Прошу, не устраивай нам тут комедию про какую-то болезнь! – продолжал Стальский. – Я знаю, у тебя немного болит головка – от недосыпа, так, так, а немного, может, и от злости... то есть, от желчи, от желчи. Вот мы тебе сейчас пропишем лекарство. Вот этот сладенький ликёрчик, выпей – как рукой снимет.
Он потянул Регину к столу, несмотря на её сопротивление, усадил в кресло и, налив рюмку ликёра, поднёс ей. Она слегка отстранила его руку. Но в ту же минуту эта рука дрогнула непропорционально сильно и так нарочито, что весь ликёр выплеснулся Регине на лицо и платье.
– Ну что ты, Региночка! Как же можно быть такой неосторожной! – с неизменной сладостью в голосе сказал Стальский. – Видишь, всё разлилось!
И тут же он отвернулся от неё и с самым безразличным видом начал со Шнадельским разговор о каких-то совершенно посторонних вещах. Реги́на встала и направилась к выходу.
– Но мы просим тебя, посиди с нами! – сказал Стальский, прерывая свой разговор со Шнадельским.
Однако Реги́на, прикрыв платком лицо, облитоe ликёром и горячими слезами, вышла.
– Вы обидели панию, – сказал Шнадельский.
– Это из педагогики, – засмеялся Стальский.
– Как так?
– А так. Она у меня очень амбициозная. Вот я и хочу немного согнуть, надломить её амбицию.
– Но, может, паня и вправду нездорова? – заметил Шварц.
– Не верьте ей! Ни единому слову не верьте! Все женщины актрисы. Нездорова! Не бойтесь, чтобы сделать мужу какую-нибудь пакость, неприятность – на это у неё всегда найдутся и силы, и решимость, и план. А сделать что-то приятное – ох, нет, она нездорова.
– Ну, кажется, вы из супружеской жизни вынесли совсем не розовую философию, – заметил Шнадельский.
– Господин! – сказал Стальский, разваливаясь в кресле и закуривая сигару. – У меня этого опыта и этой философии выше головы! И если бы кто-нибудь сегодня избавил меня от этой вот «украшения» семейного очага, – он кивнул головой в сторону дверей, через которые вышла Реги́на, – я счёл бы его своим величайшим благодетелем.
– Ну, шутите на здоровье! – сказал Шварц.
– Господин, мне не до шуток! – серьёзно ответил Стальский. – Попробовали бы вы прожить с ней десять лет так, как я, тогда могли бы говорить на эту тему. Знаете, я уже надеялся, что, наконец, судьба избавит меня...
В эту минуту его речь прервал странный шум и гам, доносящийся с улицы. Уже с добрых четверть часа издалека слышался глухой гул, словно рокот далёкого грома, но присутствующие, занятые тем, что происходило в комнате, не обращали на него внимания. И вот гул раздался где-то поблизости, затрещало, словно рушилось какое-то деревянное строение или сыпался с чердака камень, и одновременно застучали шаги по улице, послышались резкие крики:
– Держи! Лови!
Все вскочили с мест.
– Что это? Что там происходит? Что-то рушится? За кем-то гонятся? Вор? Или разбойник?
Гам приближался всё ближе. Грохот стих, а через минуту резким ударом раздался совсем рядом, словно за стеной. Шварц и Шнадельский кинулись к своим пальто.
– Ради Бога, что это такое? Не горит ли где?
– Держи! Лови! – раздались бешеные крики на улице, и, словно буря, промчалась под окнами масса людей. Шварц и Шнадельский уже были одеты и, попрощавшись со Стальским, выскочили за ворота и исчезли в темноте. Шум удалился так же быстро, как и налетел. Стальский ещё долго прислушивался у окна, потом вернулся к столу, налил себе рюмку водки и выпил, налил вторую – и выпил, о чём-то подумал, усмехнулся сам себе, затем налил ещё одну рюмку и выпил.
XLVI
А Шварц и Шнадельский тем временем спешили за чёрной толпой людей, бежавшей вдогонку за каким-то странным тарабанщиком. Они не бежали и потому отстали. Им было любопытно узнать, что же, собственно, случилось, но никто из тех, кого они встречали на улице, не мог сказать ничего определённого. Это были те, кто, устав от бега, останавливался, чтобы перевести дух, или возвращался домой, убедившись, что никакой опасности нет. Одни говорили, что это какой-то сумасшедший откуда-то вырвался, другие – что гонятся за каким-то убийцей; один пьяный сторож, который во время бега упал в снег и никак не мог толком подняться на ноги, охая, говорил, что это злой дух пугает по городу и предвещает конец света. Лишь в конце погони, когда Шварц и Шнадельский дошли до костёла и там застали всю толпу, собравшуюся вокруг Барана, они узнали всё подробно от полицейских. Когда Барана унесли, они закурили сигары и, закутавшись в пальто, тоже направились прочь. Площадь ещё местами отзывалась шагами людей, спешивших кто домой, а кто снова в трактир допивать веселье, прерванное неожиданным происшествием. Шварц и Шнадельский шли медленно, направляясь к рынку.
– Странный этот Стальский, – сказал Шнадельский, сплёвывая. – Не понимаю, чего он добивается, показывая нам такие сцены.
– Ха-ха-ха! – рассмеялся Шварц. – Они, кажется, оба заодно.
– Как это заодно? Что ты имеешь в виду?
– Ну, просто! Будто у них несогласие, будто он хочет, чтобы кто-нибудь приударил за его женой, а потом они бы вместе ободрали этого кого-то. Я таких знаю.
– Ну, но ведь мы оба не из тех золотых пташек, которых можно ощипывать. Мы скорее из тех, кто сам готов ощипать, где придётся.
– Ну, может, мы нужны им только для создания рекламы?
– Это возможно, – сказал, подумав, Шнадельский. – Ну, даже если так. Такую услугу мы им можем оказать. А за это, может, удастся кое-что и получить.
– От него – вряд ли, – заметил Шварц.
– Дурак ты! Разве я про него?..
Они замолчали, вероятно, каждый составляя в голове план дальнейших действий. Шли молча какое-то время, пока другой предмет не привлёк их внимание. Как раз они проходили мимо каменицы, где жил Вагман. Каменица была с двумя фасадами: один, одноэтажный, выходил на рынок, а другой, парадный, как флигель, выходил на боковую улицу, по которой они шли. Этот флигель был отделён от улицы узким палисадником и забором с калиткой. В окнах, где жил Вагман, сквозь закрытые ставни ещё было видно свет.
– Тут Вагман живёт? – небрежно буркнул Шнадельский.
– Тут, – ответил Шварц, в упор глядя на ставни.
– Видно, ещё не спит, бестия.
– Деньги считает.
– Думаешь?
– Точно знаю. Баран говорил, что каждый вечер застаёт его над деньгами и векселями.
– Вот бы нам сейчас к нему заглянуть!
– Мы бы ему помогли в его работе.
Оба джентльмена замолчали и некоторое время стояли на улице напротив Вагмановых окон, вглядываясь в световые полоски, вырывающиеся изнутри сквозь щели в ставнях. Потом пошли дальше. И снова разговор не клеился. У каждого работало воображение под впечатлением нового импульса, прокладывая тёмные ходы и подкопы в будущее.
– Слушай, Шнадельский, – сказал наконец Шварц, – ты ещё думаешь иногда о своём давнем плане?
– О каком?
– Сбежать в Америку.
– Да как сбежишь, когда не с чем?
– А если бы было с чем?
– Ну, если бы было, то, может, лучше было бы остаться здесь.
– Конечно, если бы выиграть в лотерею или выкопать золотую кобылу в Михалковцах. Но я думаю иначе: когда есть желание и охота махнуть в Америку, значит, должна быть воля и охота раздобыть на это средства. А если раздобыть, то хоть таким способом, который сделает невозможным дальнейшее прозябание здесь на месте.
– Думал я и об этом, – грустно сказал Шнадельский, – да что толку. Нет удачи.
Он тяжело вздохнул, и его щёки зачесались от слишком живого воспоминания о неприятной встрече с пьяным парнем в трактире.
– Нет удачи! – с философским спокойствием продолжал Шварц. – Что это значит? Значит, что ты искал удачу не на той дороге, не в том месте, где она есть, где она, может быть, ждёт тебя. Вот что это значит. Ну скажи, любезный, что это за спекуляция: выдавать себя за крестьянского адвоката? Много на этом заработаешь? И надолго этого хватит?
– Это не такая уж плохая спекуляция, как тебе кажется, – рассудительно сказал Шнадельский. – Нужно только подцепить и подтолкнуть им подходящее дело. Вот что! Я со своим большим делом мог бы взлететь, если бы не этот проклятый адвокат, что помешал.
– Мог бы взлететь! – с презрением сказал Шварц. – Ну скажи, сколько бы ты мог заработать?
– До Нового года я имел бы около двух тысяч.
– Две тысячи! Ну разве это деньги? И с такой ничтожной суммой ты бы и должен был удирать за море лишь для того, чтобы через месяц-другой там стать каким-нибудь официантом или пастухом чужого стада.