Пан маршалок – добра фирма, так почему же мне не купить?
– И что же думаете с ними делать?
– Что мне делать? Надеюсь, что пан маршалок заплатят. Ведь бумаги хорошие.
– Не бойтесь, пан Вагман, своей подписи я никогда не оспорю.
– Может, вельможный пан маршалок хотят сейчас уплатить кое-что?
– Видите, пан Вагман, кое-что я мог бы, но думаю, что лучше будет всё сразу. У вас там много тех бумажек?
– Будет тысяч на пятьдесят, а может, и немного больше.
– Вот видите, у меня намечается финансовая операция, которая позволит мне уплатить всё это сразу.
– Но когда?
– К Пасхе самое позднее. Можете до того времени подождать?
– Что ж, пан маршалок знают: in Geldsachen hört die Gemültlichkeit auf1. Я пана маршалка разорять не хочу, потому что это для меня не интерес. Но всё-таки лучше было бы заплатить как можно скорее. Знают пан маршалок: деньги деньги родят, проценты растут.
– Это уже моя потеря. Что поделаешь! Придёт время – заплачу всё. Только прошу подождать, самое позднее до Пасхи.
– Что ж, пан маршалок знают: такие бумаги – перелётные птицы. Сегодня они в моих руках, завтра попадётся купец – и я продам их, а тогда не могу ручаться ни за что.
– Разумеется, пан Вагман, разумеется. Я против этого ничего не имею. Но две любезности вы можете для меня сделать.
– Какие?
– Первая: пока бумаги в ваших руках, не предпринимать никаких шагов до Пасхи. До того времени надеюсь всё уплатить.
– Это можно. А второе?
– Второе: если продадите кому мои бумаги, дайте мне знать, кому.
– Гм. Порой такой купец не желает этого.
Пан маршалок пристально взглянул на Вагмана.
– Есть у вас на примете такой купец?
– Да... пока нет. Но, может, и попадётся.
– Ну, делайте, как знаете, – бросил небрежно маршалок. – Но это первое обещаете мне?
– Пусть будет так.
– И это, впрочем, можете обещать мне, что дадите знать, когда будете продавать мои бумаги.
– Пусть и так будет.
– Слово чести!
– На хайрем.
Пан маршалок любезно пожал руку Вагману и вышел.
XLIII
Именины пани маршалковой прошли шумно и пышно, вполне поддержав традицию "старопольского гостеприимства" дома Брикальских. Съехалось почти всё шляхетство уезда, разумеется, за исключением шляхтичей "mojżeszowego wyznania"2, к которым пани маршалкова питала сердечную антипатию. Приехал пан президент окружного суда, также специально "обязательно" приглашённый паном маршалком. Уже к вечеру прибыл граф Кшивотульский в бричке, запряжённой парой горячих гнедых; хоть и граф, он из оппозиции никогда не ездил четвёркой к другим не титулованным шляхтичам уезда.
Вскоре после его приезда начался обед. Хозяин и хозяйка суетились возле него, давая понять, что именно его приезда все ждали. К обеду пригласили ударом шести. Графа Кшивотульского усадили на почётное место, по правую руку от пани именинницы. Слева от неё сел пан президент, а справа от графа – хозяин дома. Далее разместились остальные гости – разумеется, только "свои", гербовые, nati et possessionati1. Второй стол, для панских чиновников и менее знатных гостей, был накрыт в офисах, а третий, для кучеров и прислуги, – в людской. Пани маршалкова строго соблюдала обычай и этикет. Первый стол должен был, по старому обычаю, иметь двенадцать "подач", второй – шесть, а третий – три.
Граф Кшивотульский и в целом в это время был не в лучшем настроении, а увидев президента среди гостей, окончательно помрачнел. Он сидел между хозяйкой и хозяином, как не в своей тарелке, поддерживал разговор слабо, ел и пил мало, а на сердечные приглашения пани маршалковой отвечал вежливо, но без того остроумия, которое обычно делало его душой общества. Он чувствовал, что его заманили в ловушку и, вероятно, не выпустят.
Тем временем разговор за столом шёл оживлённо, разумеется, совсем не о политике, а о собаках, лошадях и охотничьих приключениях. Между пятой и шестой подачей пан маршалок с самым невинным видом спросил Кшивотульского, читал ли он уже проект устава новой, реформированной кассы, разосланный всем членам уездного совета.
– Получил и я этот элаборат, но подумал: жаль времени и атласа, – ответил граф.
– Однако я просил бы непременно дорогого графа прочитать его, – любезно сказал пан маршалок. – И надеюсь, что чтение развеет те предубеждения, которые пан граф имеет к этой реформе.
– Как так? Разве этот новый устав оставляет всё по-старому?
– Нет, напротив, он прогрессивный, можно сказать, революционный, – с улыбкой сказал маршалок.
– Знаешь, дорогой маршалок, что я враг всякой революции.
– А всё же надеюсь, что тебя, дорогой граф, обращу на эту, специально на эту революцию.
– Она должна быть какой-то необычной.
– И есть. Подумай, мы реформируем, по сути, нашу, панскую кассу. То есть переводим будущую общую кассу на устав нынешней крестьянской. Делаем её общей для всех в уезде, кто нуждается в кредите.
– Кто больше всего нуждается, тот больше всего и возьмёт, – безразлично вставил граф.
– Разумеется, – подтвердил маршалок, делая вид, что не понял личного намёка. – А специальными параграфами определены maxima1, до которых может доходить кредит для крупного и для мелкого землевладения.
– Новый камень раздора, – снова безразлично заметил граф, аккуратно оббирая ножку жареной утки.
– Вовсе нет. Они рассчитаны на основе нынешних балансов. Впрочем, при специальном обсуждении цифры можно изменить. Речь только о принципе. Ведь две уездные кассы – это двойная администрация, двойные расходы.
– Это так.
– Во всяком случае, очень прошу дорогого графа...
– Ну разумеется! – живо перебил граф. – Это же мой долг – просмотреть устав.
– Мы не отказываемся от твоей ценной оппозиции, – с сладкой улыбкой сказал маршалок. – Напротив, она нам очень желанна, но мы чувствуем, что в основном вопросе на нашей стороне правда.
– Ну, маршалок, – сказал слегка уязвлённый граф, – за кого же ты меня принимаешь, если думаешь, что я могу быть в оппозиции справедливому проекту?
– А в таком случае мы сойдемся! – радостно сказал маршалок и протянул графу обе руки. Тот вытер пальцы правой руки салфеткой и пожал её маршалку.
Обед медленно подходил к концу. Когда подали индейку, гостям налили шампанского, и граф Кшивотульский произнёс тост за здоровье именинницы, украшения польского женства, хозяйки уезда, пани маршалковой. Тост приняли с энтузиазмом, граф поцеловал руку хозяйке, а по его примеру это сделали поочерёдно и все остальные гости. Потом подали мороженое, сладости и фрукты, и тут маршалок в длинной цветистой речи поблагодарил всех гостей за честь, а, обращаясь специально к графу, горячо славил согласие и единство всех благороднейших и уважаемых людей в уезде, предостерегал от раздора в их рядах перед лицом врага, поднимающегося снизу и зовущего к борьбе против этого острова порядка, традиции и цивилизации все тёмные силы. И этот тост приняли с большим воодушевлением, а маршалок и граф бросились друг другу в объятия.
Уже далеко за девять гости поднялись из-за стола. Дамы вместе с пани маршалковой ушли в её покои, а мужчины перешли в кабинет пана маршалка на чёрный кофе и сигары. Пан маршалок шёл впереди под руку с графом.
– Ну что, дорогой граф, как твое дело в суде? – спросил он как бы между прочим.
– А, – jovial’но улыбнулся граф, – вот мой сегодняшний визави, – и он, повернувшись лицом так, чтобы его слышал и президент, шедший сразу за ними, – вот пан президент любезно хочет непременно меня на старости лет упаковать в тюрьму.
– Шутки, пан граф, только шутки, – слегка обеспокоенный, сказал президент.
– Ну а скажите, честно: это было бы для вас, судебников, большой сатисфакцией – посадить меня так на месячишко, на два, а?
Президент преодолел своё замешательство и принял серьёзный вид.
– Пан граф, – сказал он, – только Бог знает, сколько хлопот принесло мне до сих пор это дело. Из-за него до сих пор, – скажу sub rosa1, хотя это служебная тайна, – я был дважды у президента краевого суда и раз у наместника.
– О, а я и не знал, что Гриць Галабурда, – так звали избитого графом крестьянина, – такая важная фигура, что его обратной стороной интересуются такие высокие сановники. Не просили ли фотографии?
– Вот так пан граф всегда! – печально качая головой, сказал президент. – Сколько раз можно было погасить это несчастное дело, если бы пан граф только захотели всерьёз!
– Я? Разве я начинал его?
– Ну, в какой-то мере да, – неуверенно сказал президент.
– Pardon, дорогой президент. Мужик приходит ко мне с жалобой, я выслушиваю его и вижу, что дело ясно, как солнце...
– Извините, уважаемый граф, – перебил президент. – Дело совсем не такое ясное, а главное, пан граф не имели никакого права его судить.
– Э, что мне ваши писаные права! – сердито отрезал граф и пустил огромный клуб дыма прямо в лицо президенту.
– Прошу прощения, господа, – вмешался пан маршалок, – но мне кажется, что дискуссия пошла по неверному пути. Уважаемый пан президент сказал только что, что дело можно было бы уладить. Простите, что вмешиваюсь, но мне, как и всему обществу, чрезвычайно важно, чтобы это дело было улажено без скандала. Это крайне необходимо для престижа нашего сословия, всего уезда.
– И я ничего большего не желаю, – добавил президент.
– Так позвольте спросить, как пан президент представляют себе его улаживание?
– Поймите, господа, – сказал, словно извиняясь, президент, – что я не могу просто взять и бросить дело под сукно. Оно слишком громкое, а вдобавок у нас в уезде есть корреспондент...
– Ядовитая гадюка! – вставил маршалок.
– При этом дело не в моих руках. Следствие окончено, акты находятся в руках прокуратуры...
– Ну, кто хочет в горох, тот найдёт тропинку, – буркнул граф.
Президент прикусил губу и умолк.
– Дорогой президент, – стал его умиротворять маршалок, видя, что замечание графа его задело, – прошу не прерывать себя. Нам интересно знать, какой возможен выход из этого дела. Я не сомневаюсь, что наш дорогой граф сделает всё, что сможет, чтобы удовлетворить требования закона.
– Выход тут очень простой, – сказал успокоившийся президент. – Господа, знаете старый правовой принцип: Wo kein Kläger, da kein Richter1. Хотя в этом случае жалобу ведёт прокуратура, но я не сомневаюсь и готов со своей стороны сделать всё, что смогу в этом направлении, чтобы она отказалась от обвинения, если только первоначальный потерпевший потребует этого.
– Грицько Галабурда! – воскликнул граф. – А что, разве я не говорил, что он тут главное лицо.
– Беру на себя Грицька Галабурду, – сказал маршалок, – и надеюсь уже завтра доставить его с таким заявлением в прокуратуру.
Граф Кшивотульский вытаращил глаза.
– Хорошо бы было, – продолжил президент, – если бы из общины потерпевшего явилась депутация к прокурору и ко мне и подала свидетельство...
– И это беру на себя! – поспешно сказал маршалок.
– Ну, а нам больше ничего и не нужно.