Прошу, садитесь!
Люди уселись на плетёный диван, так что эта сухощёкая мебель затрещала под их тяжестью. Тогда один из них поднялся, недоверчиво взглянул на место, где сидел, и пересел на кресло.
– То пастбище, из-за которого вы судитесь, составляет двадцать моргов, верно?
– Так, сударь.
– А сколько оно стоит, если покупать?
– Да что, как для кого. Для чужого, может, и ничего не стоит, а нам оно дорого.
– Наше, прадедовское! – подтвердил второй хозяин.
– Ну, а если бы у пана захотеть его выкупить?
– Что? – вскрикнули все трое разом. – Своё собственное мы должны бы выкупать у него? Скорее головами сложим, все на паперть пойдём, а своей дедовщины у дармоеда покупать не будем.
– Я не говорю про вас! Не дай Бог! Вы же знаете, что я признал вашу правоту, что процесс вы должны выиграть.
– Дай Бог пану здоровья, – снова сказал первый крестьянин. – Но зачем же теперь пан адвокат загибают в другую сторону?
– Я не загибаю ни в какую сторону, а просто спрашиваю вас. Ведь и для процесса нужно знать, во сколько вы сами цените это пастбище?
– Да для нас оно миллионы стоит. Нам без него жить нельзя. Видите – под самым носом. Ни курицу выпустить, ни гуся, ни телёнка выгнать. А пан запретил, полевых посылает, грабит, загоняет, хоть из села беги.
– Понимаю, понимаю. Об этом и речи нет, что оно вам очень нужно. Но я думаю: двадцать моргов пастбища – это ведь не такие уж великие сокровища. Почём у вас морг верного поля?
– Э, что там верное поле! Верного поля хорошего у нас морг купить за сто, за сто двадцать ринских.
– Ну, а морг огорода?
– За морг огорода, между хатами, надо дать триста, четыреста ринских.
– Ну, то пастбище, конечно, столько не будет стоить, как верное поле. Но возьмём даже так. Что ж, двадцать моргов по сто ринских, это было бы две тысячи.
– Э, пан хотел Шлёмке продать его за тысячу, но как мы на Шлёмку нажали, то он отказался.
– Кто этот Шлёмко?
– Да жид, арендатор.
– Ну, видите, значит, сам пан ценит это пастбище всего по пятьдесят ринских за морг. А сколько вам до сих пор стоил процесс?
Крестьянам, очевидно, неприятна была эта беседа. Они с подозрением смотрели то на адвоката, то друг на друга, затем тот, что до сих пор вёл разговор, нехотя ответил:
– Да что пан будут нас расспрашивать, сколько нам стоит процесс? Стоит, что стоит, но мы должны добиться своего.
– Я считал своим долгом с самого начала обратить ваше внимание на то, что дело ещё обойдётся вам в немалые деньги и хлопоты. А кто знает, стоит ли вам таким путём доходить своего.
Крестьяне как по команде встали со своих мест.
– Так если пан адвокат, – сказал их собеседник, кланяясь, – если пан адвокат чем-то на нас обиделись, – снова поклон, – и не хотят дальше вести наше дело, – глубокий поклон всех троих, – то мы просим вернуть нам наши бумаги, а мы пойдём искать себе другого адвоката.
– Но, люди, – сказал Евгений, подходя к ним и с трудом усаживая снова туда, где они сидели, – что с вами такое? Кто вам сказал, что я на вас сержусь? И за что бы я имел сердиться на вас? Хотите забрать у меня своё дело – я вам не мешаю, а не заберёте – буду вести его дальше; в этом ваша воля. Я хотел поговорить с вами о другом деле.
– О каком?
– Ваша деревня довольно большая, верно?
– Да, довольно.
– Сколько номеров?
– Да будет больше двухсот.
– Ну, и народ не такой уж бедный.
– Ой, говорите, не бедный! Да уже и не богатый.
– А всё-таки, земли у вас достаточно, скотина есть, хлеб родится.
– Э, что с того! Вот имеем столько, чтобы с голоду не пухнуть.
– Ну, а пан хорошо стоит?
– А Бог его святой знает.
– Есть у него деньги? Или, может, в долгах?
– А кто его знает? Мы в его кассу не заглядывали.
– Значит, говорите, что хотел пастбище продать жиду.
– Да это нам во вред.
– Ага. Но я слышал, что он бы и все свои имения готов продать.
– Да что нам с того? Он продаст, другой пан купит, а мы как были мужиками, так и будем.
– Ну, а если бы вы сами купили?
– Что такое? Пастбище?
– Нет, все панские земли с двором и с лесами.
– И с лесами? Гм, гм... Пан шутят с нас. Разве мужикам дозволено покупать панские имения?
– А почему бы и нет? Если дозволено жидам, то дозволено и мужикам.
– Жиды имеют деньги, а мужики откуда возьмут?
– Жиды умеют и без денег купить, так почему бы и мужики не смогли?
– Не нашей головы для этого надо, – сказали крестьяне, качая головами.
– Но всё же стоило бы над этим подумать, – сказал Евгений, придвигаясь ближе к столу. – Слушайте, люди. Я бы вам сказал кое-что, но должны мне дать слово, что никому об этом не скажете.
– О, да кому бы мы стали говорить?
– Дайте руку, что будете молчать!
Крестьяне замялись. Никто не протянул руки.
– Да можете пан говорить, мы не скажем никому.
Евгений понял, что они настроены против него, и решил не раскрывать перед ними всех карт.
– Как знаете. Это ведь не моё дело, а ваше. Так вот, знайте, что пан маршалок готов бы был продать своё имение.
– Да что нам с того?
– То, что можете получить на пана какого-нибудь жида или ещё худшего пана.
– Ой, хуже уже не получим. А жида лучше, чем этого.
– А не лучше ли было бы не получить никого?
– Ещё бы!
– И выкупить самим это имение?
Крестьяне почесали в затылке.
– Нет, пан нас что-то обманывают. Где это видано, чтобы мужики покупали панские имения?
– Ну, купите вы, так и другие увидят.
– Да побойтесь Бога, сударь, где мы такие деньги возьмём?
– А какие же, по-вашему, деньги для этого нужны?
– А разве мы знаем? Да там, наверное, миллион понадобится.
– Смеётесь, люди! Имение оценено всего в сто двадцать тысяч, а из них семьдесят тысяч занято в банке.
– Ну, так нас банк продаст с торгов.
– Вас? За что? Вы ещё и не выслушали, что я хочу вам сказать, а уже боитесь, что вас банк продаст. Ну, не будьте детьми. Ведь видите, что пана не продают, хоть он взял в долг и не отдаёт. Вы переймёте банковый долг на себя.
– Не хотим! – в один голос крикнули крестьяне. – Что с того, что банк пана не продаёт, а нас, конечно, через год пустит с торбами.
– Но не бойтесь! Подождите! Я вам ещё не всё сказал. Я же вам не предлагаю брать долг банка на себя сейчас, а только тогда, если бы вы покупали имение.
– Нет, не хотим. Это не наш интерес! Мы люди простые, нас кто угодно обманет. Зачем нам ввязываться в такое большое дело? Нам бы только на своём выжить...
– Эх, люди! Будете когда-нибудь плакать о своём неразумии, вы и ваши дети. Вот на пустой кусок пастбища вам не жалко выбрасывать тысячи, а когда я советую вам такое дело, что может вам и вашим потомкам дать хлеб в руки, то вы даже выслушать меня не хотите.
– Да пан нам советуют то, что пану удобно, а мы на это не согласны.
– Почему?
– Потому что это не наш интерес.
– Но я готов вам помочь, провести дело.
– Бог заплатит пану, но мы на это не согласны.
– Предпочитаете быть нищими и прислугой, чем хозяевами в своём селе, – горько сказал Евгений.
Крестьяне поклонились.
– Та! Пан своё знают, а мы своё.
– Какое же тут моё? Думаете, пан подкупил меня, чтобы я помог ссадить его с имения? Или думаете, что хочу обмануть вас? Сделать имение на вас? Я только хотел бы, чтобы вам было хорошо.
– Пусть пан извинят, – сказал с лукавой покорностью один крестьянин, – но мы люди простые, мы в этих делах не разбираемся и не можем в это ввязываться.
Они встали и взяли шапки в руки.
– Ну, как знаете. Вспомните когда-нибудь мои слова, что я советовал вам к добру, но тогда будет поздно.
Крестьяне поклонились и стояли, мнуя шапки в руках.
– Мы бы просили, чтобы пан были так добры и отдали нам наши бумаги.
Евгений словно холодной воды в лицо получил. Не говоря ничего, он собрал, какие имел, бумаги, касающиеся их дела, и отдал им.
– В Божьей милости! Будьте здоровы, сударь! – сказали крестьяне, выходя.
– Дай Бог здоровья! – сказал Евгений, стараясь говорить спокойно и свободно. – А как вас какой-нибудь жидок обдерёт или как снова кинетесь в драку с панскими гайдуками и вас с десяток посадят в тюрьму, то прошу снова ко мне!
Крестьяне вышли, но ещё в дверях начали громко говорить между собой.
– А что, кум, не правду Шлёмко говорил?
– Ба ещё бы! Видно ведь. Пан всегда за паном.
– А каждый только с мужика содрать! Да истребило бы вас до ноги!
XIX
Этот разговор испортил Евгению весь воскресный день. Хотя при людях он всегда казался спокойным, уверенным в себе, весёлым и шутливым, но бывали и у него времена сомнений и уныния. В такие времена он, если не имел срочной работы, запирался в своей комнате, читал, думал или писал что-нибудь, чтобы разогнать чёрную тучу в душе.
Так было и сегодня. Воскресенье. Прекрасный осенний день. Во всех церквах колокола играют, так что воздух гудит и дрожит. По улицам толпятся люди, возле церкви и костёла целые базары, возле кабачков, как пчёл в жаркий день, смех, шум, грохот фаэтонов.
Всё смешивается, наполняет душу каким-то потоком жизни.
Евгений закрыл канцелярию и собирался пойти в город. Но тут же передумал. Куда пойду? К кому? Зачем? У него в городе не было ни одного близкого друга. К тому же сейчас уже почти обеденное время; люди вернутся из церкви или с прогулки и за стол – не время для визитов. И он повернул к своей комнате, запер дверь и попытался заняться чем-то, чтобы рассеять неприятное чувство. Но нервы его были расстроены. Ничего нового для чтения не было, на писание не было сил, и он начал ходить по комнате, превращая своё неприятное чувство в слова и силлогизмы.
– Что ж, от крестьян трудно и ждать чего-то другого. Так долго все их дурили и морочили, что они и понять не могут человека в сюртуке, который бы не хотел их обмануть. Жида понимают, потому что жид сразу говорит: дай. И знают, что он их обдерёт, и идут к нему, потому что его поведение проще, соответствует их способу мышления.
Ему вспомнились обычные советы, которые дают на это наши интеллигенты. «Образование». Он горько усмехнулся. «Что такое образование? Разве умение читать и писать – это образование? Или, прочитав все книжечки „Просвиты“* и „Общества Качковского“**, человек станет образованным? Более того, окончив университет и получив диплом, человек становится образованным? Настолько образованным, чтобы в каждой жизненной ситуации суметь себе дать совет? Чтобы не делать глупостей в ближайших и самых практических делах? Ведь Вагман расставляет свои ростовщические сети на панов, посессоров, чиновников, значит, на самую сливку интеллигенции в уезде. И что же? Все они трепыхаются в его сетях, а выбраться не могут.