Вот тут, за поворотом улицы, моё жильё. До свидания.
Он остановился. Она исчезла, а он медленно пошёл в противоположную сторону, долго блуждал по разным площадям и переулкам, пока не вышел на рынок, и потом никак не мог вспомнить, где это было, где она оставила его и где её жильё. Но у него осталось одно — её слова: «До свидания». Он лелеял в душе эти слова, как драгоценнейшее сокровище, и они действительно в одно мгновение изменили всё его прежнее настроение. Они добавили блеска солнцу, синевы небу, залили золотом серые городские стены, вымостили жемчугом выбоистую улицу, наполнили ароматами затхлый городской воздух, осветили радостью людские лица, наполнили весь мир роскошью, любовью и небывалой силой. У Евгения широко дышала грудь, блестели глаза, в голове шумели дикие, смелые и энергичные мысли; он чувствовал, что одержал какую-то великую победу, добыл нечто безмерно ценное, побывал мгновение в раю и унёс оттуда такой клад, которого хватит, чтобы озарить всю его жизнь, пусть даже и несчастную.
XVII
Теперь пошли один за другим такие чудесные золотые дни, что Евгений и до сих пор вспоминает их как единственное счастливое мгновение своей жизни, единственную свою весну со всеми весенними чарами и ароматами. Теперь, с расстояния десяти лет, отгороженные бездной муки и безнадёжности, те дни кажутся ему одним мгновением, сверкающим островом, возвышающимся над самым устьем водопада. И ему кажется, что он плыл мимо того острова с бешеной быстротой, хотя и тогда имел иллюзию, что стоит на месте; он так сильно, всей душой, всеми чувствами был погружён в свою любовь, что время и место для него не существовали, и он очнулся только тогда, когда всё было позади и счастливый остров исчез для него навсегда.
И чем, собственно, он был так счастлив в ту пору? Он и теперь ощущает дыхание того счастья, но как оно пришло, в чём проявлялось, он не смог бы сказать. Он не говорил ей любовных признаний, не слышал от неё ни малейшего намёка на любовь, не целовал её губ, не касался её пахучих волос, разве что при каждой встрече и расставании слегка сжимал её руку. Но он чувствовал, что стены отчуждения между ними нет, силой своей любви он, казалось ему, ощущал каждый порыв её души, слышал тихую гармонию той души, любовался каждым движением её воли. Когда он приходил на урок, заставал её в салоне; он знал, что всегда перед его приходом она встанет от фортепиано и выйдет ему навстречу в салон — иногда с одной из барышень, а иногда одна. Она тихо, мягко улыбалась, подавала ему руку, иногда произносила несколько слов, полных тихой искренности, но далёких от всякого сентиментализма или иронии, приветливо, спокойно, естественно, как если бы говорила с любимым братом. И эта гармоничность разливалась вокруг неё, словно свет вокруг лампы, и под её влиянием он становился таким же спокойным, чистым и искренним. Дикие страсти исчезали из души, а вместо них разливалась такая уверенность и ясность, словно этот счастливый стан был вечным, неизменным, единственно нормальным для человеческого духа. Он садился к фортепиано и начинал играть сначала обязательные упражнения, затем свои любимые народные песни в обработке Лысенко. Он знал, что первые звуки этих чудесных аккордов сразу изменят облик школы и привлекут в его комнату всех его подруг по занятиям. Регина приходила последней. Она садилась в стороне, но так, чтобы видеть лицо Евгения. Евгений, играя наизусть, не сводил с неё глаз. Встречаясь с ней взглядом, он уже не смущался; так же и она спокойно выдерживала его взгляд. Он чувствовал, что она знает о его любви, и не стыдился своего чувства, а в её взгляде читал, что и она испытывает к нему нечто большее, чем простое любопытство. А попрощавшись с ней на улице, он уносил из этого короткого общения с любимой девушкой столько энергии, душевной твёрдости и чистого подъёма чувства, что целый день работать ему было легко. С удвоенной силой он готовился к экзаменам, не заботясь ни о чём другом. Он не строил планов на будущее, ведь зачем? Она, его лучшее будущее, здесь, рядом с ним. Ведь завтра он сможет снова заглянуть в её глаза, сжать её руку, дышать тем же воздухом, что и она. Единственное решение у него было: получив докторскую степень, он поговорит с ней об их совместном будущем. До этого времени уже недалеко, — значит, не стоит забегать вперёд. Так проходили его дни и недели. Наступили Рождественские праздники. В фортепианной школе сделали каникулы — до поста. После последнего урока Евгений шёл с Региной по улице в сторону её дома.
– В феврале сяду за ригорозы, – сказал Евгений.
– Думаю, уже теперь можно поздравить вас, – сказала Регина.
– Ну, это ещё не так наверняка. Каждый экзамен — своего рода лотерея: или выиграю, или проиграю.
– Но я уверена, что вы выиграете, – сказала она, улыбаясь.
– Ваша уверенность — это комплимент для меня. Я хотел бы её заслужить.
– Сообщите мне результат вашего экзамена. Мне будет интересно узнать.
И она из кармана своего пальто вынула маленькую визитную карточку, где под напечатанным именем была рукой приписана её адреса, и подала ему.
– Ну, а во время карнавала мы увидимся? – спросил Евгений.
– Возможно. Я надеюсь быть на балу академиков.
Они шли ещё минуту, разговаривая свободно, даже не предчувствуя, что это их последний разговор. Вдруг Регина вздрогнула и побледнела.
– Что с вами? Вы так побледнели! – сказал Евгений, испуганный до глубины души.
– Ничего, ничего! – сказала она, едва переводя дыхание. Потом подала ему руку.
– Будьте здоровы! До свидания!
– Нет, я вас так не оставлю! Вам что-то нездоровится. Позвольте вашу руку. Я провожу вас. Может, взять фиакр?
– Нет, нет, нет! Прошу вас, идите. Мне ничего. Я не могу...
– Но, сударыня... Вы дрожите, вам плохо...
– Нет, сударь! Это только... минута. Прошу вас... пан Евгений, оставьте меня! Я вам потом когда-нибудь скажу.
– Нет, сударыня! Я не отступлю, пока вы не успокоите меня, что вы действительно здоровы.
– Ну же нет, нет! Я совершенно здорова.
– Ну а чего же вы так побледнели?
– Ах, ничего... Видите, это моя тётя в фиакре проехала и увидела меня с вами. Ну, но это ничего. Прощайте!
Они расстались. Евгений в первый раз услышал о той тёте, и что-то кольнуло его в сердце. Что это за тётя, что один лишь её вид так смутил, обеспокоил, испугал эту, казалось, такую спокойную и уверенную в себе девушку? Боится ли её Регина? Зависима от неё? А если зависима, то действительно ли ей грозит от этой тёти какое-то зло? Всё это было для него загадками, и он решил, как только увидится с Региной, поговорить с ней обо всём. А пока он бежал, спешил в свою квартиру: ведь у него в кармане была дорогая память от неё, её билет! Он не мог дождаться той минуты, когда окажется на втором этаже, откроет свой уголок, переведёт дух. А потом он вынул этот билет, долго, горячо целовал его и только тогда прочитал, что на нём написано: «Регина Твардовская, улица Зелёная, дом 8, первый этаж, у госпожи Армашевской».
А потом были Рождественские праздники, которые Евгений провёл за книгами. А потом был бал академиков, на котором был Евгений, но не было Регины. А потом он сдал докторский экзамен summa cum laude и в тот же день дрожащей от волнения рукой написал на своей визитной карточке в нескольких словах сообщение об этом факте и, запечатав карточку в маленький конверт, отправил её экспрессом Регине на указанный адрес. И ещё в тот же день тот же экспресс принёс ему в его жильё и бросил в почтовый ящик другую визитную карточку, на которой было написано:
«Вы немного опоздали. Моя племянница Регина Твардовская как раз вчера вышла замуж и этой ночью уехала со своим мужем на постоянное жительство в провинцию, так что не могла лично получить ваше письмо. При случае я передам его ей. С уважением Анеля Армашевская».
Евгений тяжело пережил эту маленькую визитную карточку и только постепенно, спустя долгие месяцы, пришёл в себя. И хотя тело вернулось к прежнему здоровью, душа не переставала болеть. Воспоминания о Регине не покидали его, он рвался к ней мыслями, мечтами, искал её в каждом новом городке, в каждом селе, куда забрасывала его судьба, но всё напрасно. Со временем острая боль ушла из души, он свыкся с мыслью, что она потеряна для него, втянулся в повседневную жизненную борьбу, вернул себе уверенность и душевное равновесие, но всё же время от времени в душе воскресали давние воспоминания, старые боли ныла и мучили, как давно зажившая рана, из которой когда-то вытекло много крови. Вид любого женского лица, похожего на её, мог вызвать эти воспоминания и пошатнуть его спокойствие, как вот теперь вид какой-то дамы в чёрном. Но, что удивительно, единственная память, которую он имел из рук Регины, её визитная карточка, которую он хранил как величайшую святыню, в такие минуты была для него лекарством, успокаивала его душу. Он вынимал её из шкатулки, целовал и долго всматривался в почерк её руки, и перед ним медленно оживала её милая рука, её фигура, её лицо, и ему казалось, что он снова смотрит в её глаза и пьёт из них дивную гармонию, и наполняется чувством сверхчеловеческого покоя и счастья, того счастья, которое для своей полноты не требует никакого физического прикосновения, никакой близости, ибо само оно — теснейшее соединение, братство души, воли и всех мыслей.
– Не суждено мне делить с тобой прозу жизни, – говорил он образу, жившему в его воображении, – но, может, это и к лучшему. Ни один брак, никакая разлука не помешает тебе быть поэзией моей жизни. – И, успокоившись этой «оптимистичной» мыслью, Евгений, словно после острой, но целебной купели, возвращался к своей повседневной работе.
XVIII
Два или три дня спустя к нему пришли заказанные письмом крестьяне из Буркотина по делу процесса с паном маршалком. Это было воскресенье, и они выбрали этот день, чтобы не терять рабочего времени. Их было трое — крепкие, широкоплечие фигуры, в длинных гуньках, подпоясанных широкими чересами, с кошелями через плечо, с клюками в руках. Им пришлось с полчаса ждать в передней, пока Евгений управился с другими клиентами и пригласил их в свою канцелярию.
– Слушайте, господа хозяева, – сказал он, – я попросил вас потрудиться прийти ко мне по делу вашего процесса.
– Да спасибо вам, сударь, – сказал один из крестьян. – Вот мы и пришли. Наверное, срок будет?
– Нет, о сроке ещё ничего не слышно. Я хотел о другом поговорить с вами.