— Что это, уже утро? А я так чудесно спала!
— Прошу ясную пани! Прошу вставать! Там такое...
— А что там такое? Что случилось?
— Ой, прошу ясную пани! Несчастье! Страшное несчастье!
— Несчастье? — всё ещё спокойно, словно не веря или не понимая этого слова, сказала пани. — Какое несчастье?
— Ой! Страшное несчастье! Его милость убит!
— Его милость? Которого его милость?
— Так ведь нашего, старого.
— Что, отца Нестора? — воскликнула пани, будто только теперь поняла, о чём речь, и, всплеснув ладонями, села на кровати. — Побойся бога, Параска, что ты говоришь? Этого не может быть!
— Правду говорю, прошу ясную пани! Пойдите, посмотрите! Я только издали взглянула, так чуть от страха не умерла. Такой страшный лежит, весь в крови!
— Господи! Какое несчастье! Какое несчастье! — шептала пани и начала вся дрожать, как в лихорадке. — Что это может значить? Ведь это ужасная вещь! Это же немыслимо!
Так разговаривая, дрожа и вздыхая, она встала, умылась и, поспешно приведя в порядок волосы и одевшись по-домашнему с помощью Параски, вышла из спальни и, едва передвигая ноги, направилась к флигелю.
II
Двери сеней того флигеля, где было жильё отца Нестора, были широко открыты. Через них было видно людей, стоявших в прихожей; это были: Гапка, садовник и Гадына. Последний, собравшись косить траву под окном отца Нестора, заметил, что не только двери сеней флигеля были незаперты, но и другие двери, ведущие в комнаты отца Нестора, были настежь открыты, а заглянув внутрь, увидел, какое несчастье случилось с отцом Нестором, и поднял крик.
Пани Олимпия шаткой, неуверенной походкой подошла к группе, стоявшей у дверей квартиры отца Нестора, и не решалась войти внутрь. Люди молча расступились перед ней. Все были бледные и испуганные.
— Так что здесь случилось? — дрогнувшим голосом спросила пани Олимпия.
— Несчастье! — ответил садовник. — Его милость убит! Вон, глядите, там лежит.
И он указал в полутёмное пространство. От дверей сеней было видно всё в передней; двери из передней в комнату тоже были открыты, а посреди комнаты, возле кровати, виднелась неподвижная тёмная масса. Лишь привыкнув к сумраку, царившему в комнате (окна и в комнате, и в передней были занавешены), можно было различить фигуру мужчины, лежавшего на спине, раскинувшись на полу, головой к порогу, в луже крови.
— Господи! — воскликнула пани, заглянув внутрь, и перекрестилась. — Отврати и огради от такого!
Все молчали, а пани Олимпия чувствовала, что взгляды всех с какой-то бесстрастной любознательностью, с неясными подозрениями и упрёками обращены на неё. Под перекрёстным огнём этих немых взглядов она почувствовала себя очень неловко, но в глубине её души кричало что-то: «Не сдавайся! Покажи себя сильной, спокойной! Не сдавайся!»
— Нужно сейчас же послать за жандармами, — мрачно пробормотал садовник, — Тут очевидно, что произошло какое-то преступление.
Эти слова были для пани Олимпии как первый выстрел, начинающий битву, как шпора для коня. В её глазах блеснула энергия. Беспокойство исчезло, она выпрямилась.
— Очевидно, говорите? А вы были внутри, в комнате?
— Да нет, никто не был, — ответила Гапка. — Страшно, а может, и не положено... или я не знаю.
— Хоть за войтом надо послать, — поддержал её мысль садовник. — Самим никак не следует подходить к убитому.
— А кто ещё знает, может, он и не убит? — сказала пани.
Все уставились на неё. Такая мысль никому из них и в голову не пришла с первой минуты, как они увидели отца Нестора, распростёртого в кровавой луже. И теперь никто в это не верил, но все ахнули от неожиданности. Пани не дала им времени опомниться.
— Пойдёмте! Посмотрим ближе! Всё же человек! Кто знает, есть ли смысл звать войта и жандармов. А если будет нужно, то, конечно, позовём.
Эти последние слова, произнесённые спокойно и решительно, немного смягчили неприятное впечатление, которое сначала произвели слова пани Олимпии на всех присутствующих. Медленно, осторожно, всё время озираясь вокруг, все пошли вперёд. В передней ничего подозрительного не заметили. В комнату вошла первой пани Олимпия, но, как показалось садовнику, она как-то избегала смотреть на отца Нестора, а, лишь обойдя его издали, начала внимательно осматриваться по комнате.
— Здесь всё в порядке, — сказала она. — Не видно, чтобы какие-то воры...
Но тут её слова прервал громкий возглас Гапки:
— Прошу ясную пани! Его милость жив! Его милость ещё дышит!
— Господи! — воскликнула пани, и таким каким-то голосом, отличавшимся от прежнего — то ли радостным, то ли смертельно испуганным, что у всех будто ножом в груди кольнуло.
Гапка тем временем склонилась над отцом Нестором. Опустившись на колени, она подняла его голову с пола. Лицо отца Нестора было страшно бледным, лоб и волосы все в крови, рубашка на груди тоже в крови. Он дышал, но глаза его были закрыты, словно в глубоком сне. Кроме того, он был раздет, только в рубашке и штанах; постель была смята, но на ней не было следов крови; видно, что катастрофа случилась с ним ночью, когда он уже спал, но не в постели.
— Воды, Параска! Воды принеси! — крикнула Гапка, славившаяся в деревне тем, что умела «давать совет» в случаях внезапной и тяжёлой болезни.
— А я бы посоветовал сразу послать за войтом и жандармами, — сказал садовник, оглядываясь по комнате и передней. — Вон то окно в передней открыто, туда мог войти злой человек, чтоб ему пропасть!
— Но ведь больного человека надо спасать! — воскликнула Гапка и с помощью Параски принялась обмывать голову отца Нестора и приводить его в чувство.
Пани в это время стояла, словно окаменев, не смея смотреть на то, что её служанки делали с отцом Нестором. Только слова садовника снова кольнули её, как шилом.
— Ну-ка, проверьте, действительно ли окно открыто! — произнесла она, явно стараясь быть спокойной.
Садовник подошёл к окну, отодвинул штору и толкнул его, чтобы открыть. Оказалось, что окно не открывается. Нижней защёлки не было, но верхняя была задвинута и держала.
— Видите, окно закрыто, — сказала печально, но с оттенком торжества в голосе пани Олимпия.
В эту минуту отец Нестор открыл глаза, и из его груди вырвался глубокий, протяжный, полный боли стон:
— Оооо! Оооо!
— Жив! Жив! — снова, словно испуганная, воскликнула пани Олимпия. Она попыталась взглянуть на него, но тут же отвернулась, как от вида змеи.
— Ох, не могу видеть крови! Не могу видеть ран! — вскрикнула она.
— Пусть ясная пани будут спокойны, — сказала Гапка, которая тем временем промыла лоб и макушку отца Нестора. — Здесь больших ран нет, только вот этот один синяк, из которого потекла кровь. От этого его милость, пожалуй, не умрёт.
— А на груди откуда кровь? — спросил Гадына. — Глянь, рубашка вся в крови.
Гапка расстегнула рубашку на отце Несторе, но раны на груди не оказалось. Кровь на рубашке, очевидно, была из той же раны на голове.
Слова Гапки действительно успокоили пани Олимпию. Когда рану промыли, пани окончательно смогла пересилить себя и взглянуть поближе на отца Нестора. Теперь он был вовсе не таким страшным, как минуту назад. Бледный, как мертвец, ещё без сознания, он, однако, дышал ровно, стонал сильно, совсем не хрипел, как умирающий. Рана в верхней части лба, чуть левее, была большая, почти с ладонь, вся синяя, почти чёрная, распухшая, и только с одной стороны, на протяжении около полутора дюймов, кожа треснула, и из разрыва всё ещё текла кровь. Гапка как раз пыталась при помощи мокрого полотенца и губки остановить кровотечение. Внимательно присмотревшись к ране, пани Олимпия спокойно и решительно сказала:
— Вот ещё люди! Какого страху мне нагнали! Разбойники! Убитый! Бог знает, что придумали! А это простая вещь: отец Нестор ночью упал с постели да и ударился головой о что-то твёрдое. С ним уже пару раз такое случалось, только раньше он так сильно не ушибался. Ну, это ещё ничего страшного. Пару дней полежит, и будет здоров. А вы уже сразу и войта, и жандармов! Тьфу! Доктора — разве что доктора придётся позвать, и то не обязательно. Рана совсем не опасная. Ушибся немного, закровавился, но это пустяки.
— Но прошу ясную пани взглянуть, сколько тут крови из него вышло. И молодого бы это ослабило, а он ведь старый человек. Доктор совершенно необходим, — сказал садовник, которого решительные слова пани Олимпии уже начали успокаивать, но которому, однако, внутреннее чувство подсказывало, что здесь что-то не так.
— Прошу ясную пани, его милость до сих пор никогда ночью не падал с постели. Он спит спокойно. Да и обо что он тут мог удариться? — неосторожно вмешался Гадына.
— А ты чего тут вмешиваешься? — рявкнула пани Олимпия. — Тебя тут зачем? Лучше иди к своей работе, чем тут глаза таращить да глупости говорить!
— Да я так, только... я ничего, — пробормотал Гадына, смущённый не столько словами, сколько грозным взглядом, который бросила на него пани Олимпия и который он хорошо знал. Поэтому, не мешкая больше и удовлетворив своё любопытство, он вышел из комнаты, взял косу, стоявшую, прислонённой к стене снаружи, и, обойдя калиткой через сад к огородцу перед окном флигеля, принялся с усердием косить высокий бурьян, заполнявший тот огородец зеленью, цветами и запахом свежей растительности.
В комнате тем временем служанки хлопотали возле отца Нестора. Пани Олимпия, раз ухватив мысль о том, что отец Нестор, то ли в беспокойном сне, то ли в каком-нибудь болезненном припадке, бросаясь на постели, упал с неё вниз головой и ударился о что-то твёрдое, хоть о деревянную ножку кровати или о «парня» для снятия сапог, держалась этой мысли твёрдо, повторяла её в разных вариантах, словно старалась внушить себе и всем окружающим уверенность и веру, что именно так, а не иначе оно и случилось, а иначе и быть не могло. А раз так, случай терял всякий сенсационный, криминальный характер, становился обычным несчастным случаем, в котором никто не виноват и с которым нечего носиться. Этот взгляд силой невольной внушаемости быстро передался не только Гапке и Параске, но даже недоверчивому садовнику, который ещё какое-то время что-то ворчал, внимательно разглядывал то углы ножки, то «парня», о которого отец Нестор обычно снимал с себя сапоги без всякой посторонней помощи, и в конце концов, наполовину уверенный, пожал плечами и покачал головой.
— Ну, может, так оно и было. Откуда мне знать. Если ясная пани говорят, что это уже не первый раз он так падает с постели...
— Конечно, конечно! Я это лучше всех знаю, потому что обычно по утрам захожу к нему.