— Не время мне теряться. Дела! Должен прямо отсюда спешить во Львов.
— Ну, не смею задерживать пана меценаса, зная, что у пана время дорогое, — с деликатной резигнацией произнёс Адась.
— А может, ещё кто-то из господ захочет поехать со мной? — обратился д-р Васонг с вопросом к обществу. Оба брата Чапские согласились быть его спутниками.
— Вот и чудесно! — сказал д-р Васонг. — Сядем все в одного фиакра.
— О, нет нужды вам тесниться! — воскликнул Адась, который уже раньше безуспешно просил обоих Чапских остаться на ужин, и которые очень извинились, ссылаясь на то, что сегодня ночью может приехать их мать, и ей было бы очень неприятно, если бы она не застала их во Львове. — Можете, господа, взять два фиакра. А те, кто остаётся, может, захотят пешком прогуляться полем отсюда до фольварка. Тут близко, уже прохладнее, ветерок дует от леса — сейчас в поле чудесно.
— О, мы все идём! Все идём! — закричали гости.
— А после ужина я отвезу всех своих гостей экипажем во Львов, — добавил Адась.
На том и порешили. Все гости попрощались и вышли. Адась поцеловал мать в руку и шепнул ей на ухо пару обрывочных слов, а затем стремглав побежал во двор, чтобы проводить гостей через подворье в сад, откуда шла тропинка на луг, дальше на полевую дорогу, через мостик, а затем поднималась довольно круто, извиваясь тонкой змейкой поперёк буйного пшеничного поля, поперёк другого поля с картофелем к фольварку.
Д-р Васонг остался в салоне последним, вертелся, будто что-то забыл или потерял, а глазами внимательно следил за пани Олимпией и даже украдкой подавал ей какие-то знаки.
— Господа Чапские, — сказал он двум молодым людям, ждавшим его у дверей салона, — прошу идти и садиться, я сейчас выйду. У меня ещё есть словечко...
Паничи, не дослушав, пошли к фиакрам, что стояли близко от выездной брама, и, не распрягая лошадей, пасли их на травниках. А д-р Васонг, оставшись с пани Олимпией наедине в салоне, подошёл к ней и начал вполголоса:
— Прошу вельможную пани, я хотел...
— Пст... прошу прощения! — шепнула пани и оглянулась, ища кого-то глазами. Очевидно, она искала о. Нестора, но его не было в салоне.
— Ах! — произнесла она как-то нетерпеливо, а потом, оборачиваясь к д-ру Васонгу, сказала ему:
— Ну, прошу пана меценаса, чем могу служить?
— Прошу прощения... Может, это с моей стороны неделикатно... но у меня есть поручение, прямое поручение от правления шляхетского казино представить вельможной пани дело пана графа Адама. Хотя он и совершеннолетний, но всё же... правление, учитывая его имя, его знаменитую семью, не хотело поступать с ним сразу безапелляционно... Знает вельможная пани, какая это неприятная история...
Меценас мялся на месте, а пани Олимпия слушала его довольно нетерпеливо, очевидно, её мысли были заняты чем-то совсем другим.
— Не знаю, дорогой меценас, правильно ли я понимаю вас, о чём идёт речь? — сказала она, улыбкой маскируя свою нетерпеливость.
— Думаю, что пан Адам говорил пани графине об этом долговом обязательстве чести, о тех трёх тысячах гульденов, которые он задолжал. Срок оговоренной уплаты уже истёк. По регламенту правление должно было уже вывесить его имя на чёрной доске, но я, зная, как неприятно это было бы пани графине и ещё кое-кому, просил и даже формально поручился...
— Спасибо вам, пан меценас, искреннее спасибо! — сказала пани, пожимая руку д-ра Васонга. — Знаю вашу искренность и доброту. А что касается этого долга, будьте совершенно спокойны. Думаю, что Адась завтра его уплатит.
— Завтра? — удивился д-р Васонг, который хорошо знал денежные затруднения графини и Адася, и который ещё сегодня по дороге, не зная о его деликатной миссии, жаловался перед ним, что не имеет денег на жатву.
— Да, завтра! — коротко и решительно произнесла графиня. — Adieu*, дорогой меценас! Счастливого пути!
"И откуда это они думают к завтрашнему дню достать такую сумму денег? — размышлял д-р Васонг, садясь в фиакр. — Потому чтобы этот старый скряга так для неё раскошелился — это трудно предположить. Ну, посмотрим, посмотрим!"
Гости ещё не совсем скрылись из виду, в саду ещё слышался гомон уходящих, а у ворот ещё собирались в путь фиакры, когда пани Олимпия от д-ра Васонга прямо полетела к флигелю, где жил о. Нестор. Она сразу, как только отвернулась от последнего гостя, словно переменилась. Исчез её величавый покой, исчезла свобода и весёлость. Лицо залило бледностью, тонкие губы разомкнулись и нервно дрожали, по всему телу пробегала какая-то холодная дрожь. Страшная нетерпеливость гнала её, смертельная тревога, чтобы ожидаемая буря не застала ещё уходящих гостей, чтобы этот красивый приём не закончился скандалом. Она буквально бежала к дверям флигеля. И ей повезло. Ещё минута — и было бы поздно. В сенях флигеля она лицом к лицу встретилась, чуть не ударилась лбом о лоб с о. Нестором. Тот был словно безумный, пищал, кричал, ломал руки, стонал из глубины души.
— Боже мой! Отец Нестор! Что с вами? Что случилось? — воскликнула пани Олимпия, будто нехотя, но всё же твёрдо и решительно преграждая ему выход во двор.
— Пропал я! Пропал! — стонал о. Нестор. — Обокрали меня!
— Да кто? Как? Когда? — вся дрожа, расспрашивала пани.
— Ах, отпустите меня! Пусть кричу «гвалт»! Пусть сбегаются люди! Этого не может быть! Несколько минут назад... Среди бела дня... Да ведь это неслыханно...
О. Нестор задыхался, обрывал слова, оседал под тяжестью страшной новости так, что едва держался на ногах.
Пани Олимпия, хоть и сама явно испуганная и до глубины души смущённая этой новостью, взяла его за руки и мягко ввела обратно в его комнату, усадила на канапе и сама села напротив него. Только тогда начала говорить — мягко, тихо, разумно и спокойно, словно убаюкивая перепуганного ночным призраком ребёнка.
— Бога побойтесь, батюшка! Не устраивайте скандала! В ваших же интересах так будет лучше. Расскажите подробно, что случилось? Подумайм вместе, что делать. Не бойтесь! Ну не может же быть, чтобы вот так средь бела дня в моём доме...
— А вот же видно, что может быть! — перебил её о. Нестор. — И как это случилось, я до сих пор не понимаю. Ещё сидя там у вас, в салоне, я вспомнил, что оставил окно незапертым. Прикрытое изнутри, но не защёлкнутое. Что-то будто подтолкнуло меня. Дай, думаю, пойду и защёлкну. Бережёного Бог бережёт. Подхожу к жилью — двери, эти, сенные, защёлкнуты изнутри. Господи, что это значит? Глянул на окно своего переднего — заперто и изнутри занавешено. А ведь помню хорошо, что когда мы оба выходили, занавеска была отдёрнута. Я так и оцепенел. Спешу изо всех сил к калитке, в сад, вокруг флигеля, чтобы заглянуть через это окно, но из-за угла слышу стук в своей комнате, звон замка. Я к окну — оно тоже заперто изнутри и занавешено моей рясой. Изо всех сил возвращаюсь обратно, прихожу к дверям — отперты. Пробую их — незамкнуты. Вхожу в сени, к дверям своей комнаты — заперты. Я в карман за ключом — нет ключа. Тогда я, как одурелый, пошёл в салон, а там вы дали мне ключ. Что об этом думать, а? Чудо какое-то или прямое воровство? И чьё?
— Батюшка дорогой! Не спешите никого обвинять! — говорила пани Олимпия, которая с дрожью в теле слушала этот рассказ. — Я решительно ничего не знаю, кроме того, что после вашего прихода увидела ключ на софе. Ну, а что же дальше?
— Получив от вас ключ, я сразу поспешил сюда. На первый взгляд всё было в порядке, замки целы, всё на своих местах, только вот здесь, в ящике, нет денег.
— А вы уверены, что оставили их здесь?
— Только что перед приездом гостей я пересчитал их и записал на карточке бумаги. Хотел спрятать, но вы пришли, и я оставил их тут.
— И много их было?
— Пя... пять...
— Пятьдесят ринских?
— Да где там! — воскликнул о. Нестор. — Пя... пя...
Его губы как будто не могли произнести сумму.
— Пятьсот?
— Нет, пять тысяч! Вот, смотрите! Вот карточка! Карточку оставил, ценные бумаги оставил, только наличные взял.
— Это никто другой не сделал, как только Цвях! — после короткого раздумья спокойно и решительно произнесла пани Олимпия.
— Цвях?
О. Нестор машинально повторил это имя, но в то же время уставился на пани своими поблёкшими глазами.
— Уж конечно он! Гапка ещё утром сказала мне, что он был здесь раненько и хвастался перед ней, что с вами рассчитается.
— И почему же мне па... пани этого не сказали?
— Я вас не хотела пугать. Впрочем, я велела Гадыне следить за ним. Ну, а кто такого вора уследит? Наверняка подглядел, что окно в вашей комнате не защёлкнуто, и воспользовался случаем.
— Но как же он мог запереть сенные двери изнутри?
— Ну, батюшка! Это уж, наверное, была иллюзия. Двери были только защёлкнуты, а вам показалось, что они заперты изнутри: в испуге вы не смогли их сразу открыть, а потому, наверное, и не пробовали уже.
О. Нестор снова посмотрел на неё долгим, по-детски беспомощным и доверчивым взглядом. Казалось, он готов поверить словам пани Олимпии.
— Но окно? Если Цвях влез в него внутрь, то зачем бы он запер его изнутри?
— Ну, а теперь, когда вы вошли, оно было заперто изнутри или нет?
— Не знаю. Прошу взглянуть.
Пани Олимпия подошла к окну. Оно действительно было занавешено какой-то старой рясой и защёлкнуто изнутри, но пани Олимпия одним ловким движением отомкнула его и открыла наполовину.
— Вот видите! — сказала она. — Я так и знала! Оно теперь открыто. Всё тут ясно. Вор влез в окно, запер его за собой и занавесил, чтобы никто снаружи не видел, что он делает внутри, а, управившись, вылез опять тем же окном и, разумеется, уже не мог его запереть за собой.
— Но что же тогда бряцало замками и скрипело ключами как раз тогда, когда я стоял возле окна?
— И это может быть вашим привидением. Разве что вор имел второй ключ. Но это трудно предположить. Ну, а в любом случае слушайте моего совета. Я вам советую, как родная сестра. Будьте тихо! Не поднимайте шума. Я тем временем дам знать войту, жандармам, и ещё этой ночью, этим вечером они неожиданно сделают обыск у Цвяха. Будьте уверены, что завтра ваши деньги найдутся.
— Ах! Ве... ве... вельможная пани! Какие вы добрые! Пусть вам Бог за... заплатит за...
— Довольно, довольно! — скромно сказала пани Олимпия. — Только будьте спокойны! Я иду и сейчас всё сделаю, что нужно. Пять тысяч — это сумма! Это большие деньги. Они не должны пропасть. Ну, прощайте, батюшка! Господи, как мне неприятно, что вас в моём доме постигло такое несчастье!
И она вышла.