Его взгляд неподвижно остановился на одном изогнутом дугой стебельке, по которому медленно и неотвратимо ползла толстая зеленоватая гусеница, стараясь добраться до сочных листочков цветочной короны, чтобы обглодать их своими лакомыми зубами.
«Вот так и надвигается на нас то, что кому суждено!» — мелькнуло в голове у о. Нестора, и дрожь пробежала по его телу. Может, то был холод, стоявший в саду, влажность, пропитанная запахами трав и цветов, клубившаяся в тени вековых деревьев, но о. Нестору стало не по себе. Его душу, уже взволнованную разговором о кузнеце, эта невинная гусеница встревожила еще больше. Он широко раскрыл глаза и вглядывался. Гусеница, словно под лупой, росла у него на глазах, становилась огромной и могучей, заслоняла и сад, и дом, и всё вокруг своим толстенным зеленоватым телом, грозясь пожрать не пару листочков никчемного цветка, а все мысли, все помыслы, все желания о. Нестора.
— Вот так и надвигается то, что кому суждено! — шептал он, дрожа всем телом, охваченный какой-то гнетущей атмосферой грёз и наваждений, от которой он пытался отряхнуться, проснуться — и не мог.
Вдруг он вздрогнул. Прямо у него над ухом раздался звонкий, резкий девичий голос, пронеслись слова:
— Чего батюшка от меня хотят?
Это была Маланка. Быстро подойдя к погружённому в мечты о. Нестору, она встала прямо перед ним — высокая, стройная, освещённая солнцем до пояса, а ногами утопая в тени. Её лицо, красное, как калина, пылало здоровым румянцем, чёрные глаза горели каким-то жарким огнём, а розовые губы, приоткрытые в момент произнесения этих слов, на солнце просвечивали, как рубины, когда о. Нестор поднял голову и взглянул на неё снизу вверх. Хороша была в той белой сорочке, вышитой на рукавах и вороте, с тем простеньким красным ожерельем на шее, с тяжёлыми тёмно-каштановыми косами, уложенными венком вокруг темени. Вся её фигура источала свежесть, здоровье и молодую силу. О. Нестор молча смотрел на неё, какое-то мгновение не зная, что ей сказать и с чего начать.
— А... а... так это ты, Маланка? Вот как ты выросла... высокая и красивая. Давненько я тебя не видел...
Маланка подошла ближе и поцеловала о. Нестору руку.
— Папа сказали мне, что батюшка хотят что-то мне сказать? — сказала она так же звонко и быстро, и будто с легкой обидой, как и раньше.
— Ага, так! Хочу, хочу... Но где же твой папа? Куда он подевался?
— Я дала ему немного пообедать, — сказала Маланка. — А то у вас там, между большими господами, никто о нём, бедном, не заботится: ел он или нет.
— Ну, Маланка, этого никто не может сказать. Твой отец никогда мне не жаловался, что его плохо кормят.
— Чего ещё батюшка захотели! Чтобы мой папа жаловался! Да он скорее с голоду умрёт, чем слово скажет. Но его надо знать! Я вижу, что он голоден, по нему это видно, а всё же едва уговорила его хоть что-то перекусить. Но говорите, батюшка, чего вам от меня надо! Скоро мои хозяева с церкви вернутся, мне некогда будет с вами болтать.
— Да это... не от себя... собственно... — начал о. Нестор, явно не подготовленный к такому прямому и резкому вопросу.
— Что-то вам, наверное, папа говорил обо мне! — перебила его Маланка.
— Твой папа? О тебе? Маланка, побойся Бога! Что ты такое говоришь? Разве ты не знаешь, что твой отец чуть ли не молится на тебя, так сильно он тебя любит?
— Э, любит, любит! — с досадой проговорила девушка. — А всё же мучает меня своими подозрениями и наставлениями. Жизни не даёт с тем вашим паничем. Сказала я ему как-то случайно, что панич за мной бегает и надоедает — это ещё весной было — и с тех пор папа, как только меня увидит, всё о паниче расспрашивает, будто бы силой хочет меня ему на шею повесить.
— Побойся Бога, Маланка! Как ты можешь так говорить? — с испугом воскликнул о. Нестор.
— Я уже как-то сказала ему: папочка, если слишком много соли в борщ бросать — пересолится. Не мучьте вы меня тем паничем, бо, ей-богу, больше вам и словечка не скажу.
— Вот видишь, дитя моё, — мягко сказал о. Нестор. — Вот это-то и встревожило твоего отца. Он так тебя любит, так тебе добра желает, так переживает, чтобы ты была счастлива. А когда ты ему такое сказала — что он мог подумать? Мог подумать: «О, тут что-то неладно, раз моя Маланка ничего не хочет мне сказать!»
— Но что же я ему скажу, если панич давно уже про меня и думать забыл и даже не смотрит туда, где я?
— Что? Не думает? Не смотрит? — даже вскрикнул о. Нестор, и в его удивлении слышалась примесь неприкрытой радости. — А не врёшь ли ты, Маланка?
— Нет, батюшка, не вру! С чего бы мне врать? — искренне ответила Маланка, глядя прямо в глаза о. Нестору.
— В таком случае... Ну, а почему ты не сказала об этом отцу, чтобы он не переживал?
— Как не сказала? Сто раз говорила: папочка, да хватит уже вам с тем паничем! Приставал ко мне, а теперь, как я ему пару раз ответила, оставил меня в покое. Но мои папа — такие, прости господи, как клещ: вцепится в одно место, и всё долбит и зудит, пока силой его не оторвёшь. Всегда себе что-то найдёт, чтобы было за что переживать. А я тут при чём? Что с этим поделаешь? Такая уж у него натура.
— Ну, раз ты говоришь правду, если панич тебе действительно больше не докучает...
— Так клянусь вам, батюшка, что не докучает! — воскликнула Маланка, вся вспыхнув, словно самая алая роза.
— Ну, слава тебе, Господи! Тогда хорошо. Я успокою твоего отца.
— Сделайте это, батюшка, сделайте! Пусть он не беспокоится обо мне. Я уже не ребёнок, себя не дам обмануть, а куда меня сердце потянет — туда и пойду, хоть бы там что ни было! — добавила решительно и, ещё раз поцеловав ему руку, стремительно бросилась в дом. — Вон уже мои хозяева идут! — крикнула на бегу. — Будьте здоровы, батюшка!
Лишь мелькнула на перелазе её красная юбка и вышитый рукав — и она исчезла, а в саду раздался её звонкий серебристый смех, такой громкий, чуть ли не судорожный, что о. Нестор аж вздрогнул и оглянулся. Этот Маланкин смех ему очень не понравился.
— Не надо ли мной ли она смеётся? Издевается, что старика провела? — проворчал он. — Эй, голубушка, только бы ты саму себя не провела!
И он, недовольный концом разговора, поднялся, чтобы уйти из этого сада, не дожидаясь возвращения Деменюка. Но тут увидел кузнеца Гердера, который как раз возвращался с женой и сыном из церкви. Кузнец заметил его ещё у ворот своим хозяйским всевидящим взглядом, который сразу распознаёт, где какой камешек или поленце лежит не так, как раньше. На миг он будто не узнал о. Нестора, или скорее не хотел верить, что это действительно он. Первой заговорила жена, тихо прошептав:
— Йой, милый! А это что такое? Что-то старый батюшка у нас в саду сидит!
— Ну и пусть! Сидит, так пусть себе сидит! Плохого, наверное, ничего не делает.
— А что его к нам привело?
— Сейчас узнаем.
И они втроём повернули к калитке, вошли в сад и по тропинке направились к о. Нестору, который, немного смутившись от этой встречи, чувствуя себя беспомощным без Деменюка, немного постояв, снова сел на скамейку.
— Слава Иисусу Христу! — поздоровался Гердер с о. Нестором, издали снимая шапку.
— Во веки веков, — ответил о. Нестор.
Жена кузнеца и Максим подошли ближе и поцеловали батюшке руку. Кузнец этого не сделал, только, улыбаясь, говорил медленно:
— Видим — и глазам не верим. Что за редкий гость у нас во дворе!
— Простите, что так без приглашения... Хотя, собственно, я не сам, а с Деменюком... Он просил меня поговорить с его дочерью...
— С Маланкой?
— Да. Знаете, старый Деменюк очень её любит, души в ней не чает. Ну а тут ещё что-то с паничем...
— Э, что там панич! — с пренебрежением сказал кузнец и махнул рукой. — Пока Маланка у меня и пока она честная, нечего бояться, хоть бы сто паничей за ней бегало.
— Ну, папа, разве так можно говорить? — вмешался Максим. — Пока она честная! Вы же сами знаете, что она честная и ни на какую уловку не пойдёт.
— Что было — то знаем, насколько знаем, — строго сказал Гердер. — А что может быть — этого при женском роде, сынок, никто наперёд не знает и предугадать не может.
— Ты всё своё, Иван! — с мягким упрёком вмешалась жена. — Будто женский род какой-то не людской, а птичий — порхает во все стороны, и не поймёшь куда.
— А то как же! Конечно порхает! И бог знает, куда залетит, если её в клетке не держать. Но насчёт Маланки, батюшка, можете быть спокойны. У нас с ней ничего плохого не случится.
— Я уже говорил с ней, — сказал о. Нестор. — Она тоже уверяла меня, что её отец зря волнуется, панич ей совсем не докучает.
— Я с ним как-то по-дружески говорил пару слов, — сказал Максим. — Мы ведь вместе в школе учились, знаемся. Он мне дал слово чести, что ничего дурного против Маланки не замышляет.
— Я тоже когда-то с ним умное слово говорил, — сказал кузнец. — Что я ему тогда сказал — пусть останется между нами, но думаю, он оставит Маланку в покое.
— Ну, если так, то я могу быть спокоен, — сказал о. Нестор. — А то, признаюсь, после разговора с Маланкой я был неспокоен. Что-то в ней изменилось. Какая-то стала резкая, недоступная, всё как будто что-то таит.
— Нет-нет, батюшка, можете быть спокойны! — сказал кузнец.
— Ну, это хорошо. Очень хорошо! Спасибо вам! — сказал о. Нестор, протягивая ему руку и вставая со скамьи. Кузнец не пожал протянутую руку, но, улыбаясь, сказал:
— Да посидите ещё, батюшка! Куда спешите?
— Пора идти! Засиделся. Где это только Деменюк так долго запропастился!
— А где он?
— Да у вас в доме. Наверное, с дочкой разговаривает.
— Иди в дом, жена, и ты тоже, Максим! — сказал Гердер. — Как Деменюк поговорит с Маланкой, пусть выходит сюда!
Жена и Максим пошли в дом, а кузнец остался перед о. Нестором, который снова сел на скамью.
— Не обижайтесь, батюшка, — сказал кузнец, — что я не пожал вашей руки, когда вы её протянули. Я человек прямой и не хочу ни от кого ничего скрывать. Я вас не совсем понимаю. Недавно вы поносили меня как еретика, неверного и проклятого, а теперь протягиваете руку. Так я не хотел прикосновением своей руки осквернить вашу святость.
В последних словах Гердера даже глухой бы не пропустил горькой насмешки.