Николай Джеря Страница 12

С рабочими тогда было очень туго. Люди из местечка шли на работу с большой неохотой, и только крайняя нужда гнала бедняков на работы к Бродовскому.

На улице стало теплее. Бурлаки начали сговариваться, чтобы сбежать от Бродовского, и советовались, куда податься. Пошёл гомон по казармам. Одни хотели пойти на заводы, другие советовали идти на заработки в степь или в Бессарабию.

— Уж надоело мне шататься по сахарным, — сказал Николай. — Пойдём, брат, лучше в степи. Ведь и наши вербовцы не раз ходили на заработки в степи и в Одессу. Некоторые привезли домой немало денег.

— Если в степи, то в степи, — загомонили вербовцы.

Им хотелось выбраться на поле, в степь. Все они привыкли летом работать на поле, под открытым небом; все любили хлебопашество. К вербовцам присоединилось ещё несколько бурлак, и, как только стало теплее, бурлаки закупили еды, взвалили узлы на плечи и отправились в широкие херсонские степи.

— Вот тебе и Абрам Моисеевич! Оставайся со своим добром! — сказал Николай бурлакам, выходя на рассвете из сахарни.

Бурлаки поднялись на пригорок, оглянулись с вершины на сахарню, и на душе у них стало веселей. После вонючей казармы, после вони от гнилого меласса, от горелых костей, от дыма и чадного воздуха сахарни, мир словно смеялся им навстречу — весенней зелёной травой, синим небом и чистым степным воздухом. Бурлаки шли и шли, проходили большие сёла, хутора, мимо множества сахарен, мимо лесов и оврагов. В сёлах иногда их пускали на ночлег, но чаще приходилось спать на улице, под корчмами или в корчмах. Они уже миновали Чигиринщину. Лесов становилось всё меньше, только в долинах встречались небольшие байраки. Холмы и долины выравнивались. Сёла встречались всё реже, а дальше перед ними простирался широкий степь, во все стороны, насколько хватало глаз. Они шли день, шли два — и не встретили ни одного села, ни одного хутора на пути. Молодая трава ярко блестела под весенним солнцем. Среди травы желтели пучками круглые цветы одуванчиков, синим цветом выделялась ранняя степная сон-трава. Птицы кружились в небе и щебетали в просторной выси. На бурлак дохнуло широким крылом золотое чувство воли — воли от всякого горя, от всякой беды, от страха перед барином, перед барщиной и рекрутчиной.

— Господи, как тут просторно, как тут широко! — проговорил Николай. — Вот бы где спрятаться в каком-нибудь овраге или балке от всех наших врагов.

— Здесь уж нас не поймает Бжозовский и не заставит работать барщину, — подхватили бурлаки.

Они свернули в овраг, чтобы отдохнуть. В том овраге извивался небольшой ручей, теряясь где-то далеко-далеко, среди пологих холмов. Вдоль ручья зеленели густые камыши, насколько хватало взгляда. Местами среди камыша и ситника блестели маленькие плёса — чистые и ясные, как зеркало, а вокруг них стоял плотной стеной густой оситняг. На дворе вечерело. На западе небо запылало, загорелось огнём, лёгкие облака, словно стая лебедей, и степь, и камыш окрасились розовым светом.

Бурлаки уселись у воды, намочили ржаные сухари и начали ужинать. Они были утомлены до изнеможения. Никто не проронил ни слова. Великая тишина, розовый свет над зелёной степью ещё сильнее сжали и без того грустные их души.

Солнце село. Стало темнеть. Николай насобирал прошлогоднего сухого камыша, сухой осоки и развёл костёр. Бурлаки улеглись вокруг на своих свитках и дремали. На далёком плёсе квахтала дикая утка, шелестела в ситнике, захлопала крыльями по воде и перелетела над огнём, словно комок чёрной земли. Крик затих, и вся степь словно снова замерла во сне.

Бурлаки услышали лёгкий шелест в ситнике недалеко от костра: что-то шло и направлялось к ним. Шаги были человеческие. Трава шуршала под ногами, человек вошёл в яркое кольцо, отбрасываемое красноватым огнём. Вспыхнула в этом свете чья-то голова, а затем смутно обозначилось лицо с чёрными усами. Прямо к костру подходил какой-то человек в чёрной старой свите, в дырявой шапке, с торбой на плече.

— Добрый вечер вам, добрые люди! — сказал человек. — Примете на ночлег?

— Здоров будь! — тихо и нехотя отозвались бурлаки, повернув к нему головы. — Садись, человек, возле костра, погрейся, если хочешь. Мы и сами думаем ночевать здесь, прямо под открытым небом.

Человек сел на пустое место у огня и положил торбу рядом. Пламя осветило его лицо, и напротив огня сверкнули его чёрные быстрые глаза, пробежались по всем бурлакам, словно он в одну секунду заглянул каждому в глаза. Курносый, круглый, как картошка, нос, короткое лицо, чёрные брови и блестящие, круглые, как тёрн, глаза, острый маленький подбородок — всё в нём выдавало человека живого, проворного, даже хищного. Его голова в чёрной изношенной шапке напоминала ночную хищную птицу с коротким клювом и круглыми глазами. Бурлаки молчали, курили трубки и поглядывали искоса на незнакомца.

— Откуда вас бог несёт? — спросил человек, вытаскивая из кошеля трубку и набивая её табаком.

— Издалека, человек, — ответил Николай.

— А куда вас бог ведёт? — снова спросил тот, затянувшись так сильно, что табак затрещал и запылал.

— И сами не знаем, человек, — отозвался один бурлак. — Идём на заработки.

— Видать, от бар бегаете? — спросил человек.

— Может, и бегаем… кто ж его знает… — едва вымолвил Николай, не вынимая трубки изо рта.

— Да и я сбежал от своего барина, уж не первый год скитаюсь по этим степям. Все места здесь знаю. Если примете меня в свою ватагу, то я вам в степях и дорогу покажу, и, может, в пригоде стану.

Бурлаки глядели на него и молчали. Быстрая речь, быстрые глаза, проворные руки и движения — всё это не вязалось с образом векового крестьянского крепостного.

— Куда ж вы держите путь? В Крым, на Дон или в Бессарабию? — опять спросил он, тараторя языком.

— Сказать по правде, человек, мы и сами точно не знаем, где нам найти пристанище.

— Я побывал везде по этим краям — был и в Крыму, и в забродских ватагах на Днестре, и у панов служил, а теперь думаю направиться в Бессарабию.

— Почему непременно в Бессарабию? — спросили бурлаки.

— А потому, что в степях уже развелось множество становщиков, начали приставать к бурлакам за паспорта, а в Бессарабии про паспорта мало кто спрашивает. Хотите — пойдём туда на заработки.

Бурлаки переглянулись и с недоверием смотрели на проворного бродягу.

— Вы плохое место выбрали: тут сыро, а вот там, у речки, суше. Я все эти места знаю хорошо.

Бурлаки молча курили и украдкой смотрели на свои узлы.

— Прошу к ужину! — сказал человек, вытаскивая из торбы кусок хлеба, соль и лук.

— Ужинай на здоровье! — проговорили бурлаки. Они улеглись вокруг костра, подложив под головы узлы, и начали дремать. Некоторые, однако, привязали узлы к рукам верёвками и долго не спали, пока незнакомец не рухнул в траву, как мешок, и не захрапел на весь овраг.

Наутро бурлаки проснулись с рассветом, проверили узлы: всё было на месте. Умылись у плёса, помолились богу и разбудили незнакомца. Тот вскочил, как ошпаренный, протёр глаза, зевнул и пошёл умываться — даже не перекрестился.

— Зовут меня Андрей Корчака. Если хотите послушать моего совета — двинем в Бессарабию. Здесь, в степях, много баринов шатается; ещё не ровён час — попадёмся своим.

— А как вы думаете, братья! Не послушать ли нам совета? — спросил Николай у товарищей. — Разве нам не надоели те паны?

— Если в Бессарабию, то в Бессарабию, лишь бы идти как можно дальше, — отозвались бурлаки.

Все двинулись за проводником Андреем Корчакой.

Шли они день и к вечеру добрались до степной корчмы. Корчма была построена из серого песчаного камня и стояла необмазанная. Внутри сидели евреи, торговали водкой и закуской, и брали за всё дорого. В корчме служила прислугой старая женщина, бурлачка из Подольской губернии. Вокруг корчмы раскинулось ровное поле. Бурлаки выпили по рюмке водки, съели по куску хлеба с луком и заночевали под корчмой. Они расспросили у евреев, нет ли поблизости села, где можно было бы наняться на работу на неделю-другую. Денег у них было немного, а до Бессарабии ещё далеко. Еврей направил их в село Колонтаевку, где у пана на всё лето нанимались на срок бурлаки.

В небольшом овраге перед ними раскинулась Колонтаевка. Село было степное; на склонах и у подножий холмов стояли маленькие мазанки с крошечными окнами; возле домов торчали хлева из высокого камыша, крытые тем же камышом. Скот загоняли в загоны, обнесённые рвом, а вместо забора за рвом лежали кучи навоза или стояли стены — тоже из камыша. Нигде не было видно ни амбаров, ни высоких сараев. Хлеб складывали в скирды и молотили прямо под открытым небом, или гармановали лошадьми и волами, перекатывая снопы тяжёлым бревном, прикреплённым к упряжке. Во всём селе не было ни одного дерева, даже вербы. То было село полностью соломенное и камышовое. Вся Колонтаевка темнела и пестрела посреди степи чёрными крышами домов, желтела камышовыми заборами и высокими валами. Всё было серым, унылым, лишь возле панского белого каменного дома росли густые зелёные акации и абрикосы.

За селом на пригорке стояли три низеньких ветряка с шестью крыльями.

— И плохи тут сёла! Не дай бог жить в таком селе! — говорили бурлаки.

— Эта Колонтаевка и рядом не стоит с нашей Вербовкой, — сказал Николай.

Бурлаки вошли в село и увидели, что у людей здесь много овец и скота, что живут в этих степях не так уж плохо, как им казалось. Они остановились у корчмы, расспросили о пане и пошли к его усадьбе. Пан хотел нанять их на всё лето, до Покрова; но бурлаки согласились работать только на короткое время — заработать немного денег на дорогу. Баре им так осточертели, что они были готовы сбежать от них куда угодно — хоть на край света.

Подзаработав немного, бурлаки двинулись дальше к Днестру. Андрей Корчака, словно степной волк, исходил эти места вдоль и поперёк; теперь он держал путь к Днестровскому лиману, к Чёрному морю, где были рыбацкие ватаги.

Бурлаки прошли много херсонских степных сёл. Видели и голые, обожжённые солнцем, и села у небольших степных речушек, где уже зеленели вербы, сады и даже виноградники; видели большие, богатые немецкие колонии с длинными ровными улицами, с двухэтажными домами среди зелёных садов и виноградников.

V

Однажды бурлаки заметили среди ровной степи высокую синюю полосу — это был высокий бессарабский берег по ту сторону Днестровского лимана.