Тогда они вспомнили про меня и притащили сюда. Теперь понял?
– Понял, – с трудом сообразил Иван.
Коллекция издевательств, казавшаяся давно уже завершённой, дорисовалась ещё одним экспонатом.
– Ну я взял того кобеля, обвязал и налил из него полстакана. Они при этом очень просили меня, чтобы я никому не говорил, поэтому я всё рассказал, понял?
И начал запирать лавку.
У Ивана всё опустилось – не только плечи; он неторопливо повернул их и двинулся к дому, так что мясник, усмирив свои пьяные эмоции, успел докинуть:
– Так чтоб ты не волновался – я его забинтовал и отпустил на все его четыре стороны.
Иван на это закивал головой, и кивал, пока не закурил сигарету.
Став перед домом, он сказал слова. Потом вошёл. На столе вместо пасьянса впервые была закусь, а посередине – Ивану и смотреть не надо было – красовалась бутылка "Каберне". Со стены на неё косился нарисованный портрет генерала.
Голосом телесериала тёща сказала:
– Так ты пришёл, Ваня? Так ты в гараже пьёшь сам с собой? Сядь же, как люди с людьми за стол, вот видишь, какой хороший ужин?
Гладенький её ротик делал гладенькие движения, Таня стояла рядом и немо подкивала головой. Иван пододвинул стул. Женщина накладывала в тарелку, и мужчина не заметил, что именно, потому что был в полусостоянии. Она медленно наливала красное вино в фужер, и Иван всё это время кивал, пока не опрокинул так резко, что совсем не почувствовал, ведь сразу закусил куском селёдки; женщины отвели взгляды, так что Раиса Петровна даже не заметила, "что красное никогда селёдкой в приличных домах не закусывают".
– А вы? – кивнул бутылкой на их бокалы.
– Мы сегодня не будем, – молвила тёща.
Иван тоже спрятал глаза:
– Что-то это и вино какое-то особенное, – шептал он и снова оглядывал бутылку.
Таня наконец встретилась взглядом с матерью и старательно затрясла головой, так что фужер снова наполнился, и у Ивана возникло такое же медленное желание размером с гипофиз, поэтому порцию употреблял не спеша. Потом сказал:
– Гав.
Брови у женщин подпрыгнули.
– Гам, – поправился Иван и улыбнулся пустому фужеру. – Так о чём же я? А! Сегодня я опоздал на работу, гав, то мне мастер и говорит, что я буду переведён, гав, в ремонтную бригаду. Что с вами? Вы слышите меня?
Ещё никогда Таня так внимательно не слушала, даже когда в ЗАГСе Иван наконец произносил своё "да"; тёща же горячо листала в голове сразу все свои общие тетради, но Джек Лондон молчал.
– Сначала он ругался, гав-гав, а потом я его послал, ав-ву-у, так он забрал все свои слова, гав, назад, ещё и даже подвёз на машине домой.
Женщины начали медленно отъезжать от стола, немея зрачками, когда мужчина выливал остатки красного из бутылки прямо в себя.
– Вы не слушаете? – удивлялся. – Потому что я гав так ему и выпалил: и про гав подрядный его наряд гав и ещё напомнил, как ездили в Надым гав, то кто его рекомендовал гав?
Женщины изо всех сил держались взглядами за бутылку, с ужасом понимая, что уже никакая сила не наполнит её назад. Иван же тем временем заглотил селёдку вместе с головой и хвостом. Видя, что они обе сползают со стульев, сделал это первым; встав на четвереньки, сперва попробовал почесать ногой за ухом, потом поймал зубами блоху, комментируя:
– Ав, авву, не убежишь, стерва.
Теперь женщины вцепились глазами в телефон, ища в нём спасение, Иван же оббежал их на карачках, весело оскаливаясь, потом, подумав, завыл на лампочку.
Тёща мрачнела, Татьяна тоже, однако её удерживало то, что она единственная контролирует ситуацию, "надо к телефону", но муж-Иван-приймак заметил и, расстегнув ширинку, попытался запрыгнуть на жену.
"Бить окно, звать людей", – слабо понимала она, но не могла и пальцем пошевелить, незаконченное её высшее образование отступило далеко-далеко, куда и Иваново среднее.
А тот, гарцуя по ковру, пытался ловить хвост, его весёлость другим концом передалась женщине неоспоримым ужасом: мужчина, которого они десятилетиями совершенствовали, на их глазах из-за одной никчёмной бутылки потерял всё.
Никакой Джек, никакой Лондон. Тёща даже мысленно не осмеливалась достать трофейный "браунинг-бэби", спрятанный со времён генеральства.
Однако движение это Иван перехватил и оскалился белым клыком, но не таким, как в полном подписном издании Джека Лондона – это был изрядно прокуренный, как бы женщины ни боролись с дешёвым табаком, он наверстывал "примой" на работе, так что пустил жёлтым зубом слюну, хоть и не знал о пистолете в тайнике, как ничего не знал из генеральского существования, ведь не смог вспомнить, в каких войсках тесть генеральствовал, понимал лишь, что высокий бюст Танька унаследовала не от него, а от матери, и чтобы та сдуру не разбила пустой бутылкой окно (потому что кто тогда вставлять стёкла будет? Да Иван же!), мужчина решился на самое главное.
Дочь тем временем, заграбастав бутылку, с трудом смогла перевести дух и искала у матери поддержки на правильный шаг – бить стёкло или мужнину голову, однако Раиса Петровна вцепилась взглядом в заветные свои полки.
Тогда Иван поспешно подбежал к тёще, задрал ногу, обоссал шёлковые её тапки и сказал:
– Рр-р.
Тёплое и мокрое впитывалось в существо, и она уже не в силах была постичь – чужое ли, или собственное; слиться с резным комодом, вот было её последнее желание.
Краем глаза Иван заметил, как Танины пальцы скользнули по бутылке, через миг брызнет стекло, и соседи услышат желанное, что давно хотели услышать:
– Спасите!
Но этого не произошло.
"Ага, дурак бы я был вставлять двойное стекло", – предрёк он и наперерез затрещал челюстями; этот звук на миг отвлёк жену, так что муж, войдя во вкус, взял и изо всех сил укусил ими тёщину икру. "Млясь", – сомкнулось пухлой кожей.
Ещё немного генеральская вдова держалась, пока наконец её глаза не стали больше груди и она упала мёртвая, потому что разрыв сердца – это когда умираешь раньше, чем падаешь, так же выпала и пустая бутылка из-под "Каберне", выскользнув на ковёр из Таниных пальцев.
Искать логики
Пылало, иначе не скажешь, люди испуганно жались в хилую тень, её было мало для такого дня. Несчастного человека под солнцем видно издалека, но Толю удивило, что это была Настя.
Когда он коснулся её руки, она захотела заплакать, то есть не рука, а девушка.
– Ты же всё знаешь, – шептала, чтобы никто не услышал.
– Знаю, – соврал он, потому что только слышал о её любовной травме, но с кем, даже не догадывался.
– Уехал, даже не сказав, а просто бросил вещи, представляешь? Разве люди так делают? С людьми?
– "А с кем же ещё?" – чуть не сорвалось у него.
Ладонь была влажной, и это его поразило, что в такой жаркий день плакали пальцы, а не глаза.
В дом не зашла, "я задыхаюсь, понимаешь?", потому что в усадьбе была неплохая тень от яблонь; пока Толя бегал за льдом, успела поправить причёску под шляпкой. Прижавшись к холодному стакану, шептала в лёд, и неожиданная пара взлетала её словами:
– Он оставил все мои письма, представляешь? Как это можно?
– "Люди и не такое бросают", – чуть не ляпнул он, и залюбовался её кудрями; когда коснулся их, она прижалась к его плечу, что сразу стало влажным. Сидел и просто ждал, пока выплачется.
Лёд в стакане давно растаял, а слёзы нет, школьники сквозь решётчатый забор с удивлением разглядывали их, потому что ещё не умели как следует плакать.
– Тут школа рядом, – оправдался он, – но когда уроки заканчиваются, то спокойно.
Поцеловал пальцы, руку, радуясь, что слёзы утихают, касался кудрей, и казалось, от прикосновений они сохнут.
Когда поцеловал шею, девушка напряглась, оглядываясь, хотя школьники гоняли в футбол, им было не до поцелуев.
Наконец вздохнул ветер, качнув блики полотен, одно соскользнуло с верёвки и легло на скамейку.
– Это у тебя такой солярий? – сквозь слёзы огляделась вокруг.
– Полотна отбеливаю, – начал он объяснять малярские технологии.
– Чтобы были, как плащаницы?
– Ага, – согласился Толя и укутал Настю тканью; это совершенное прикосновение сразу успокоило и её наконец озарило:
– Это он шмотки бросил, чтобы мне жизни не было... Представляешь, я каждый день езжу жить к маме?
Толя промычал, потому что начал целовать кудри, и она благодарно прижалась шеей, смуглой, никогда не отбелишь, тело татарской княжны, шёлковое, как такую можно бросить? Разве что, бросив всё, потому что такая кожа – это большая ответственность, тут или сюда, или туда, губы искали щёчку, школьники гоняли мяч, Толя подвёл свёрток и полностью закрылся им от забора, блики ткани струились сквозь шляпку, совершеннее нюансов Джотто да и Веласкеса, губы касались чуда, что трепетало, спеленатое, они обнялись, "нет, нет", она же не сказала "не здесь", не сказала "не так", спина увлажнилась, но несчастье не отступало, хотя оставалось присутствие чуда, белее полотна, что уже бралось невидимыми красками, наткнулся на трусики, она не пускала, почувствовал влагу "нет, нельзя" – не наплакала же она туда? – оттолкнула, он снова взялся за шею, в ушко, "нет, нет", молила наоборот она, но, обессиленная горем, постепенно мягчала, Толя и сам не знал таких поцелуев, живот её вздрагивал от губ, "нет, нет" влажность делала тело смуглее, "тише, – молила, – в груди больно", "когда?" мог бы подумать он о груди, если бы мог подумать, успел удивиться, куда деть губы животом, потому что уже не понимал их, отодвигал языком ногу, слёзы, снова слёзы, она хваталась за спасение, он не давал, она беспомощно откинулась в свёрток, перевёрнутый стакан тек в ткань, и он раздвигал, пока совершенно не укутались, обвились, сошлись дыхания, судорожно хваталась за него, плача, скамейка уже выходила из пазов, опасно качалась, тянула верёвки; она больно вцепилась в спину, но он не почувствовал, втроём сошлись, она скрипнула зубами, задыхался сквозь стоны, скамейка стала томной, пазы ходили, вокруг двигались свитки, наматывая солнце; пока шляпка не слетела и они оба, оглянувшись, удивлялись: когда это поснимали одежду?
– Джотто, – дёрнула плотную плащаницу.
– Веласкес, – прошелестел тканью он, мнулся, стеснялся, что так легко воспользовался чужим горем.
Шли, махали руками, потому что пытались смеяться, Толя знал, что её не отпустило, как бы она ни притворялась, даже распустила волосы и стала совсем загадочной.
– "Врубель", – прошептал радостно он.
Внизу, на спортплощадке, сгрудились тысячи маршруток.
– О, очень удобно, – чуть не проболтался он правдой про удачное сообщение между ними.
– Ты про что? – откинула волосы.
– Ты можешь ездить к маме.
– Разве тут есть тот маршрут?
– Погляди, сколько машин.