Двери, сосновые или клёновые, этого не очень видно, поскольку они изрядно окрашены пентафталевой краской цвета слоновой кости, скорее слонового бивня, с изрядно засаленным накладным английским замком черкасской работы, ключ тщательно вставлен в щель с противоположной стороны декорации.
Рядом умывальник, как и положено, с мыльницей, полной мыла, на крючке вафельный полотенчико, пока ещё довольно опрятное.
Аккуратно поставлены в стаканчик зубные щётки. А ведро с помоями, как ему и положено, накрыто крышкой.
В уголке рядом – веник, поставленный вверх ногами, наверное, для того, чтобы не гнулась подметальная часть; возле стоит и щётка с длинной ручкой таким же образом, то есть вверх щетиной.
А ещё швабра морского образца, которая, как и эстамп на стене, наглядно указывает на возможную причастность жилья к морским делам.
Дальше по периметру настенные часы с невключённым маятником колебательно-качательного типа, эстамп Глущенко в узорной раме полтавско-надднепровского типа.
Буфет из Косова, в котором стоит кувшин гаварецкой работы, два куманца и барашек опошнянского производства.
А также подсвечник трахтемировского происхождения с неиспользованной свечой, что, возможно, само по себе свидетельствует о действенной перспективе мизансцены, а значит, обстоятельств сценографии.
Рядом также стеклянный медвежонок львовского гутного ручного мануфактурного утилитарного производства.
Над ними книжная полка, незастеклённая, с произведениями Ги де Мопассана, Олеся Гончара, а также Коран (на украинском языке), Воспоминания о неспокойствии Смолича (нераспечатанные), Монтень, Полный курс органевтики для техникумов и высшей школы (издательство "Высшая школа", Киев, 1962 г., 384 страницы), а также Буриданов осёл Апулея (не на украинском языке, а, в частности, текстом), Угрюм-река Стивенсона, Фауст (на украинском языке), в том числе десятомное издание произведений Стефаника (на украинском), Алексея Толстого Хождение по мукам (на белорусском языке), переписка Сенеки, Наставления по водолазному делу (на водолазном языке) и др.
Акт II
Швейная машинка с приводом от ног.
Рядом огромный книжный застеклённый стеллаж с неразнообразными изданиями, в частности с Избранным однотомником Вальтера Скотта.
Напротив отсутствует двуспальная армейская кровать с аккуратными тапочками под ней.
Не было возле неё и старого лампового радиоприёмника, а в углу не стоял торшер без абажура, подпалённый сбоку неосторожной лампой. Совсем не присутствовали венецианские стулья, вместо них – несколько венских.
Не хватало даже томика Макиавелли, а ещё тумбочки без цветов, особенно также не существовало большого буфета из дубового шпона, без таких, типичных для него гранёных под хрусталь полированных стёкол с медными прожилками (или латунными?), скорее спижовыми, а главное, совсем не существовало ни кулис, ни занавеса, ни...
Завесы
Конец спектакля
Забывая санскрит
Время "А"
Мужчина медленно стоит на паркете.
– Мы только тем и занимаемся, что ничего не чувствуем, – звучит в межтелефонном пространстве.
А тут, в коридоре, мрак чёрно-зелёный, где спиной к нему повернут он и быстро молчит. Где он такому научился? Когда это становится нестерпимым, то:
– Так... Ну... Само собой... Ну – это не телефонный разговор, – временно заговорил он.
Телефон классный, проводной, потому что производства ГДР. Или Чехословакии.
Мужчина оборачивается, потому что он заслоняет тумбочку с телефонным аппаратом, поэтому и стойка на первый взгляд была странной.
– Ну, что ты... – наконец откликается он в проводные просторы.
Снова наступает пауза, потому что слышна кухня, там капает вода. Мужчина неторопливо стоит в коридоре, поэтому его зовут Владимиром. Потому что коридор сделан из бывшей гостиной,
где стенами отгорожены ещё комнатки, туалеты, ванночка и кухня. С другой стороны – двери в также огромный, однако не перегороженный балкон.
А здесь есть: стол, стулья, шкаф, портрет Юрия Сенкевича, канапа; вещи тут – это разрез, разрез в пересечении шкафов, столов, стен, слов: это микрошлиф выключателя, лампочки, телефона, дверей и даже некоторых жильцов.
Отсюда пахнет вокзалом, а также телевизором.
– Конечно, рад. Ну что, ты не можешь выдержать пять минут? А-а... Ну, тогда двадцать. Иду, иду уже.
Идёт, задев громкоговоритель, тот торжественно ожил с полуслова:
– Прошло пятнадцать минут.
Нина останавливает Володю, когда тот, одетый, уже спешит к двери:
– У тебя кто-то есть.
– У меня кого-то нет, – пытается проскользнуть он.
– Не надо врать. Только не надо врать, врать. Ты знаешь, ты знаешь, знаешь! – я не люблю лжи.
– Нет, – ускользает он. Потому что знает.
– После того, как мы встали на кооператив, мне сразу позвонила одна особа. Звонила, звонила, звонила! Особа не назвалась: мы поговорили.
От слова "особа" Володя становится более личным.
– Неужели?
Хочет протиснуться к двери, но напрасно, потому что Нина сама становится дверью.
– Я ей по-о-пулярно объяснила, что мы с тобой – не разводились никогда. Никогда! Никогда! Она согласилась и пообещала не звонить.
– Неужели? И – не звонила? – зазвенел он новой надеждой.
– Это была она? – и категорически кивает на аппарат, несмотря на то что Володя – не отвечает, не имея возможности выйти, он включает телевизор, получив пространство там.
– Я тебя, тебя, тебя! спрашиваю, – спрашивала, спрашивала, спрашивала она.
Появляется Анатолий, потому что он идёт в ванну. Христина
Свиридовна же направляется на кухню, всё это голубым светом освещено телевизором, хотя он цветной.
– Уже звонили со станции, обещали отключить наш номер! – крикнула Нина, словно в далёкий телефон.
Анатолий и Христина Свиридовна останавливаются.
– И отключат, отключат! Наговорить с Херсоном пятьдесят! Пятьдесят долларов!
– По работе.
Сказал Володя так, что телевизор мигнул.
– А потом на сто семьдесят? Ты – думаешь? "По работе"... У тебя же зарплата в сто раз меньше. Кому ты звонил в Херсон?..
Остальные присутствующие почему-то начали лихорадочно искать оправдания.
Будто в ответ на вопрос на пороге появляется Соня. Встаёт в голубизне телевизионного сияния. Улыбается каждому, то есть себе.
Пауза.
Ещё одна пауза. Потом Соня скрипит ещё раз дверью, однако они смазаны и звука не возникает.
Слышно, как на кухне капает кран, он не выдерживает молчания.
– Там скоро вырастет сталактит, – сказал Толя.
– Где? – оглянулась Христина Свиридовна.
– В раковине, под краном, – перевёл её взгляд на кухню Толя.
– Это слон? – поздоровалась прибывшая.
Она показывает на экран телевизора, все тоже поворачиваются туда, однако никто не отвечает, потому что Христина Свиридовна на ощупь ищет глазами слона на кухне, а не в телеэфире.
– У вас телевизор цветной ваш? – спрашивает гостья.
– Ну, бывают же чёрно-белые передачи и по цветному телевизору, – оправдался наконец Вова. – Здравствуй, Соня.
– Здравствуй, Вова.
– Здравствуй, Соня!
С вызовом целует её. На эту гнетущую паузу звучит голос Юры:
– Мама!
– А у нас аж два цветных телевизора с папой у нас, – рассказывает Соня. – Когда Володя был у нас в Херсоне, то он бацил. Правда ж, Вова? Их?
Тут и оказалось, что Соня имеет определённые речевые дефекты. Борьба взглядов, с борьбой дефектов.
– Правда, – согласился Володя.
– Когда папа узнал он, что меня будут по телевизору показывать, то сказал: "Дарю тебе, доча, телевизор". Он – у меня такой. Правда, Вова?
Пауза. Это уже какая? Шестая? Потому что Анатолий долго мнёт свою шкиперскую бородку, а потом долго мнёт такую же шкиперскую трубку. Володя в это время так же долго улыбается, наконец говорит:
– Правда.
– "Заслужила, доча!" – подарил папа. Папа смотрит с мамой один теперь, цветной, а мы с Вовой, когда он приезжает, другой смотрим мы.
– Правда, – сказал Вова, словно про газету "Правда".
– Ой, я забыла сказать тебе: мне тут сразу, без блата сказали мне быть директором бассейна ДеСеСа быть. Представляешь?
– ДеСеСа? – встрепенулась Христина Свиридовна, будто, наконец, увидела слона.
– ДеСеСа – это значит, Детская Спортивная Скола. Вот так без блата сказали мне быть.
– Мама! Я кому сказал? – сказал голос Юры.
– Вот так – сразу? Директором детского? Бассейна? Это ... правда, Володя? В Киеве. В – столице? – усомнился Толя, будто Киев не был столицей.
– Правда. Соня очень любит детей, – защитил Киев Володя.
– А чей это портрет? На стене? – спросила девушка к стене.
– Гоголя, – не выдержала наконец Нина.
Христина Свиридовна хочет сказать правду, взглянув на портрет Сенкевича, однако посмотрев на Нину, не решается.
– Я люблю Гоголя. У нас, в Херсоне все его любят там.
– Правда? – словно про газету "Аргументы и факты", спросил Володя.
– Да. Потому что он очень хорошо написал про Херсон он.
Слышно, как капает вода. Потому что когда был Гоголь, Херсона
ещё не было.
– "Редкая птица долетит до середины Днепра..." – цитирует Соня. – Это в Херсоне – такой широкий Днепр сильно.
Анатолий резко открывает холодильник, вынимает бутылку холодного пива, резко выпивает.
– Молодцы минчане, – похвалила Соня.
– Что?.. – в полупиве выдохнул Толя.
– Они такие холодильники делают!
– Вы были в Минске? – поинтересовалась Христина Свиридовна.
– Нет! Мы были на сборах в Днепропетровске.
Анатолий (отхлебнув пива):
– Ну... и как?
– Там тоже Днепр очень широкий. Почему вы все на меня так смотрите все? Гоголь не мог такое про Киев писать. Здесь, в Киеве, и воробей Днепр перелетит вот. А вот в Херсоне не перелетит. Мой папа – испытывает вертолёты.
Снова пауза. Меткая такая.
Теперь уже никто не решается её нарушить. Разве что в прорезь дверной щели впадает газета "Культура и жизнь". Потом – "Вечерний Киев", хотя было утро. Потом – журнал "Научный вестник". Потом выпадает Толя, задев громкоговоритель. Тот бодрым полусловом добавил:
– ...Минуло уже неделю, когда...
Слышно, как в ванной плескается Соня, а Володя стерёжёт дверь, держа полотенце. С трубкой в зубах по коридору идёт Анатолий. Так, будто держит в зубах Володю.
– Ну, – как она тебе? – кивает тот на ванну.
– Гм.
Через трубку отвечает Толя.
– Ну?
– Да ничего, – выпускает дым тот.
– Класс?
– Ну... может.
– Правда – класс? – настаивает Вова.
– Я в женщинах не очень... – настаивает Толя.
– Мы – женимся.
Анатолий ловит трубку. Потом не может ею попасть в рот.
– Слушай, может, это и не моё дело, но я...
– Она – КаМееС.
– Кто?
– КаМееС.
– Я не знаю, извини, не понимаю этого слова, – пытается оправдаться или спрятаться за дымом Толя.
– Кандидат в мастера спорта, это – КаМееС.
– Ну так и что с того? – дымится уже и он сам.
– А теперь она бросила большой спорт, – кивает на ванну Вова.
– Ну-у?
– Ищет себя.