– От вас могу угостить.
Словно ненароком он оглядел балкон.
– Ну, с днём рождения, – ещё садясь за стол, уже взялся за стакан.
Смачно чокнулись и опрокинули. Он поискал глазами закуску и с удивлением её не нашёл.
– Так это... – начал он и забыл, о чём хотел спросить.
– Вы хотели что-то спросить, – облизнулась Татьяна.
– Что на вверенной вам площади проживают незаконные жилицы, – решил он не произносить "квартиросъёмщицы".
Её удивление стало больше её огромного бюста.
Он бы и догадаться не смог, что дополнительная подруга, "жилица", едва услышав звонок в дверь, шмыгнула на тумбочку, с неё на дверь ванной, а оттуда, словно ящерица, прослизнула на антресоль, потому что она была музыкантом и услышала дворника ещё до того, как он позвонил.
– Жилицы? – продолжала удивляться Татьяна, ища удивлёнными глазами, из какой бы теперь бутылки налить. Так картинно, что Фёдор вынужден был продолжить этот взгляд.
– Так это клевета, – нашла она. – Просто ко мне часто заходит моя подруга Алла, вот людям и чудится.
Налила по полстакана.
Алла съёжилась на антресоли. Чёрт дёрнул её согласиться на малую цену – бутылку за двое суток проживания, включая и выходные. А что оставалось делать композиторше, когда радиоканалы один за другим закрывались, и даже музредакторы были ненужнее, чем композиторы. Не идти же лабать в кабак? Хотя ей и предлагали. Тем временем разговор в гостиной подозрительно стих, пока тренированное музыкальное ухо не уловило, как прогибаясь, смолк диван. Но ненадолго; продавленные его пружины не могли сопротивляться дворниковому нажиму, и потому диван скрипел ножками, немного помогал паркет, и Алла сжалась, чтобы не засмеяться, потому что Фёдор каждый раз шептал:
– Так это, так это, – а о чём именно, забывал, потому что пьяные Татьянины губы не давали договорить, пока они снова не сели за стол, а она виновато пошла на кухню искать хоть какой-то закуски. Он сразу пошёл за ней, успев оглядеть и вторую комнату.
Алла вся онемела, потому что те двое после нескольких неудачных попыток заснули на диване, и Фёдор сквозь сон проклял его. Чтобы протрезвить кавалера, Татьяна налила по полстакана, и лишь тогда он с трудом ушёл.
– Ты извини меня, но я затемно очень рано буду вставать на работу, чтоб не потревожить даму.
То есть оказался ещё и джентльменом.
Слезть Алла долго не могла, потому что нога затекла, и девушка боялась упасть.
Но под утро Фёдор притащил частями огромное, ещё дорежимное ложе.
– С двойной сеткой, панцирное! А не это... – он хотел сказать на диван "дерьмо", но вовремя передумал, – барахло. Вот, – полюбовался он, – из резервов верховной ставки.
Быстро сложил его и снова пошёл работать.
Лишь тогда Алла смогла слезть вниз. Обе они с удивлением оглядывали ретро-мебель, особенно нравились многочисленные никелированные спинки и блестящие шишки, словно на новогодней ёлке. Алла подошла и тронула пружины – старинная газета, заржавевшая там, неожиданно отскочила и начала создавать необычные ритмические узоры, подбрасываемая пружинами. Женщины с любопытством трогали, а газета тарахтела, ни разу не повторив мелодии.
– Ты не поверишь, вот это мужик, – млосно призналась Татьяна. – Но он мне признался в таком, что кроме водки никогда ничего в рот не брал, ни вина, ни даже пива, а коньяк, говорит, это начальство пьёт и пидоры.
Не призналась в главном: ещё со школы у Татьяны было погоняло Цицияна, потому что у неё был огромный бюст, но в школе она его не стеснялась, а наоборот. Прошло время, и он неожиданно вытянулся, до такой степени, что женщине приходилось подкручивать, скручивать груди валками и так втискивать в лифчик. Каждый раз, когда его приходилось снимать, бюст раскручивался и падал, и не было кавалера, у которого бы тоже не упал. Так вот, Фёдор был первым не таким.
Потому что он имел привычку, привалившись, сразу падать на любимое ложе и захрапывать. Через час просыпался и, отдохнув, вспоминал, какую принёс закусь, и они с Татьяной садились за стол. Потом Алла с антресольки слышала привычную музыку: сначала гремели сапоги, потом штаны, ударившись массивной ременной пряжкой, потом со свистом слетала женская шёлковая комбинация, и возникала каждый раз неповторимая музыка, всячески выбрякивал двойной матрац обоими своими панцирями, а ножки фарфоровыми колёсиками подпрыгивали то по одной, то по две, а бывало и по три, бывало скользя, накладываясь синкопами на общие такты, – так это, так это, шептал он, дак это, дак это, – отзванивал никель, кровать продвигалась скачками по скрипучему паркету к батарее и начинала звенеть до такой степени, что Алла на антресоли наконец записала их на нотной бумаге, поняв, что такого ритмического принципа ещё не существовало в мировой музыке.
Присутствие же её во время акта очень возбуждало почему-то Татьяну, и потому она невольно добавляла разнообразных темпоритмов.
Они не знали, что на противоположном конце планеты Земля такую же ритмику открыл авангардный Камиль Хуарес, будущий нобелиант, правда, применив для этого звуки сезона дождей о многочисленные крыши своей гасиенды.
* * *
Иван Степанович подумал-подумал и закурил ещё одну сигарету. Перед ним лежало два стопчика бумаги, один исписанный, а другой чистый. Взяв из первого лист, он долго изучал заявление, не столько по сути, сколько по почерку, и, перед тем как уничтожить, мысленно перемещался в тот микрорайон, откуда документ поступил. Следователь немного подержал его перед собой и медленно выдохнул на поверхность дым – и там на миг среди строк проступили другие надписи. Надо было вспомнить новых фигурантов, которых вписать в восстановленную версию. Слава Богу, поработав тут не один десяток лет, следователь в таких идиотах дефицита не имел. Каждое заявление было на несколько страниц, самые главные – первая и последняя, так что средние поддавались переработке с тем, чтобы потом легко было найти нарушителей и улучшить показатели по отделению, которые тянули вниз разные "висяки" и "глухари".
В столе следователя был целый арсенал ручек, разных по оттенкам цветов и толщине шариков, отобрав нужную, Иван Степанович долго представлял себя тем дописателем, а потом легко и вдохновенно подделывал протокол. Сотрудники и не догадывались об этом неслыханном таланте перевоплощения, но издавна уважали старшего коллегу, что в трудную минуту он, выкурив одну-две сигареты, давал ценную подсказку, как повернуть нужным боком дело или присоединить к нему обстоятельства, то есть дополнительные анонимки по сути, которые потом создавали иллюзию частичного раскрытия.
– Во, сучок, сейчас возьму тебя на перо, – следователь любовно очерчивал на бумаге будущие удачные обстоятельства.
Это как во время неудачной облавы, несмотря на неэффективность, всё равно почему-то ему в руки попадались совершенно другие, но не менее опасные преступники, и это всегда значительно уменьшало провал дела. Главное – знать, где делать налёт на бандитские "хазы", чтобы задержать если не нужного грабителя, то хоть какого-то другого, не менее ярого, – а такой публики из всеукраинского розыска, слава Богу, всегда хватало.
В моменты писательского истощения Иван Степанович всегда вспоминал задержанного хакера Павлюченко, на которого долго и безуспешно охотился сам Интерпол, и всеобщую радость в департаменте, когда тот "случайно" попался им в руки.
Или – как долго он тянул с налётом на "кумарню", не в значении кумов, а наркоманской явочной квартиры, вычислив там час пик, наткнёшься вдруг на неуловимого строительного афериста, который, логично посчитав на экономию средств среди дилерской братии, неожиданно сам туда явился.
Потому что если хорошо знаешь собственную территорию, то несложно определить местечки, где обязательно кто-то прячется – будь то хакер, а то и простой алиментщик; очень часто удачный улов случался среди вроде бы беспаспортных заработчан, которые давали целый букет приятных неожиданностей в сфере скрытых рецидивистов.
Особенно помогает тут знание нежилфонда. Вот так идёшь, бывало, улочкой по каким-то другим делам, а то и просто гуляешь, и вдруг краем глаза видишь, что кто-то застеклил полиэтиленом верхнее окно. А там – появилось замуровывание пролома с имитацией старого кирпича, и вот так понемногу складывается определённый калейдоскоп, который ждёт удобного момента. Главное – обложить плотно определённое место, хоть
и даже под предлогом охоты на малолетних скандальных экстремалов, а глядишь, попадётся вдруг немалое подпольное производство водки. Оно ещё и не остыло, как вдруг на него появляется "давняя" жалоба – наводка от местных активистов, написанная им собственноручно и брошенная с анонимным конвертом на почту, – и такое раскрытие старого "висяка" значительно улучшает статистику.
Тут была и другая логика. Сложилась такая странная традиция: как ты кого-то начинаешь пасти, то по странным обстоятельствам он как-то об этом узнаёт и становится неуловимым, а те, побочные положительные результаты поиска, несанкционированные, всегда попадают и приводят к удачному заключению, вот в чём парадокс.
Вот, казалось бы, простой рейд на проституток, а в сети вдруг попадается давно известный и неуловимый брачный аферист, который наконец подался в притон отвести нелимитированно душу. Или и тайный многопаспортный, но издавна надоедливый строительный мошенник, который долго беспокоил больших людей, то есть больно тревожил высшие милицейские чины, и вот на тебе – получай его в аккуратной упаковочке!
Коллег часто раздражало, что всегда Иван Степанович медлит с нужными мерами, но они по привычке терпели.
– Ну чего ты тянешь?
– Ещё не срослось, – бурчал он.
Начальство ожидало, когда он маракует, вычисляет – а потом раз! И во время прочёсывания на предмет бригады заезжих "щипачей" добычей вдруг становится известный педофил из соседней области. И это всегда чудо. "Гастролёров" Иван Степанович ненавидел, однако среди них попадались очень удачные экземпляры (например, чёрный брокер), которые облегчали жизнь иногда не собственному отделению, то какому-то соседнему, что тоже составляло некоторую приятность.
Дописывая бумаги, Иван Степанович включил назад телефоны, отомкнул дверь кабинета. Складывалась новая и перспективная картинка, сказать бы, мозаика, на первый взгляд, невидимая, как та тоненькая невидимая паутинка, но когда на неё выдохнешь табачным дымом, то она вдруг возникает в прозрачном воздухе предельно очерченно. Чтобы через миг, когда дым рассеется, снова исчезнуть из глаз.
* * *
Валик в последнее время почему-то полюбил выходить на детскую площадку, садиться в беседку и доставать сигарету: видно, какая-то ностальгия по детству гнала и гнала его туда.