Слышу — говорят паны. Прислушиваюсь — барыня моя всхлипывает, а пан так уж её упрашивает, так упрашивает!
— Не плачь, не плачь, жизнь моя, сердце моё дорогое!.. Коли б же я знал, что я тебя обижу, — вовек бы не сказал!
— Ты, видно, всех мужиков так изучил, что они с тобой запанибрата!.. Хорошо!.. Оглядывают меня, улыбаются ко мне, чуть не кинулись меня обнимать... Ох, я несчастная!.. Да как они смеют! — выкрикнет напоследок.
— Сердце моё! Люди добрые, простые...
— Я не хочу ничего знать, слушать, видеть! — затараторила барыня. — Ты меня со света хочешь согнать, что ли? — вскрикивает, рыдая.
— Хватит, хватит, любушка! Ещё заболеешь... о, не плачь же, не плачь! Буду всё делать так, как ты сама задумаешь. Прости мне этот случай.
— Ты меня не любишь, не жалеешь... Бог с тобой!
— Грех тебе так говорить! Я тебя не люблю!.. Сама ты знаешь, какая твоя правда! Слышу — поцеловались.
— Гляди ж, — говорит барыня, — если ты не будешь по-моему делать, то я умру!
— Буду, сердечко, буду!
XXII
Проходила я по всем комнатам — нет ни души. "Не от нас ли повтыкали?" — думаю себе. Вышла на крыльцо, — ночь лунная, звёздная. Стою да осматриваюсь; когда слышу: "Здорова была, девчоночка!" — как на струне брякнуло возле меня. Вздрогнула я, смотрю: высокий парень, статный, поглядывает, улыбается. И засмущалась, и испугалась; стою как каменная, онемела, да только смотрю ему в глаза.
— Стоишь одна тутенька, — снова отзывается парень, — видно, не знаешь, куда идти?
— Если б не знала, то вас бы спросила, — ответила ему, немного опомнившись. — Будьте здоровы!
Да быстренько в дверь.
— Будь здорова, сердечко! — сказал мне вслед.
XXIII
А паны всё по покоям ходят. Молодая в каждый уголок заглядывает, что да как. Увидела зельице за образами:
— Что это такое?
— Это баба божничек украсила.
— Что?.. Так она у тебя тут порядничает! Выбрось то зелье, сердце! Это уж совсем по-мужицки.
— Хорошо, сердечко.
Тогда она его целует:
— Голубь мой!
Вот, находились, наговорились.
— Что это, — говорит пан, — что никого нет? Куда это баба подевалась?
— А видишь, видишь, — защебетала барыня, — какие они у тебя распущенные! Захотела — и пошла.
— Да никуда не денется! Вот я её позову. И кинулся звать:
— Бабка! Бабка! Бабка! — как тот мальчик послушный. — Сейчас, сердечко, бабка придёт, — говорит барыне, уговаривая её.
— А где же она была?
— Наверно, что-то делала, любушка. Это моя вся прислуга.
— А где моя Устина? И она научилась бегать, не спрашиваясь? Устина! Устина!
Я стала перед нею.
— Где была?
— Вот в этой комнате.
Стала я снова за дверью: снова смотрю и слушаю.
XXIV
Вошла бабушка старенькая-старенькая, — аж до земли поникает, да вся-всюшенька сморщенная; только её глаза чёрные ещё живут и сияют. Вошла, тихонько ступая, поклонилась барыне да и спрашивает:
— А что вам надо, пан?
Барыня аж с места вскочила, что старая такая смелая.
— Где же ты, бабка, была? Я тебя уж сам должен был звать, — говорит пан.
— Возле печи была, паночку: Ганне помогала, чтоб добрая вам ужинушка была.
Пан видит, что уж жена тяжело дышит, а всё не решается он бабушку отругать; таращит глаза да кашляет, да ходит, — не знает, что уж ему и делать. Барыня от него отворачивается. Бабушка стоит у порога.
— Ну что ж, ужин готов? — спрашивает пан уже хмурее.
— Готов, паночку, — тихо и спокойненько отвечает бабушка.
— Сердце (к барыне), может, мы бы повечеряли?
— Я не хочу ужинать! — ответила барыня, выбежала и дверью хлопнула.
— Так и я не буду ужинать, бабушка, — говорит пан грустненько уж.
— Ну, я тогда пойду. На добраночь вам, паночку!
— Иди. Да надо глядеть, старая, чтоб я не бегал за тобой сам! — заговорил было на неё, да тут же и унялся, как бабушка ему на то обыкновенно ответила:
— Хорошо, паночку!
Поклонилась и пошла себе.
XXV
Ходил-ходил пан по комнате. Слышит ему, что барыня плачет за стеной. "Боже мой! — промолвил сам к себе, — отчего же она плачет?" И так он то слово тихо, так печально промолвил!
Не утерпел — пошёл к ней; целует, уговаривает. Немалое время он её упрашивал, пока перестала.
— А ужинать не хочу, — говорит панови. — Я на твои слуги — не то что — и смотреть не могу! Так с тобою обходятся, как с родным братом... родичи да и всё!
XXVI
Сижу одна в девичьей; грустно, тишина такая... Вот оно моё житьё будет! Везде красота!.. "Теперь-то, — думаю себе, — наши девушки наживутся без моей барыни! Весело да любо им вместе... А мне — чужая сторона, и души живой нет..."
Когда что-то в окошко стук-стук!.. Так я и сгорела!.. Сама уж не знаю как, а догадалась... Сижу, будто не слышу.
Выждало немного — снова стучит. Метнулась я да двери все поприкрыла, чтоб паны не услышали.
— А кто это тут? — спрашиваю.
— Я, девица-голубушка!
— Видно, — говорю, — ошиблись: не в то окошко добиваетесь!
— Вот именно не в то! На что же и глаза в лбу, коли не увидеть кого надо!
— Не так уж очень и надо!.. Вот разговор нашли сквозь двойное стекло!.. Убирайтесь! Ещё паны услышат! — Да и отодвинулась от окна. А он всё же:
— Девушка! Девушка!
— Чего же ты под окошком закопался, Прокоп? — заговорил кто-то тихонько. — Вон ужин уж готов давным-давно, а вас всё нет!
XXVII
Кто-то вошёл в сенцы. Я отворила, а это бабушка.
— Здравенька была, девица, — промолвила ко мне. — Просим на ужин, кукушечка!
— Спасибо, бабушка!
— Так пойдём.
— Вот я барыню спрошу.
— Чего спрашивать, любушка? Это ж ужин!
— Если велит идти.
Бабушка помолчала минутку да и говорит:
— Так иди, дитя моё. Я тебя тут подожду.
Паны сидят вместе любенько, веселенько; что-то между собой разговаривают. Я вошла, а барыня:
— Чего прёшься?
— Пустите, — говорю, — барыня, меня поужинать.
— Иди себе — ужинай!
XXVIII
Пошла я за бабушкой через двор в избу.
— Вот привела вам девушку, — говорит бабушка, вводя меня в избу.
А в избе за столом сидит Назар чернявый и молодичка хорошенькая, жена Назарова. В печи пылает, как в горне. Отсвечивают весело белые стены и божничек, вышитым рушником украшенный, цветами сухими и зельем убранный. С полки блюда, миски и мисочки, и зелёные, и красные, и жёлтые, словно каменья дорогие, сверкают. Всё такое весёлое в той избе было, убранное, сияющее: и кужель мягкого льна на жерди, и чёрный кожух на крюке, и плетёная колыска с дитятком.
— Просим к нам! — приветили меня и поклонились.
— Может б, рядом со мной такая красавица села, га? — говорит Назар.
— Разве вы тут самые красивые, дядька? — спрашиваю. Сама оглянулась, а тот парень уж тут, — из угла на меня глядит, аж жарко мне стало.
— А то ж нет? — говорит Назар. — Присмотрись-ка ко мне хорошенько: то-то ж красавец! то-то ж хорош!
— Разве впотьмах! — ответила ему весело молодичка.
Славная была то женушка, — звали Катерина: беленькая себе, немножко курносенькая, глазки васильковые, ясненькие, а сама кругленькая и свежая, как яблочко. В красном чепце, в зелёной юбочке байковой. Шутливая была и горделивая, а что уж бойкая! И говорит, и дело делает, и дитя качает; то возле стола её вышитые рукава мелькают, то возле печи её перстни блестят.
— Ну, ну! — говорит ей Назар, — кабы это не галушки, я б тебе ответил!..
Тут-то Катерина ему поставила на стол миску с галушками.
Назар подмигнул на меня.
— Не грех тому хорошо поужинать, кто не обедал!
XXIX
Катерина хоть и говорит, и шутит, а, кажется, всё чего-то грустная и неспокойная. Бабушка, сидя за столом тихонько и чинненько, какую-то думу себе думала. Только Назар шалит да выдумывает, да смеётся, поблёскивая перед светильником зубами, а зубы, я ж говорю, как сметана! На того парня я уж не глядела.
— А что, пташечка, — спрашивает у меня бабушка, — при молодой барыне давно служишь?
— Какая она красивая! — вставила молодичка.
— Поди-ка, что красивая! — крикнул Назар, — когда глядит так, что аж молоко киснет!
Бабушка тяжко вздохнула:
— Хватит тебе, хватит, Назар!
— А наш пан такой обычный, — заговорила молодичка, — он, верно, сызмала никого не обидел.
— Дай ему, боже, и пару такую! — промолвила бабушка.
— Как же нам теперь будет! — грустненько говорит молодичка. Вздохнула и задумалась. — Как же будет! — снова тихо вымолвляет, глядя на меня, словно выспрашивая глазами.
А я молчу.
— Будет, как господь даст, голубушка, — говорит бабушка.
— Ну, что будет, то и будет, — мы всё перебудем! — крикнул Назар. — А теперь — за галушки принимайтесь. А ты, Прокоп, чего не идёшь? Барыня тебе в глаз упала?.. Или, может, эта красавица?
Да и подмигнул на меня.
— Пусть мне та барыня и не снится! — ответил парень, садясь напротив меня. — Где она и родилась такая неприветная!
Тогда молодичка ко мне:
— Девушка-сердечко! Скажи нам всю правду, как душа к душе...
И остановилась. Все на меня смотрят пристально... И парень глаз с меня не сводит. Кабы мне не тот парень, так всё б ничего, а при нём стыжусь да краснею, — чуть не плачу.
— Девушка! Злая наша барыня молодая? — вымолвила Катерина.
— Недобрая! — говорю ей.
— Господи милосердный! — вскрикнула. — Чувствовало моё сердце, чувствовало!.. Дитя моё! — кинулась к колыбели, склонилась над дитятком: — Разве ж я того ожидала, идя вольная за панского! Она уж и глазом своим нас пожрала!
Да плачет же так, — слеза слезу заливает.
— Не так страшен чёрт, как малюют! — говорит Назар. — Чего пугаться? Надо сперва присмотреться.
А она плачет, а она горюет, будто уж и вправду её дитя барыня своим глазом пожрала.
— Хватит, голубушка! — уговаривает Катерину бабушка. — Чего нам сильно тревожиться? Разве над нами нет господа милосердного?
Парень ни словечка; только куда я ни гляну, всё на его взгляд глазами попаду.
XXX
Поужинав, помолившись, бегу назад в дом, а за мной:
— На добраночь, девушка!
— На добраночь вам! — ответила да и вскочила в сени. Вошла в девичью, — сердце у меня бьётся-бьётся!.. Думаю да думаю... что, как он всмотрелся в меня глазами!.. И барыня моя тоже мне на ум возвращается: едва во двор вступила, уж всех опечалила... И чего тот парень пристаёт?.. Бодай же его, какой хороший!.. Месяц стоит против меня полненький...
Ой месяц-месяченьку,
Не свети уж никому!..
Песня так и захватывает мою душу... Сама не знаю, чего душа моя желает: или чтоб он снова отозвался под окошком, или чтоб не приходил...
XXXI
Минает день, неделя, месяц, и полгода сбежало за водой. Кажется, что в хуторе тихо и мирно; цветёт хутор и зеленеет. Когда б же глянул кто, что там творилось, что там делалось! Люди просыпались и ложились плача, проклиная. Всё пригнула по-своему молодая барыня, всем тяжёлую работу, всем лихо жгучее нашла.